Как это было
в Москве
|
Последний день осени подарил московским любителям джаза встречу с
музыкой в исполнении канадской пианистки и вокалистки Дайаны Кролл,
одной из лучших джазовых певиц нашего времени, обладательницы двух
премий «Грэмми» и просто роскошной женщины. Этим концертом именитая
канадка завершила мировой тур этого года «Quiet Nights» в поддержку
вышедшего полгода назад на лейбле «Verve» альбома оркестрованных баллад
и пьес в стилистике босса-новы, а также его видеоверсии «Live In Rio».
Российская часть тура Дайаны Кролл была организована фондом «Музыкальный
Олимп» и состояла из двух концертов, первый из которых прошёл 28 ноября
в Санкт-Петербурге, в театре консерватории, а второй — в Москве 30
ноября.
Три года назад, после выхода блестящего альбома «From This Moment On»,
Дайана Кролл родила своему мужу, рок-музыканту и мультиинструменталисту
Элвису Костелло, двух сыновей-близнецов. Возникшую паузу в карьере
заполнил альбом лучших песен. И вот новая пластинка, на две трети
составленная из американских стандартов, а ещё на треть — из пьес в
стиле босса-нова, одну из которых Кролл спела по-португальски.
Альбом
«Quiet Nights» получил не очень хороший отклик у критики, примерно как
пластинка Дайаны 2001 г. «Look Of Love». Дайане Кролл обычно удаётся на
своих альбомах сочетать джаз и свинг с эстрадными балладами, именно этим
объясняется широкое признание этой певицы по всему миру – как джазовой
аудиторией, так и эстрадной. Здесь же энергичные композиции отсутствуют
как класс, так что этой пластинкой вполне можно лечить бессонницу — одна
перегруженная струнными оркестровками композиция плавно переходит в
другую. Называть этот альбом плохим точно не стоит, но он действительно
получился излишне односторонним, и это явно не лучшая запись Кролл. Этот
альбом звучит скорее как пластинка поздней Барбары Стрейзанд (новая
работа которой, кстати, спродюсирована именно Дайаной Кролл!).
Так или иначе, но в итоге Дайана Кролл во второй раз приехала в
Россию (впервые это произошло уже достаточно давно, летом 2003 г.)
именно в ходе тура в поддержку этого альбома. Из основных музыкантов
певицы, участвовавших в записи практически всех её альбомов последнего
десятилетия — гитариста Энтони Уильямса, контрабасиста Джона Клэйтона и
барабанщика Джеффа Хэмилтона — в Россию с Дайаной приехал только Энтони
Уильямс. На сцену заполненного до отказа концертного зала им.Чайковского
вышли также контрабасист Роберт Хёрст, участник базирующегося в
Лос-Анджелесе оркестра Клэйтона-Хэмилтона, уже работавший с Дайаной
несколько лет назад (его игру можно услышать на альбомах «Live At The
Montreal» и «Christmas Song») и молодой барабанщик Карим Риггинз (бывший
участник трио Рэя Брауна). Эти перемены в составе нисколько не
отразились на качестве происходящего — зрители услышали четвёрку
превосходных и сыгранных музыкантов.
Для москвичей Дайана Кролл предложила программу, больше подходящую к
презентации сборника лучших песен — в ней оказалось всего лишь пять
номеров из альбома «Quiet Nights», а все остальные понемногу
представляли разные этапы её карьеры. Московский концерт Дайана Кролл
начала так же, как в Рио — проверенными стандартами «I Love Being Here
With You» и «Let’s Fall In Love». Далее пришёл черед песням из новой
пластинки: прозвучала англоязычная босса-нова «So Nice» и значительно
выигравшая при исполнении без оркестра композиция «I've Grown Accustomed
To His Face».
После этого музыканты сыграли бодрый «латино» Тома Уэйтса — «Jockey
Full of Bourbon» (что оказалось совсем неожиданным сюрпризом, поскольку
все предполагали в таком случае «Temptation» — песню Уэйтса, которую
Диана записала на «The Girl In The Other Room»). Следующим номером стала
пьеса из репертуара трио Нэта Кинг Коула «Frim Fram Sauce». Напомню, что
именно с альбома-посвящения Нэту Кинг Коулу «All For You» началась в
1996 г. широкая известность Дайаны Кролл.
Далее Дайана исполнила две легендарные босса-новы Антонио Карлоса Жобима
— заглавную «Quiet Nights» и переделанную по гендерному признаку «Boy
From Ipanema».
Стандарт Гордона Дженкинса — Джонни Мерсера «P.S. I Love You» (не путать
с одноименной песней Леннона-Маккартни!) Дайана исполнила сольно, а
затем прозвучала вещь, без которой редко обходится любой её концерт — «East
of the Sun (and West of the Moon)». Парад новых вещей продолжили «Walk
On By» и «Сheek To Cheek» — стандарт, пока не вышедший ни на одном
альбоме, но постоянно исполняемый в ходе именно этого тура.
Основную часть концерта завершил инструментал с представлением
музыкантов, а на бис московские зрители получили ещё две композиции.
Сначала музыканты сыграли «Sunny» — джазовый стандарт Бобби Хэбба,
который пели все — от Джеймса Брауна до Эллы Фицджералд, но в нашей
стране он известен исключительно как хит западногерманской диско-группы
Boney M; а на дорожку Дайана Кролл весьма уместно спела собственную
(точнее, написанную на пару с мужем) песню «Departure Bay», посвященную
заливу в её родном городе на западе Канады. Уместно оттого, что Дайана
провела в дороге почти три месяца и очень соскучилась по дому и семье.
Диана Кролл провела концерт, как обычно, сидя полубоком, почти спиной к
зрителям, лишь изредка оборачиваясь — то к Энтони Уилсону, то к публике.
Вместе с тем Дайана много разговаривала между песнями: это не были
какие-то заготовленные спичи, просто разговор «из головы», а в конце
концерта она даже подписала со сцены несколько автографов. Публика,
несмотря на головоломки-интродукции к большинству исполненных номеров,
узнавала композиции и с удовольствием взрывалась аплодисментами.
Ближайшие гастроли Дайаны Кролл запланированы только на февраль будущего
года — певицу ждут в Австралии и Новой Зеландии. А в ближайших планах
фонда «Музыкальный Олимп» — российская премьера импровизированной оперы
Бобби Макферина «Bobble», которая состоится 25 и 26 января на сцене ММДМ.
см. также: концерт Дайаны Кролл в Санкт-Петербурге
Александр
Никитин
фото: Владимир Коробицын и автор
|
Скажем честно: от концерта Джорджа Бенсона в
Государственном Кремлёвском дворце 14 ноября никаких особых джазовых откровений ждать не приходилось. Разговор
мог быть лишь о том, каков будет процент джазовых импровизаций и
какого-никакого джазового ощущения, воздуха, как бы абстрактно это ни
звучало. Ожидания сильно портил весьма странный довесок к выступлению
Бенсона ― саксофонист Алекс Новиков в качестве разогрева. Особенно
пугало, что на билетах фамилии Бенсона и Новикова (с фамильярным «SAX» в
скобках) стояли рядом. Речь здесь, разумеется, не о низкопоклонстве
перед Западом – фамилия Игоря Бутмана рядом с фамилией Хьюберта Лоуза,
например, вряд ли вызовет у кого-то недоумение. Но по поводу Новикова, о
котором многие любители джаза, да и вообще музыки, вероятно, услышали
впервые и который при этом умудряется пролезать на афиши рядом именами
куда известнее себя (будь то Михаил Козаков или Франсис Гойя), вопросы
очень даже возникали. И восторженные оценки его творчества на его
собственном сайте мало что могли объяснить.
Разогрев был недолгим. Ансамбль с Новиковым во главе играл
маловыразительный smooth (а то и просто pop) jazz с двумя синтезаторами.
Сам саксофонист вышел после первых тактов первой пьесы, начав играть
из-за кулис и несколько мимо нот. Его выход был встречен не слишком
бурными аплодисментами, а после соло и вовсе никто не стал хлопать
(впрочем, нельзя исключить, что посетители ГКД и условно джазовая
публика, привыкшая награждать солирующих аплодисментами ― это
практически не пересекающиеся множества). Кто-то даже выкрикнул:
«Бенсона давай!» Впрочем, по окончании первого номера Новиков был уже
вознагражден как подобает. Вторым номером прозвучала слащавая и совсем
попсовая по духу композиция с пошлым названием «Волшебство в Рождество».
После третьего номера ансамбль Новикова покинул сцену. В целом, можно
было сказать, что ни виртуозностью, ни тонкостью звучания исполнитель на
SAX’е не поразил, но у этой музыки несомненно есть свой слушатель,
например, отдыхающий в кафе после трудового дня или на курорте у
Азовского моря. Не совсем понятно только, при чем здесь Бенсон. Можно
было бы порассуждать о том, нужен ли нам свой Кенни Джи и насколько
Новиков заслуживает этого звания (и насколько достойно это звание), но
для этого, наверно, следует более подробно изучить творчество
отечественного саксофониста.
Начало выступления Бенсона настроило на несколько пессимистичный лад:
инструментальный состав напоминал ансамбль Новикова (тоже два
синтезатора!), и первая пьеса имела сильный налёт все того же не то
smooth, не то pop jazz. Чем, впрочем, Бенсон и его партнеры завидно
отличались от разогревавших их музыкантов, так это несомненной живостью
и энергией. Первые отрабатывали халтуру, пусть и почётную, вторые
выкладывались, получали удовольствие и доставляли его публике.
Бенсон
запел с первых тактов, вскоре к нему присоединился второй гитарист Майкл О’Нил. Вокал — в лучших традициях современного ритм-н-блюза, выразителем
каковых традиций Бенсон, собственно, и стал ещё в середине 1970-х.
Первое же гитарное соло Бенсона порадовало виртуозностью. Следующим
номером прозвучала композиция «Nature Boy», которую Бенсон решил тоже
превратить в произведение в жанре R&B. Здесь музыканты Бенсона получили
возможность показать свои способности, и каждый на своё соло слегка
уводил композицию в свою сторону: Дэвид Гарфилд добавил в общее звучание
акустический рояль, второй клавишник Том Холл, напротив, солировал на
рояле электронном, а Майкл О’Нил с утяжелённым звуком гитары внес в
композицию эффект классического ритм-н-блюза. Бенсон выдал блестящий
скэт и очередное виртуозное гитарное соло.
Инструментальные номера были, но основной упор, несомненно, был сделан
на вокальную составляющую. Разумеется, программа не обошлась без
поп-хитов, для исполнения которых Бенсон вовсе отложил гитару — «Nothing’s
Gonna Change My Love for You», «In Your Eyes» и так далее. За этим,
впрочем, последовал пусть непродолжительный, но джазовый блок: ударно
прозвучала «Beyond the Sea» (в девичестве — «La Mer» Шарля Тренэ), а
следом за ней ― знаменитая «Moody’s Mood», вокальная партия которой
воспроизводит соло саксофониста Джеймса Муди в «I’m in the Mood for Love».
Таким образом, Бенсон продемонстрировал владение техникой vocalese, что
для поп-концерта было даже несколько неожиданно. Но после этого
коммерческий уклон возымел свое. Как бы в подтверждение этого на сцене
вновь появился Новиков, которого Бенсон радостно объявил своим другом, и
сыграл немудрящие соло в двух номерах. Увенчал концерт один из главных
хитов Бенсона «Give Me the Night» (следует, впрочем, отметить, что
версию «Moody’s Mood» Бенсон вместе с Патти Остин записал как раз для
альбома «Give Me the Night» 1980 года). На бис ― еще немного хитов: «Lady
Love Me (One More Time)», «Off Broadway», игры с залом, которому нужно
было повторять усложняющиеся вокальные ходы, барабанное соло Тэдди
Кэмпбелла… Одним словом, все, кто хотел сияющего, радостного,
«позитивного», простите за выражение, Бенсона, его получили; для особо
страждущих было даже немного джаза. В общем, все довольны, особенно
Новиков.
А вот что сам
Джордж Бенсон рассказал автору этих строк о разных
периодах в собственном творчестве, о месте для джаза, о популярности и
тому подобных материях.
Разделяете ли вы свое творчество на периоды в зависимости от того, какую
музыку вы играли? Считаете ли вы, что всегда следовали одному пути?
— Интересно, что вы употребляете слово «периоды», это очень важно. Жизнь
делится на периоды, в какой-то момент что-то становится популярным, а
потом перестаёт, и что-то другое занимает его место. Если не отдавать
себе в этом отчёт, никакой выгоды из своего творчества ты не извлечёшь
и просто уйдешь в тень. Я всегда обращал внимание на эти вещи, и тому
есть две причины. Во-первых, у меня семеро сыновей, благодаря которым я
всё время могу слушать то, что ново именно сейчас. Они указывают мне на
то, что я бы никогда не счёл важным, но для них-то это важно, и это-то
как раз и играет роль, потому что они — новое поколение. Так они мне
сообщают, каким будет будущее музыки. Вот что я пытаюсь делать — я
слушаю новое и отмечаю: это мне не нравится, а вот это нравится, может
быть, я смогу это использовать в своей музыке.
Сегодня, оглядываясь назад, можете ли вы сказать, что в какой-то момент
резко сменили направление, потом вернулись к музыке, которую играли
раньше? Например, альбом «Breezin’» — считаете ли вы его сегодня
поворотным?
— Очень важно было то, что привело меня к созданию «Breezin’»: я начал
осознавать, что мир не един, и чтобы мою музыку слушали и принимали
массы, она должна быть узнаваема, слушатель должен легко
идентифицировать себя с ней. «Breezin’» удовлетворял меня с обеих точек
зрения: я по-прежнему мог делать что-то непростое, использовать свое
умение импровизировать, тогда это сработало очень хорошо. А потом
случилось безумие вокруг танцевальной музыки, началась эра диско,
появилась Донна Саммер. Что делать, если не хочешь умирать? Чтобы
выжить, приходилось внедряться — да даже и не приходилось, эти влияния
сами отражались в моей музыке. Я стал понимать значение устойчивого
ритма. Я обратился и к R&B, это направление позволило мне использовать и
ритм, и блюзовые ходы поверх него. Тут люди стали говорить: «Как, Джордж
Бенсон был прекрасным гитаристом, а теперь Джорджа Бенсона больше нет,
это кто-то другой!» Мне никогда не хотелось ничего на это отвечать, это
глупо. Люди сами не знают, чего хотят. Сейчас они хотят одного, две
секунды спустя они хотят чего-то другого. Появился Принц — они говорят:
«Теперь нам нравится это!» Единственное основание у людей говорить
что-то было связано с тем, что я не всегда использовал все свои умения.
И тогда я сделал две важных вещи. Я записался с оркестром Каунта Бэйси —
это была моя мечта. А кроме того, я поехал в турне с Маккоем Тайнером. Я
считаю его величайшим пианистом на земле. Не хочу никого принизить, у
нас много потрясающих пианистов. Но Маккой выходит из ряда, поскольку
продолжает традицию Джона Колтрейна, его знание джаза и импровизации в
соединении с академическим образованием делают его пианистом
по-настоящему мирового уровня. Даже русским пианистам следует обратить
внимание на его технические навыки.
Отзывы о нашем турне были не слишком положительны, многие хотели, чтобы
я играл то, что принесло мне известность. Но концерты имели большой
успех, мы проехали по Европе, съездили в Японию. Продолжать этим
заниматься я не мог, потому что в таком случае я потерял бы все, что
наработал к тому времени, ведь у меня были тысячи фанатов повсюду — пять
лет понадобилось, чтобы вернуть их обратно. Я обращал внимание на то,
что происходит вокруг, и делал правильные шаги, потому что мир продолжал
меняться. Как и сегодня: неизвестно, что будет популярным завтра, конца
нет.
Мне помогает слух, знания гармонии, теории, чувство ритма, я остаюсь
наверху. Сейчас я слушаю произведения, которые созданы людьми какой-то
новой ментальности. Новые произведения стали такими простыми! Стало
легко играть быстро. Достаточно одной удачной темы, ее можно повторять
сорок минут, и люди будут довольны. Потом придет парень и будет поверх
этой темы что-то выкрикивать. Безумие — но реальность. Нужно слушать это
по второму разу и думать, могу ли я что-то из этого использовать,
оставаясь артистом. Я хочу, чтобы люди запомнили меня как артиста. Если
они усвоят мое творчество — а им достаточно усвоить определенное
количество процентов, — если оно выживет для следующих поколений,
значит, я достиг успеха.
Возможно ли сегодня повторить этот опыт возвращения к джазу, съездить в
турне с джазовыми музыкантами?
— Будет трудно — не хватает аудитории. Я в свое время с трудом пробивал
окно, чтобы добиться расположения публики, и сегодня на наши концерты
приходят тысячи и тысячи людей, иногда десятки тысяч. Джазом этого
добиться очень трудно. Есть крупные фестивали, они позволяют джазу
выживать. Если их не считать, то джаз переживает сложное время.
Как гитарист и певец, разделяете ли вы эти два ремесла, или для вас это
части единого пространства?
— Я понимаю, что успех мне приносят простые формы. Для меня есть два
вида музыки — хорошая и плохая. Пятьдесят лет пройдет, и никто не
вспомнит названий, но главное — понравилось или нет. И когда я играю, то
думаю о двух основных вещах: игре на гитаре и пении. Но они рождаются в
одном мозгу. Проще говоря, я не думаю об усложнении того, что играю. Я
слышу музыкальную фразу, и мой мозг знает: если я могу ее спеть, значит,
наверно, могу и сыграть.
Григорий
Дурново
Фото: Лена Адашева
|
20 ноября в Москве прошёл новый джазовый фестиваль под звучным
названием Moscow Jazz Open (названный, вероятнее всего, по
аналогии с теннисными «Открытыми кубками» того или иного города). Но на
самом деле это — хорошо знакомый нам фестиваль, который мы видели уже
шесть раз. Парадокс? Нисколько. Историю и сегодняшний день этого
фестиваля исследуют два наших обозревателя...>>>> |
Каталонский этно-джаз в России
Этно-джаз, оформившийся как отдельное направление
импровизационной музыки в 90-е годы прошлого века, в общем виде
представляет собой соединение какой-то определённой фольклорной
музыкальной культуры (или нескольких культур) с импровизационным языком
и способом изложения музыкального материала, свойственными джазу. В силу
широкого разнообразия и укоренённости многих достаточно древних
музыкальных культур, с одной стороны, и давнего и прочного освоения
джазовой культуры — с другой, особенно большое распространение этно-джаз
получил в Европе. Иногда этно-джаз, как стиль, даже трудно отделить от
собственно современного национального джаза той или иной страны — в тех
случаях, когда национальный фольклор глубоко осмысляется музыкантами, но
не вводится в музыкальную ткань в чистом виде (прежде всего — на
национальных инструментах, роль которых начинает выполнять привычный
джазовый инструментарий): так происходит в норвежском, польском,
литовском джазе. Но и в чистом виде нам в последние годы приходилось
знакомиться с молдавско-румынским, болгарским, испанским
(фламенко-джаз), венгерским и финским этно-джазом. А в ноябре 2009
года Москву впервые посетил коллектив, играющий явно выраженный
каталонский этно-джаз.
Для многих может быть сюрпризом, что Испания — не однородная страна,
населённая некими условными «испанцами», а целый конгломерат наций,
каждая из которых имеет свою, отдельную, отличную от соседей
национальную культуру и говорит на своём языке. Тот язык, который мы
называем испанским — на самом деле кастильский; а есть ещё галисийский,
окситанский, астурийский, арагонский (всё это, как и испанский — языки
романской группы, происходящие от латыни) и даже один неиндоевропейский
язык — баскский (эускара). После кастильского самый распространённый в
Испании язык — каталанский, на котором в Каталонии (северо-восток
Испании), Андорре и юго-восточной Франции (департамент Восточные
Пиренеи) говорит около 11 миллионов человек. Каталанский не больше похож
на испанский, чем на французский или итальянский: это отдельный
романский язык с древней историей и богатой литературой, а культура
Каталонии известна во всём мире (хотя бы на уровне имён: Антонио Гауди,
Сальвадор Дали, Жоан Миро, Антони Тапиес, Пабло (Пау) Казальс,
Монтсеррат Кабалье — всё это каталонцы). Каталония — одна из немногих
автономий (не государств), имеющих собственный домен в интернете
(например, сайт каталонской столицы —
barcelona.cat).
Весьма отличается от центральной Испании и народная музыка Каталонии:
здесь танцуют не фламенко, а спокойную сардану и зажигательную
жоту.
Именно с этой древней культурой в её этно-джазовом преломлении нам и
выдался случай познакомиться, когда Москву посетил каталонский квартет
KaulaKau...>>>>
|
4
декабря в Клубе Игоря Бутмана прошёл конкурс Cinema Jazz Awards,
который был объявлен его организаторами первым в истории и небывалым
ранее опытом создания джазовыми музыкантами «живых» саундтреков к
старинным немым кинофильмам (на фото:
ведущий конкурса Михаил Довженко представляет почётную награду
победителя конкурса). Конечно, простительно не знать, что в Москве
всего десятилетие назад проводились (в ЦДХ) ежемесячные концерты серии
«Немое кино — говорящая музыка», заключавшиеся именно в создании
импровизационных «живых саундтреков» к немым кинофильмам, что десятки
ведущих представителей мировой импровизационной музыки создают такие
саундтреки на протяжении как минимум двух последних десятилетий, и что
существует множество альбомов с такими «саундтреками» (достаточно
вспомнить работы трубача Дейва Дагласа, гитариста Марка Рибо и даже
специально созданного именно для «живых саундтреков к немому кино» The
Cinematic Orchestra, среди лучших работ которого — музыка к «Человеку с
киноаппаратом» Дзиги Вертова). Другое дело, что в Москве сопоставление
немого кино и импровизационной музыки впервые было проведено в
формате конкурса. Но главное, что хорошая идея в очередной раз
пришла в умные головы, и что организаторы смогли привлечь к этой затее
значительный интерес масс-медиа и «светской» публики, а не только
небольшого ядра московского джазового сообщества.
Swing Couture
На конкурсную сцену вышли четыре коллектива: дуэту фортепиано-тромбон
под названием Cigar Hall было назначено озвучивать фильм «Третья
Мещанская» (1927), петербургскому ансамблю «цыганского» джаза Swing
Couture выпал «Поцелуй Мэри Пикфорд» (1927), группе саксофониста
Николая Моисеенко достался великий «Metropolis» Фрица Ланга (1927),
а трио пианиста Владимира Нестеренко озвучивало
«Шерлока-младшего» Бастера Китона. В афишах было заявлено участие ещё
одного коллектива, но он на сцене не появился (замечу, что и Cigar Hall
появился совсем не в том составе, который был заявлен на афише).
Участники подошли к своей творческой миссии по-разному. Кто-то решил,
что это должно быть классическое «тапёрство», то есть подбор отрывков
уже известных тем и пьес, названия и/или текст которых, в худшем случае,
каким-то образом соответствуют происходящему на экране, в более
интересном же — входят с происходящим на экране в некое драматургическое
взаимодействие, вплоть до контрапункта. Кто-то стал подбирать музыку не
по названиям и не по текстам, а по эмоциональному наполнению, играя на
более высоких уровнях музыкальной драматургии. Кто-то написал
собственную оригинальную музыку. Всё это были вполне возможные варианты
— другое дело, что каждый из них нужно было реализовать наиболее
интересным образом.
Дуэт Cigar Hall пошёл по первому пути, т.е. подобрал под изображение
прямолинейно иллюстрирующие его темы: так, если на экране спят — звучат
«Спят усталые игрушки», если кто-то уезжает — «До свиданья, наш ласковый
Миша», и т.п. Если помножить это «лобовое» решение на не очень
впечатляющие исполнительские возможности дуэта — получилось средне.
Swing Couture, поднявшиеся на сцену со специальным гостем — певцом
Александром Лушиным, пошли по тому же пути; только подбор музыкальных
отрывков был несколько тоньше, исполнительский уровень — заметно выше, а
степень соответствия «живого саундтрека» атмосфере фильма достигала
уровня, когда можно уже говорить о самостоятельной музыкальной
драматургии. Подбором соответствующего стилистике «цыганских джазменов»
надрывно-кафешантанного «нэмпанского» репертуара музыкантам удалось
довольно удачно передать атмосферу невыносимой пошлости и духовной
пустоты, в которой живёт персонаж молодого Игоря Ильинского в «Поцелуе
Мэри Пикфорд».
Алексей Кравцов, Николай Моисеенко
Третьими играли музыканты группы Николая Моисеенко. Недавний
выпускник бостонского колледжа Бёркли буквально обрушил на публику свой
немалый композиторский опыт. Надо сказать, Моисеенко повезло: в истории
кино мало настолько выразительных и мощных визуальных образов, как те,
что в классическом фильме немецкого киноэкспрессионизма создал 82 года
назад Фриц Ланг. Строгая, условная и глубоко фантастическая по сути
экспрессия визуального ряда и динамизм монтажа германского шедевра
позволили Николаю задействовать сильнейшие динамические перепады,
эффектные моменты программно-иллюстративной привязки звукоряда к
экранному действию (например, мощные детонирующие «гудки» альт-саксофона
Моисеенко, совпадающие с заводскими сигналами — паровыми свистками в
видеоряде) и сильные фактурные эпизоды (например, безысходно-угрожающая,
почти хард-роковая риффовая фактура в сцене скорбного марша выходящей со
смены рабочей массы). Заслуженно высочайшие баллы от жюри и заслуженный
приз зрительских симпатий — от публики.
На экране - "Метрополис"
Задача трио Владимира Нестеренко была несколько сложнее. Бастер Китон,
никогда не улыбающийся комик раннего американского кино, не даёт зрителю
передохнуть, постоянно нагнетая и уплотняя действие, поэтому сгущение
или разрежение музыкальной ткани зависит только от драматургического
чутья самих музыкантов. Надо сразу сказать, что значительная доля
ответственности в этом коллективе легла даже не на лидера, а на
барабанщика Алексея Беккера: дело в том, что трио Нестеренко играло не
по точно выверенному хронометражу, как предыдущий коллектив, а в намного
более импровизационной манере, то есть глядя на экран и непосредственно
реагируя на происходящее (для сидевшего спиной к проекционному экрану
Беккера был специально установлен ноутбук, на экране которого
дублировалось изображение с основного экрана). Поэтому Беккеру, как
ритмическому «мотору» трио, приходилось чётко реагировать на
происходящее на экране, чтобы акценты в музыке совпадали с акцентами в
визуальном ряде.
Вообще элемент импровизации в игре трио Нестеренко был
весьма значительным, а подобранный репертуар (в основном джазовые
стандарты) — наиболее джазовым, что и стало, в итоге, главным аргументом
за объявление Нестеренко победителем конкурса (сумма набранных им
баллов при этом равнялась сумме баллов, набранных Моисеенко). Нельзя не
отметить тонкость тематического и драматургического контрапункта,
избранного Нестеренко основным принципом построения звукоряда; но была
не только тонкость, но и незаурядный юмор — особенно запомнился момент,
когда на экране кузов автомобиля Бастера Китона после напряжённой погони
вдруг отломился от рамы с колёсами, плюхнулся в воду и торжественно поплыл, а
в музыкальном сопровождении среди череды американских джазовых
стандартов вдруг лирично и протяжно послышалась тема «Издалека, долго
течёт река Волга»...
Слева - Владимир Нестеренко, справа - председатель жюри Владимир
Вишневский
В общем, для первого раза получилось совсем неплохо. При условии
продолжения поощрения креативного, а не примитивно-тапёрского способа
реализации задачи создания живого саундтрека для немого кино
организаторам конкурса CinemaJazz Awards в будущем может удаться
создание нового и весьма привлекательного для публики «брэнда», ведь
идея конкурса всегда привлекает более широкую аудиторию, чем чистый
творческий поиск. Остаётся пожелать организаторам совершенствования
постановочной стороны своего шоу (того, что в американском шоу-бизнесе
называется production) и — удачи, как и всем нам.
Кирилл Мошков,
член жюри конкурса
фото: Кирилл Самурский
|
|
|
А в это время за бугром.. |
ECM 40 лет спустя
Гэри Гиддинс и Манфред Айхер
19 ноября в Центре гуманитарных наук Городского
университета Нью-Йорка (CUNY) известный джазовый критик и автор ряда
значительных книг по истории джаза Гэри Гиддинс беседовал с
основателем компании звукозаписи ECM Манфредом Айхером. Повод —
40-летие ECM.
Когда Гиддинс, представляя гостя аудитории, перечислял его почётные
титулы, вроде Командора почётного ордена Северной звезды, слушатели
улыбались, но когда прозвучало «Почётный доктор литературы университета
Брайтона», зал грохнул от хохота. Американцы скептически относятся к
европейским регалиям, а в Нью-Йорке почетный докторат университета
Брайтона в первую очередь ассоциируется не с британским городом, а с
бруклинским районом Брайтон-Бич. Смех был абсолютно доброжелательным — в
переполненном зале была масса известных критиков, промоутеров и
музыкантов, давно знающих и ценящих Айхера. Я сидел рядом с бразильской
пианисткой Элианой Элиас, которая пришла на вечер с басистом Марком
Джонсоном. Передо мной устроился пианист Стиви Кьюн.
В начале разговора Гиддинс попытался связать холодную отстранённость
многих записей ECM с детством Айхера, который родился и вырос на острове
Линдау (в Баварии, на озере Бодензее). Айхер ответил, что жизнь на
острове, который не попал ни в одну из оккупационных зон, на которые
была поделена послевоенная Германия, позволила ему расти в атмосфере
свободы. Что Манфред — не коллективное существо, подтвердил опыт учебы в
Берлинской Академии музыки. Будучи скрипачом по образованию, он не смог
играть в оркестре, предпочтя перейти в джаз в качестве контрабасиста.
Решающий шаг был сделан после того, как Манфред услышал игру Пола
Чэмберса, хотя любимым басистом стал Скотт ЛаФаро, которого он встретил
в 18 лет, приехав в Нью-Йорк.
Но настоящий успех и признание пришли, когда Айхер выступил в качестве
продюсера. Свою компанию он назвал Edition of Contemporary Music, или
сокращенно — ECM. Это было в 1969 году.
Я не берусь передать полное содержание полуторачасового разговора
Гиддинса с Айхером, остановлюсь лишь на нескольких высказываниях Айхера,
показавшихся мне интересными. Привожу их по памяти и беглым записям в
блокноте, поэтому не могу ручаться за то, что воссоздаю их слово в
слово.
Об успехе первой записи:
«Я
никогда не ориентировался на интересы рынка, а действовал интуитивно,
записывая ту музыку, которая нравилась лично мне, хотя это было
рискованно. В первую запись — трио Мэла Уолдрона «Free at Last» — было
вложено 16 тысяч марок или, по нынешним меркам, четыре тысячи долларов.
Мне повезло в том, что к этой записи возник интерес в Японии. Там часто
проявляют интерес к странным вещам».
Об «ECM-овском звуке»:
«Создание какого-либо характерного звука не является самоцелью. Звук —
лишь средство, которое доносит до нас музыку. Меня в наибольшей степени
интересует звук на том этапе, когда он ещё не попал в микрофон. Моя
задача — сохранить это звучание в записи. Разные записи ECM звучат
по-разному».
Об отличие звука Манфреда Айхера от звука Руди Ван Гелдера
(ассоциирующегося прежде всего с лейблом Blue Note):
«Все дело не в характере звука, а в характере музыки. Руди Ван Гелдер —
очень хороший инженер для той музыки, которую записывает Blue Note».
О темпах работы на ECM:
«Большинство наших альбомов записаны за один-два дня. Студия — не место
для экспериментов. Музыканты приходят в студию, понимая, что они будут
там делать».
О поиске новых музыкантов:
«Новая музыка приходит отовсюду. Я могу услышать молодого музыканта на
джазовом фестивале, я могу услышать новую музыку по радио, как это
произошло с Арво Пяртом. Я услышал его в машине и выехал на самую
высокую точку в городе, где прием был лучше. Слушая его впервые, я знал,
что хочу его записать, хотя лично мы не были знакомы».
О записи Арво Пярта «Tabula Rasa» и появлении «Новой серии»:
«Формально «Новая серия» начата альбомом «Tabula Rasa», но фактически
записи современных композиторов, пишущих симфоническую и камерную
музыку, делались и раньше. Но с записью Пярта мы решили провести четкую
черту между джазом или импровизационной музыкой, с одной стороны, и
записями музыки современных композиторов или же записями из
классического репертуара — с другой».
О том, как был найден кубинский женский оркестр Camerata Romeu,
записанный на последнем альбоме Эгберту Жисмонти:
«Продюсер должен доверять своим артистам. Оркестр нашел сам Жисмонти.
Ему нравятся кубинские женщины, поэтому он часто бывает на Кубе. Я лично
к открытию Camerata Romeu отношения не имею».
О новаторстве ЕСМ:
«До появления ECM джаз был американским явлением, и в начале я,
действительно, работал со многими американскими музыкантами. ECM сделал
джаз мультикультурным явлением. Примером могут быть записи трио Дона
Черри, Колина Уолкотта и Наны Васконселуса (CODONA). Они создали
уникально органичный союз, в котором каждый сохранил полную свободу. В
то же время ECM способствовал развитию национальных джазовых школ:
норвежской, польской, английской, других. В этом привлекательность ECM и
для музыкантов и для слушателей».
Вадим
Ярмолинец
фото автора
|
|
|