ПРОДОЛЖЕНИЕ (3). К НАЧАЛУ
предыдущая глава (2)

Прежде, чем перейти к продолжению собственной истории, остановлюсь на одном любопытном событии, случившемся с Владиком Грачевым при моем непосредственном участии. О событии почти детективном и неправдоподобном, но, в конечном счете, связанном с нашей музыкой.

Итак, осень 1958 года. Владик находится в «летней вотчине графа Генерсона» – играет в ресторане «Хоста» в одноименном городке Большого Сочи. В один из вечеров у нас дома раздается телефонный звонок. Владик, как всегда, медленно, но не без волнения рассказывает о том, что познакомился с ребятами – американскими туристами, путешествующими по Союзу, один из которых играет на трубе и поэтому возит инструмент с собой. Услышав, видимо, в ресторане игру Владика и восторгаясь ей, он решил ни больше ни меньше подарить Грачеву свою трубу, но добавил, что сделать он это сможет лишь по окончании путешествия, в столице СССР, где они будут через несколько дней. Таким образом, мне было поручено найти этих ребят, «поймать и не пущать» и, главное, дать знать Владику, удалось ли мне это и когда ему вылетать в Москву за трубой. Об американцах известно лишь то, что это студенческий хор и что трубача зовут Чак. Наутро, не зная толком, с чего начать (да еще надо ехать на работу, за колючую проволоку, откуда вопросами поиска американских друзей-соперников не особо займешься), связался со своим родственником, имевшим некоторое отношение к Внешторгу, а оттуда дорога к американским туристам казалась уже более короткой. Он обещал что-нибудь узнать. Обзванивать гостиницы системы «Интуриста» я как-то не решился. Но уже через день получил долгожданную информацию от моего дяди, Ильи Рафаиловича Пряникова, того самого, у которого в служебном удостоверении в графе «место работы» было написано «Директор Института внешней торговли», была допущена небольшая ошибка: после слова «директор» пропущено всего одно слово «столовой»... Он узнал, что действительно ждут студенческую делегацию, и она остановится в гостинице «Центральная».

Далее события развиваются следующим образом. Был конец недели, и мы с Мариной пошли на «Необыкновенный концерт» в Театр Образцова, что располагался тогда на площади Маяковского. Выйдя на улицу после спектакля, видим достаточно обычное в те годы скопление людей около памятника Маяковскому, но вместо выступлений поэтов слышим... хоровое пение. Подходим и видим окруженную любопытствующими совслужащими большую группу явно иностранцев, но поющих на русском языке и достаточно складно. Слово за слово, и выяснилось, что это действительно хор филологов-славистов Йельского университета, «Йельский русский хор», YRC, первый коллектив, путешествующий по Союзу в порядке культурного обмена между СССР и США, и что они только что прилетели через Ленинград из Сочи, и что среди них есть трубач Чак по фамилии Нефф, но в сию минуту он в гостинице. Выясняю, где они расположились, включая номера комнат. Возвращаемся домой, только собираюсь дать телеграмму Владику, как раздается звонок: он уже прилетел и звонит из дома. После этого инициатива перешла к Грачеву, тем более, что я, менее года назад поступив на работу в «почтовый ящик», дал клятвенное обещание и расписку не вступать ни в какие контакты с иностранцами. Я немного нарушил это обещание, но – честное слово – ни одной гостайны не выдал. Скорее всего, мне их еще не доверяли.

Мы с Грачевым по возможности не отпускали ребят, сопровождая их по местам выступлений хора. Помню очень приятное и профессиональное их пение в зале старого здания Литературного Музея на Якиманке. Они исполняли русские народные песни и немного оперной классики. После этого присутствующим представителям московской молодежи (в штатском) было предложено тоже что-нибудь спеть. На сцену вышла сборная команда райкома и горкома комсомола, и они затянули «Широка страна моя родная» так гнусно, что стало обидно за Родину.

Однажды мы даже пригласили Чака и его приятеля, который тоже имел какое-то отношение к джазу, на вечер, где мы играли на танцах, и они просто пришли в восторг от комбо «Грачев – Шифрин и C°». И еще больше уверились в том, что такому трубачу просто необходимо иметь хорошую трубу. Приближался конец их пребывания в Москве, надо было как-то принять их дома, но из нашего состава только у меня была отдельная квартира, впрочем, очень отдаленно напоминающая цивилизованное жилье. А я же давал расписку! Но эмоции восторжествовали. Накупили пива, Марина соорудила какую-то закуску, притащили от Владика примитивный проигрыватель, так как Чак предупредил, что придет с пластинками. Почему-то Шифрина в этот день у нас не было, но в «саммите» принял участие Фред Маргулис, с которым в те времена мы иногда играли. Встреча прошла в дружественной обстановке и закончилась торжественным вручением Владику фирменной трубы (жаль, что никак не могу вспомнить фирму, но что-то известное; склероз, братцы!), а мне как гостеприимному хозяину совершенно неожиданно были презентованы два новехоньких диска – «Birth of the Cool» (Дэвис, Маллиген, Кониц, Роач, Барбер и др.) и сборный диск Лайонела Хемптона. Это был очень серьезный подарок, диски были тогда в цене! Владик ответил Чаку достойным, хотя и несоизмеримым по цене сувениром – серебряным подстаканником с позолотой и чернью, вызвавшим полный восторг. Я же, не будучи подготовлен к такому развитию событий, с помощью Марины отыскал и вручил какие-то расписные деревянные ложки, к счастью, оказавшиеся новыми, и также понравившиеся нашему гостю.

Прием американского гостя прошел, похоже, незамеченным для КГБ, мне его никогда не припоминали, но я, признаюсь, слегка вибрировал, опасаясь последствий. Видимо, если органы и следили, то лишь за руководителями делегации, которая насчитывала человек тридцать, оставив в покое рядовых студентов.

Событие это облетело всю музыкальную Москву. «Американцы подарили Грачеву фирменную трубу!». Не все верили, пошли сплетни и легенды, но факт есть факт: Владик заиграл на хорошей трубе и играл на ней очень долго, более двадцати лет. А мои диски пошли гулять по Москве, их переписывали все интересующиеся джазмены. Одним из первых с «Birth of the Cool» ознакомился Герман Лукьянов. В дальнейшем, когда оба диска были выучены чуть ли не наизусть и переписаны на магнитофоне, Владик уговорил меня отдать их его приятелю в обмен на две книги, которые стоят у меня на книжной полке до сих пор: «The book of Jazz» Леонарда Фезера и «A Handbook of Jazz» Барри Уланова, обе тогда – свеженькие, 1959 года издания! Неодушевленные современники того совершенно неправдоподобного события, о котором на одном из наших юбилеев М.Б.Генерсон сказал в присущем ему стиле: «Туфта! Понты! Сказки Гофмана!». Кассета с записью выступления Миши Генерсона, излагающего свою версию происшедшего, лежит где-то в моих архивах. Он тоже принимал участие в этом событии, будучи вынужденным отпустить Грачева из Хосты в Москву в разгар «бархатного сезона» на юге.

Воскрешая в памяти давно забытые имена, я вместе с сыном, точнее, сын при моем скромном участии, затеивали поиск отдельных «героев» записок через Интернет. Так мы нашли Чака Неффа, ныне – солидного выпускника Йельского университета, обладателя ученой степени и писателя Чарльза Неффа, и у нас завязалась переписка. Он очень хорошо помнит и приезд в Москву в 1958 году, и Владислава, и даже Михаила, который играл на рояле. Одно из самых ярких впечатлений, которыми делится Чарли, была поездка с Владиком на дачу, где они очень весело провели время. Длительное время он продолжал петь в YRC, еще совсем недавно регулярно, два раза в неделю, выступал с клавишником в баре, где они играли разнообразную музыку, традиционную, кантри, рок, а сейчас он продолжает брать уроки у известного мультиинструменталиста (как Давид Голощекин, по его словам) по имени Джей Томас. Когда я послал Чарли фото Владика, играющего на подаренном инструменте, он поинтересовался судьбой трубы, о которой я помню только то, что когда мы уже прекратили играть вместе, Грачев, будучи в «Дециме», поменял ее на корнет, а кому досталась историческая труба – у меня нет сведений. В последнем письме Чарли Нефф прислал мне свое стихотворение, которое, как он пишет, возникло в самолете, когда недавно летел к сыну и своим четырем внучкам. Это о нас, встретившихся давно-давно, разлученных временем и вновь нашедших друг друга. Вот оно:

Survivors

Back then, they taught us to suspect each other.
They failed, of course. Youth ignores instructions.
We talked and made music and went our ways,
Lived differently, separated by the haze of time.
But our music still played on different bandstands
And passing thoughts of friendship clung to our lives.
Technology that then aimed us at each other
Has brought us back together. From the ether
You snatched me and sent a message in return.
We’re closer now than in the intervening years,
Older, yet younger, too, for the welcome news.

Пережившие

Раньше нас учили подозревать друг друга.
Конечно, не вышло. Юность отвергает поучения.
Мы поговорили, вместе поиграли музыку и разошлись,
Жили разными жизнями, разделённые туманом времени.
Но наша музыка всё ещё звучала, хоть и на разных сценах,
И уходящие мысли о дружбе не уходили из нашей жизни.
Технология, которая когда-то заставляла нас целиться друг в друга,
Снова свела нас вместе. Из эфира
Ты выхватил меня и прислал мне весточку.
Теперь мы ближе, чем в разделявшие нас годы,
Старше, но и моложе для добрых вестей.

* * *

В это время у меня появляется первая возможность записывать музыку, я купил у знакомого пианиста Алика Терновского магнитофонную приставку «Волна», магнитофон без привода, каковым для нее являлся проигрыватель пластинок. До чего же я был бедный, ну никак не мог собрать деньги даже на самый паршивый магнитофон! А приставка – это чудо советской звукозаписывающей техники – во-первых, была сравнительно дешевой, стало быть, мне доступной, а во-вторых и в-главных, уже позволяла не только воспроизводить кем-то записанное, но и писать с приемника или с отдельного проигрывателя. Стометровые катушки вмещали десять минут звучания музыки, ведь уменьшить скорость протяжки с почти студийной – 19 см/сек – хотя бы вдвое не позволял тогдашний уровень бытовой радиоаппаратуры. Девять десятых записанного – это были передачи Уиллиса Коновера. Одной из первых записей было несколько композиций MJQ – «Модерн Джаз Квартета», а самой первой – «Django», только не с самого начала... Кстати, по «Music USA» достаточно редко передавался традиционный джаз. Биг-бэнды эры свинга и чуть более популярная музыка – первый час, а второй – царство бопа и новых, прогрессивных явлений джаза. Хорошие университеты нам достались!

Возможность делать записи с радио, переписывать друг у друга, изредка получать на день ходившие по Москве пластинки – всё это постепенно привело к созданию собственной фонотеки, поначалу достаточно бедной, но своей. Потихоньку вырабатывалось свое отношение к стилям и исполнителям, может быть, можно говорить о формировании к этому времени собственного джазового вкуса. Четко помню, что в 1960 году в анкете, распространенной Баташевым в организованном его усилиями первом московском джаз-клубе на Раушской набережной, в графе «любимый джазовый музыкант» я, ни на йоту не сомневаясь, написал: «Билл Эванс». Я не был оригинален, наверное, три четверти пианистов нашего поколения написало бы так же. Но это не была дань моде, я действительно был покорен Эвансом и восхищаюсь им до настоящего времени. В той же анкете я указал свою основную специальность, написав «инженер, со стажем», хотя стажу-то было всего три года. «Злопамятный» Баташев не преминул напомнить мне об этом через двенадцать(!) лет, надписывая только вышедшую из печати его книгу «Советский джаз». Этот автограф я храню и не стесняюсь привести его здесь полностью: «Моему давнему товарищу Михаилу Куллю, человеку несомненных достоинств (со стажем). Алексей Баташев». Я счастлив, что на протяжении уже многих десятилетий наши отношения продолжают оставаться более, чем товарищескими. Прибегать к другим, более напыщенным эпитетам нет желания, отношения в этом не нуждаются.

...Мой проигрыватель тоже был отнюдь не фирменный. Тогда продавались механизмы проигрывателя – только вертушка со звукоснимателем. Всё остальное, включая корпус, делалось своими руками. Горжусь, что усилитель спаял сам. Мне его только настроил приятель, работавший на нашей фирме.

Мало-мальски нормальный магнитофон появился заметно позже, с катушками на 350 метров, и начались проблемы с лентой... Было ли в нашей истории хоть что-нибудь без проблем?

* * *

Наступает эра молодежных кафе, эра торжества современного джаза в Москве, когда его лидеры становятся людьми известными, приобретают не только серьезный опыт, но и имя. Начинаются московские фестивали, в джаз приходят молодые профессионально образованные ребята. Московские музыканты твердо становятся на дорогу мейнстрима в отличие от Ленинграда, где предпочтения отдавались в большей степени традиции и авангарду. Короче, джаз выходит на новый уровень, международный, свидетельство тому – участие в те годы московских джазменов в Пражском и Варшавском фестивалях. Об этом достаточно много написано непосредственными участниками событий или их свидетелями. И не имеет смысла пересказывать здесь подробности, уже попавшие в прессу или литературу того времени. Важен «эффект присутствия», который я всегда ощущаю, перечитывая, например, книгу А.Н.Баташева «Советский джаз» или воспоминания Гарика Искендерова о московских джазовых кафе шестидесятых годов «Птицы в полете», опубликованные в «Полном джазе» (часть I, часть II). А уж если и сложились вокруг описываемых далее времен и событий легенды и мифы, не буду их рушить и опровергать. Буду руководствоваться хорошим призывом, похожим на Призывы ЦК КПСС к советским людям в связи с очередным надвигающимся праздником: «Историки! Не надо портить легенды фактами!». Надеюсь, что факты, оставшиеся в памяти, не испортят общую картину московского джаза второй половины ХХ века, полную событий, явлений, историй и – легенд.

Похоже, что уход из джаза Володи Шифрина послужил сигналом к изменению ориентиров и направлений ансамбля Владислава Грачева. Некоторое время с нами опять играл на кларнете и на тенор-саксофоне Саша Зильбершмит, иногда – Фред Маргулис на альте, потом появился Миша Царев с тромбоном и – музыка стала как бы облегчаться, упрощаться. С бопом практически было покончено. Хотя, как и раньше, мне порой приходилось играть с различными приглашавшими меня музыкантами, в той или иной мере «исповедывавшими» боп, кул или что-то, близкое к ним. Играл с Лешей Козловым, подражавшим, не стесняясь, Джерри Маллигену, с Фредом Маргулисом, очень напоминавшим Пола Десмонда, с Мишей Цуриченко и даже с баритонистом Сережей Дубченко. Впервые довелось поиграть с гитаристом, это был Юра Мухин. Других гитаристов не припоминаю, с Колей Громиным познакомился только в «Аэлите».

А стиль ансамбля Грачева стал постепенно, но явно уходить в сторону добопового свинга и далее, в сторону диксиленда. Скорее всего, это было связано с новыми возможностями «первой линии». Танцевальность и развлекательность стали во главу угла. (Я не хочу ни в коем случае сказать, что диксиленд – это плохо, что это шаг в сторону более легкой, привлекательной и развлекательной музыки, но после состава и стиля 1957 – 1960 годов это, по-моему, был шаг назад. Или, что более правильно, начало движения в совершенно новом направлении). Видимо, Владику традиционный стиль был априорно близок, и то, что бопом было запрятано вовнутрь, вновь вышло наружу, но уже обогащенное новым опытом. Грачев потрясающе быстро вернулся к традиционному джазу, с которого он начинал, и уже в течение года о «Диксиленде Грачева» заговорили. Но с 1962 года мы почему-то стали реже играть вместе, я даже толком не знаю, почему.

Когда в 1960 году было открыто кафе «Аэлита», приглашением музыкантов, так же, как и другими организационными вопросами, занимался в нем Совет кафе. Его состав, да и все перестановки в составе, естественно, утверждались Райкомом ВЛКСМ. В одном из первых Советов «Аэлиты», возглавлявшегося тогда Володей Щербатых, в конце 1960 года появился такой же, как и мы, поклонник джаза, комсомольский активист, инженер по образованию и замечательный по душевному складу наш ровесник Павел Барский. Именно по его приглашению мы стали наведываться в кафе, причем гораздо чаще, чем в открытое примерно в эти же годы на улице Горького «Молодежное». Практически с первых дней работы «Аэлиты» там более или менее постоянно играли пианист Женя (Джан) Геворгян, его брат, виолончелист по образованию, но игравший на контрабасе Андрей, гитарист Николай Громин, барабанщик Володя Журавский. К ним часто присоединялся Миша Цуриченко, уже очень яркий саксофонист, несмотря на свои 17-18 лет. В этот период, в 1961-1962 году, мне и Грачеву довелось достаточно часто играть в «Аэлите», но не всегда вместе. Скорее всего, Владика чаще приглашали, а я обычно приходил по собственному желанию. И в этом я не был одинок. В кафе потянулись и многие другие, получившие возможность поиграть вместе в совершенно непредсказуемых составах. И это происходило не только в конце вечера, на неизбежных джемах, но и в течение первых «заездов» выступления основного состава, иногда даже к его недовольству.

Известно, что решение о проведении исторического эксперимента, открытии в Москве нескольких молодежных кафе, было принято на самом высоком партийном уровне по результатам поездки А.И.Микояна в ГДР, где он ознакомился с организацией досуга молодежи. Анастас Иванович рекомендовал использовать опыт дружеской страны в попытке отвлечения молодежи от более насущных проблем, дав ей возможность вечерами посидеть в молодежном кафе, и пусть заодно там звучит модная музыка. Этой музыкой, на наше счастье, оказался джаз. «Аэлита» проектировалась по высочайшему указанию в ЦНИИЭП жилища доктором архитектуры А.В.Анисимовым именно как такого рода кафе, о джазе в проекте, естественно, не упоминалось, но сцена была предусмотрена. И на ней мне доводилось находиться рядом с Володей Журавским, Юрой Фроловым, Геной Мельниковым, Колей Громиным, Сашей Ильиным, бывшим длительное время единственным джазовым флейтистом.

Партнером же Грачева в «Аэлите» в те дни чаще, чем я, бывал Женя Геворгян (кто может представить себе Геворгяна, играющего традиционный джаз?). Иногда в кафе и на танцах с Владиком на рояле играл Владимир Ильич, Кулль-младший. И постепенно пришло к тому, что на всех первых московских фестивалях, начиная с «Джаз-62» в «Молодежном», мое место занимали другие. Сформировавшийся в 1962 году состав был уже стопроцентным диксилендом и по набору инструментов, и по стилю исполнения. В нем партнерами Грачева надолго стали Михаил Царев (тромбон), Игорь Воронов (кларнет), Боря Васильев (банджо), Лева Высоцкий (контрабас), Вольдемар (Волик) Лакреев (ударные). Плюс периодически меняющиеся пианисты. И в этом составе Диксиленд Грачева сразу вышел на первую позицию московского традиционного джаза. К сожалению или к счастью, но без меня.

А я в это время стал отдавать предпочтение кафе «Романтики», что на Комсомольском проспекте. Там в основном составе, в трио, сидел мой брат Володя, на басу играл Марик Терлицкий, на барабанах – Саша Салганник. Часто к ним примыкал сравнительно малоизвестный Леша Кузнецов, ныне Народный артист России. Впервые в «Романтиках» услышал новый для меня и покоривший в шестидесятые всех и вся стиль – «боссанова». Салганник уже хорошо им владел, он вообще очень хорошо аккомпанировал, не увлекаясь собственной игрой и внимательно слушая солиста, а мы, еще не ведая о композициях Джобима и ансамблях Стэна Гетца с Жоао Жильберто, играли à la bossa всё, что попадало под руки. Видимо, примерно в это же время впервые услышал «Desafinado» от Юры Чугунова, аккомпанируя ему по второпях написанной им гармонии, когда мы однажды играли на вечере в Доме Архитекторов. При этом Володя Колобов-«Утенок» на барабанах играл что-то привычно-традиционно-латиноамериканское, похожее на румбу, но ничего общего с боссановой не имевшее. Освоение нового шло постепенно и давалось не всем сразу.

Кафе «Романтики» было очень уютным и приятным местом. Туда приходили интересные люди, там с нами пел Гена Гиндин. Там мне довелось изредка, заменяя брата, аккомпанировать Вите Берковскому, одному из тех, кто стоял у истоков бардовского движения. Именно в «Романтиках» он впервые начал публично исполнять свои песни, ставшие впоследствии широко известными, такие, как «Кленовый лист», цикл на слова Киплинга. Там я познакомился с людьми, ставшими мне впоследствии очень близкими. И играть приходилось чаще всего в трио, а это еще одна ступенька, на которую я шагнул в 1961 – 1963 году.

* * *

Каким образом, какой волей случая я был приглашен малознакомым мне Володей Лесняковым, игравшим на барабанах, принять участие в малом составе (квартете), чтобы играть джаз в новом, только что открывшемся кафе «Синяя птица»? Не знаю. Открытие было приурочено к проходящему в Москве осенью 1964 года Всемирному форуму молодежи, очередной тусовке молодежных прокоммунистических деятелей, съехавшихся со всех концов света.

Кафе располагалось на углу улиц Чехова и Медведева, напротив особняка Свердловского райкома партии, в полуподвальном помещении большого, похоже, довоенного дома. Самое главное, что в доме была хорошая звукоизоляция, что позволило в дальнейшем избежать конфликтов с жильцами этажей над кафе. Несколько ступеней с улицы, коридорчик с раздевалкой и проход в небольшой зал со столиками на 40 – 50 посадочных мест. Буфетная стойка с мизерным набором закусок и напитков. Так как кафе являлось филиалом известной шашлычной на Пушкинской площади, в ассортименте всегда был «цыпленок табака» за 1 руб. 70 коп. Вместе с неким напитком, называвшимся «кофе-гляссе», отдаленно напоминавшим оригинал, это составляло основное меню для посетителей. Конечно, кое-что приносилось с собой, но иногда Совет кафе во главе с Женей Филипповским устраивал при входе «шмон» с демонстративным выливанием непредусмотренных распорядком напитков в туалет. Небольшая сцена со старым, но звучащим роялем. Никаких микрофонов и усилителей. Для такого помещения они и не требовались, всё звучало совершенно натурально. Между сценой и столиками было даже место для желающих потанцевать. Ведь в «Синюю птицу» приходили не только любители джаза, там устраивались привычные «вечера отдыха» с традиционным распорядком: приветственные речи, «товарищеский ужин», для которого предварительно заказывалась еда и выпивка, и – танцы. Так что джаз джазом, а без танцевального репертуара обойтись не удавалось. Хотя для большинства была важна не мелодия, а ритм, и под «Now’s The Time» или «’Round Midnight» вполне можно было исполнять па быстрых или медленных танцев. Вентиляции практически не было, поэтому, возвращаясь домой после кафе, где курить не запрещалось, я прежде всего вывешивал всю верхнюю одежду для проветривания на балкон. (Шутка Леши Кузнецова, выходящего по окончании вечера из «Птички» на улицу: «Чем это здесь воняет? А, это свежий воздух!»).

Вместе с Лесняковым мы быстро нашли и пригласили в квартет тенориста Игоря Иткина, уже известного в Москве вполне прогрессивного музыканта, но не игравшего ни в одном постоянном составе, и басиста Сашу Чернышева по прозвищу «Огурец», работавшего днем товароведом в ГУМе. Басист он был среднего качества, но в силу невероятного дефицита контрабасистов пользовался спросом. И мы без особой подготовки начали играть. Сначала для делегаций форума, а после – на вечерах, проводимых всевозможнейшими организациями и коллективами, снимавшими помещение и вносившими в кассу некую сумму на оплату оркестра. А так как в эти годы подобные мероприятия в кафе стали очень модными, мы работали достаточно много, по четыре – пять раз в неделю.

Для меня опыт игры с Грачевым-Шифриным оказался очень полезным. В кафе мы играли ту же музыку, приобретенные за предыдущие годы навыки я мог использовать в полной мере, а в связи с новым солирующим инструментом, точнее, солистом – Иткиным – появилось и что-то новое.

Самое ценное, что я продолжал приобретать в «Синей птице», – это опыт игры с совершенно различными музыкантами, которые повалили в «Птичку», чтобы в конце вечера устраивать джем-сэшн. Кто только ни приходил к нам: Герман Лукьянов и Миша Цуриченко, Игорь Высоцкий и Миша Есаков (еще с тенором), Володя Маганет и Володя Кулль, Леша Кузнецов и Толя Герасимов, Леша Исплатовский и Юра Фролов, совсем молоденький Леня Чижик, иногда стоявший около рояля и внимательно смотревший, как я играю, и солидный и немногословный Володя Журавский, Игорь Кондаков и Игорь Бриль, Саша Ильин и Володя Арефьев, Юра Нижниченко, Толя Городинский, Миша Татаренко (барабанщик и художник), Виталий Шеманков, совсем мальчишка Юра Меркурьев и многие-многие другие. Реже наведывались в «Птичку» те, кто предпочитал «Молодежное», хотя это в большей мере относилось не к музыкантам, а к слушателям. В наших джемах нечасто, но играли Андрей Егоров, Леша Козлов, Валера Пономарев, Вадим Сакун, Володя Сермакашев, Валера Буланов.

Очевидно, для большой джазовой Москвы наличие всего трех-четырех «точек», где можно было практически в любой день поиграть джаз и просто пообщаться с такими же любителями этой музыки,– это было совсем немного. Поэтому московские джазмены регулярно приходили во все кафе при малейшей возможности. Иногда было просто трудно пробиться на сцену, столько было желающих. Между кафе не могло быть конкуренции, но ведь приятно, что у каждого заведения были свои сторонники и даже поклонники. Грачева за время работы в кафе я видел реже других. Приезжать поздно вечером, чтобы поиграть неизвестно с кем и неизвестно что – это было не в его вкусе. Но в эти годы на сценах «Аэлиты», «Синей птицы» и «Молодежного» иногда появлялись вместе Грачев, Царев, Воронов, Лакреев – ядро уже созревшего Диксиленда Грачева.

Слева с трубой - В.Грачев, справа с флюгельгорном - Герман Лукьянов, с саксофоном - Игорь Высоцкий

В «Синей птице» бывали музыканты и из других городов. Однажды почти целый вечер играл квартет Вагифа Мустафа-заде, тонкого и очень своеобразного музыканта, не нуждающегося в моих оценках. В этом составе был незнакомый мне виртуозный гитарист, произведший впечатление не меньшее, чем сам Вагиф. Часто с нами пела Лола Хомянц, работавшая с Госоркестром Армении. Ей особенно нравилось, когда к аккомпанирующим присоединялся Миша Цуриченко. По-моему, это желание у них было взаимным. Однажды с кем-то зашел Кунсман, сыграл пару вещей и, не сказав ни слова, ушел. Иногда организации, снимавшие кафе, приглашали на вечера интересных людей, артистов, поэтов. Именно здесь я впервые услышал Володю Высоцкого. Хорошо помню, как он пел «Я в этот день не пил, не ел, я только на нее глядел...» Это потом, на вечерах в редакции «Советского Союза» мы познакомились, и мне посчастливилось даже несколько раз аккомпанировать ему.

Слева - Алексей Козлов, в центре - В.Грачев

Последние полгода работы в «Синей птице» мы играли в измененном составе, решив с Женей Филипповским, что пора обновить исполнителей. Вместо Иткина и Чернышева я пригласил альт-саксофониста Валентина Ушакова и басиста Юру Крендта. Репертуар, конечно, обновился в соответствии с пристрастиями альтиста, но каких-то особых впечатлений от этого периода не осталось, и с этими музыкантами в дальнейшем я уже не сталкивался. «Синяя птица» как джазовое кафе, а в настоящее время – известный джазовый клуб, – продолжала существовать, процветает и сейчас, будучи единственным московским кафе (или клубом), сохранившим свое название и направление в течение сорока лет. Приятно осознавать свою причастность к этому месту и факту. Совсем недавно я столкнулся с «воспоминаниями» целого ряда деятелей из мира шоу-бизнеса, утверждавших, что именно они были «героями того времени»: открывали молодежные кафе, играли «подпольную» музыку... Может быть, они и вправду ее играли, но ко всему, что связано с открытием и деятельностью кафе, причастны совершенно другие люди, хорошо мне знакомые, а некоторые – даже мои друзья. К примеру, на официальном сайте Михаила Шуфутинского черным по белому написано: «Мы открывали кафе «Синяя птица», «Аэлита»... Ни то, ни другое он не открывал, его там и рядом не было. Уж и нечего говорить о «Короле русского шансона» Михаиле Звездинском, который, наряду с загородными ресторанами, тоже открывал кафе «Аэлита», более того, в интервью он говорит о том, что «в 60-х годах у меня было кафе «Аэлита» в Оружейном переулке, частыми посетителями которого были Михаил (NB!) Галич, Булат Окуджава» и т.д. Заодно он успел похоронить Товмасяна, Пономарева, Зубова... Жаль, что и некоторые живые свидетели и участники событий джазовой жизни тех лет начинают путаться в фактах. При всем уважении к заслугам Георгия Арамовича Гараняна, замечательного музыканта Жоры Гараняна, не могу не поправить его. В большом интервью, данном в 2004 году газете «Труд», он назвал Джазовую студию в «ДК на Каширском шоссе» «островом московского джаза» 50-х – 60-х годов. Появление же джазовых кафе «Синяя птица», а затем(?) «Аэлита» Гаранян относит лишь на последующие годы. Всё было с точностью наоборот. В 1959-1960 годах появились «Аэлита» и «Молодежное», затем, в 1964-м – «Синяя птица», и лишь в 1967 году начало успешно и очень продуктивно функционировать детище Ю.П.Козырева – Джазовая студия в ДК «Москворечье». Может быть, на эту путаницу и не стоило обращать внимание, но, кроме того, что история требует точности, мне кажется важным поставить на свои места истоки явления «современный московский джаз» - московские молодежные кафе,- и его выход на концертную и фестивальную сцену, в том числе и на сцену «ДК на Каширском шоссе».

Таким образом, поднявшись, как мне видится, на достаточно высокую ступень в своем восхождении за время игры с Володей Шифриным, за время работы в «Синей птице» я, как минимум, не спустился вниз или не откатился назад, а может быть, даже слегка приподнялся на небольшую ступеньку вверх. Более двух лет достаточно регулярной работы, не такой уж простой, так как я летел в кафе после рабочего дня на фирме, – мне дали много. Закончилась эта пора летом 1966 года. Мне предстояло – тоже волею судьбы! – вернуться через некоторое время в объятия Владика Грачева. И практически – навсегда, до того дня, когда Владик «повесил свою трубу на гвоздь» в 80-х годах. Но эта встреча в новом для меня составе состоялась не скоро, через два с лишним года.

* * *

Владик просто позвонил и пригласил на какую-то халтуру. Основную часть репертуара я не знал, потому как не интересовался, но в Диксиленде же есть Миша Царев, финансист по специальности, полностью соответствующей его натуре. У Миши всегда всё было в порядке и на месте. Поэтому была записная книжка с аккуратнейшим образом выписанными гармониями всех играющихся вещей. Естественно, они не были сложными, но в тутти традиционных пьес часто бывают кое-какие условности, есть многочастные композиции и т.д. Поэтому пришлось врастать заново. Пришлось усмирять себя и по части характера аккомпанемента, и по большей строгости гармоний, тем более, что параллельно все время работал Боря Васильев на своём банджо. Это соответствовало стилю, но приспосабливаться пришлось мне. Сработались с Васильевым быстро, и ни разу не слышали упреков в разнобое аккомпанемента. Вспоминаю, что когда познакомился с одним из лучших в Европе диксилендов – «Dutch Swing Colledge Band», узнал, что Питер Схильпероорт, бессменный лидер, вынужден был расстаться с прекрасным банджистом Ари Литхартом, потому что играть без рояля не любил, а рояль и банджо часто мешали друг другу. Он принес в жертву банджо. Мы умудрились все дальнейшее время отыграть с Васильевым вместе.

Итак, я вновь в одном составе с Владиком, но это уже Диксиленд Грачева. Его иногда называли «Московский Диксиленд», но это название как-то не привилось и чаще употреблялось при представлении ансамбля за пределами Москвы. Грачев, молодой Леня Лебедев, кларнет, Миша Царев, тромбон, упомянутый Боря Васильев, басист Лева Высоцкий, барабанщик Волик Лакреев и – я. Со всеми, конечно, был давно знаком, с кем-то поигрывали вместе или встречались в кафе уже в 1961 – 1962 году. А за период нашего с Владиком расставания у него в составе больше всего играл на рояле Сева Данилочкин, тогда еще не баритонист, реже – Саша Смирнов и какой-то малознакомый мне Плешков, которого впоследствии ребята вспоминали не самыми лучшими словами, поскольку тот умудрился одолжить почти у всех и не отдать кучу денег...

У ансамбля уже существовал обширный репертуар, ведь Диксиленд был непременным участником всех к тому времени Московских джазовых фестивалей, начиная с 1962 года. Это значит, что хотя бы концертная программа обновлялась регулярно. Кроме супер-традиционных пьес Уильяма Хенди, Кларенса и Спенсера Уильямсов, Шелтона Брукса, Ника ЛаРокка и других столпов традиционного джаза, в репертуаре появились мотивы русской песенной классики («Однозвучно гремит колокольчик» и еще пара вещей в оригинальной обработке М.Царева). Прозвучали и собственные композиции, например, «Садовое кольцо» Грачева, очень симпатичная «Раздумье» Бори Васильева. Без этого просто было нельзя: программы фестивальных выступлений не могли состоять только из американских и прочих европейских образцов, даже если это были шедевры жанра. Явного подражания архаичному стилю классиков новоорлеанского джаза не было, это было практически невозможно так же, как попробовать неграм сыграть импровизированную музыку в сугубо русском стиле, да еще на русских народных инструментах. Хотя Грачев из известных мне традиционалистов был наиболее близок к манере самых ранних трубачей джаза, известных нам по записям. Но за основу, скорее всего, поначалу брались пьесы и исполнители более поздней, чикагской школы, а также «Hot Five», «Hot Seven» и другие составы Луи Армстронга. В дальнейшем, как и большинство отечественных традиционных ансамблей, Диксиленд Грачева стал приближаться к европеизированным формам традиционного джаза, и уж если какие-то пьесы «сдувались», то с Кенни Болла и с «Dutch Swing Colledge Band». Копии бывали иногда очень удачными, в этом большая заслуга Миши Царева, умевшего там, где это особо важно, тщательно и правильно списать партии ведущих инструментов. Несомненным успехом было исполнение Диксилендом «Импровизации на тему увертюры Россини к опере «Вильгельм Телль», как это именовалось в программе фестиваля, уже однажды записанной голландским DSCB. В танцевальных программах, даже если это было в условиях очень консервативной публики, все равно игрались лучшие пьесы, принадлежащие стилю, и уже популярные «Basin Street Blues», «Tiger Rag», «When the Saints», «Sweet Georgia Brown», «St. James Infirmary» и т.д. Если я не ошибаюсь, в записной книжке Царева с выписанными гармониями всех пьес репертуара Диксиленда было не менее пятидесяти наименований. И это было не все, многое игралось спонтанно, «на раз». Короче, я пришел в готовый и оформившийся состав, в который еще надо было вписаться. И это произошло достаточно быстро.

А к фестивалю «Джаз-67» я умудрился собрать состав с двумя тромбонами наподобие квинтета ‘Jay Jay’ Johnson & Kay Winding. Их роли исполняли Михаил Царев и еще безбородый Игорь Заверткин. Когда происходило предварительное прослушивание новых составов в кафе «Молодежное», басиста с нами не было, и контрабас взял мой брат, очень любивший играть на нем, так же, как и я, и так же, не умея это делать всерьез. Комиссия одобрила наше выступление, но посоветовала отдать этот инструмент в руки контрабасиста, а не пианиста. В итоге с нами выступал Леня Шитов, одновременно игравший некоторое время и с Грачевым. На барабанах – Володя Маганет, замечательный парень и уже неплохой ударник, но с одним небольшим недостатком: он загонял все вещи. А если еще учесть, что я играл активно вперед, то нас вместе удержать уже не мог никто, и записанная на пластинке царевская композиция превратилась в такой галоп, что до сих пор ощущаю неловкость, слушая запись.

Хочу остановиться на некоторых подробностях нашего выступления на этом, первом для меня фестивале. По требованиям Оргкомитета во главе с В.И.Мурадели не менее половины программы должны были составлять или произведения советских композиторов, или народные песни, или сочинения участников выступления, таким образом приравнивавшихся к сонму советских композиторов. Наша программа выглядела так: «В час пик» М.Царева; «Два тромбона» из репертуара Jay & Kay в обработке Царева (он как тромбонист редактировал партии тромбонов во всех пьесах); «Doodlin’» Хораса Сильвера; мой «Московский проспект», навеянный любимым Шифриным движением в теме параллельных кварт; моя обработка симпатичной пьесы Джонни Данкворта «Majenta Мidgеt». Если бы не недержание темпа в единственной сравнительно быстрой первой пьесе, то все остальное прошло достаточно удачно и сравнительно ново для московской аудитории. Следует при этом воздать должное Мише Цареву за его настоящее мужество: он отыграл, превозмогая невероятную боль от выскочившего буквально накануне выступления прыща на верхней губе. До фестиваля нам удалось всерьез порепетировать в зале ВГИКа, к которому имел какое-то отношение басист Шитов. При этом даже удавалось записывать и прослушивать сыгранное. В общем, для меня это был хороший опыт, но больше повторить квинтет с двумя тромбонами не пришлось ни разу.

Фестиваль «Джаз-67» запомнился – и не только мне – еще и тем, что на всех его концертах присутствовал сам Уиллис Коновер, известный всем восточноевропейским любителям джаза ведущий программы "Час джаза" на волнах "Голоса Америки". Для советских джазменов большего авторитета, чем он, в мире джаза не существовало. Наверняка во время фестиваля с ним встречались и беседовали некоторые музыканты и музыковеды, но я умудрился только запечатлеть его вместе с женой в зале, когда он раздавал автографы. Мне удалось получить его автограф именно на этой фотографии, но только через два года. Приехав в этот раз в Москву на Международный кинофестиваль с фильмом, посвященным семидесятилетию Дюка Эллингтона, Коновер каким-то образом оказался на выступлении Диксиленда Грачева в Доме культуры на Красной Пресне, который все называли «Театр Ленина». В тот период у нас появились проблемы с кларнетистом, точнее, без кларнетиста, когда Лебедев «отбывал срок» в Советской армии. И мы пригласили поиграть с нами Лешу Зубова, прекрасно владевшего и сопрано-саксофоном. Видимо, я знал заранее о возможной встрече с «Mister Voice», и поэтому взял с собой одну из фотографий, сделанных в 67-м году. Попросил написать что-нибудь на обороте во время послеконцертного общения с уважаемым гостем и получил следующий автограф: «And now, Moscow 1969! Best wishes to the Moscow Dixieland Band (including Sidney Zubov). Willis Conover». Пожелания пожеланиями, но комплимент в адрес Зубова, приравненного к великому сопрано-саксофонисту Сиднею Беше, многого стоит!

На «Джаз-67» я уже мог бы выступить в грачевском составе, но программа Диксиленда мною еще не была освоена, и мы решили оставить обкатанный вариант и ничего не менять. За роялем у Грачева прекрасно выглядел Сева Данилочкин. Вскоре после этого, вроде бы не без участия Алика Мелконова, Севе в руки попал баритон-саксофон, и на длительное время он стал музыкантом ансамбля Мелконова. Примерно в это же время на джазовом концерте в Центральном лектории Политехнического музея, в программе, которую вел Л.Б.Переверзев, состоялось вполне символическое выступление в одном составе Диксиленда Грачева и представителей Квинтета М.Кулля – меня и Игоря Заверткина. Мы отыграли вместе традиционный репертуар Диксиленда с передней линией в составе: труба (Грачев), кларнет (Воронов), два тромбона (Царев и Заверткин), баритон-саксофон (Данилочкин). И вскоре после этого я окончательно стал равноправным членом ансамбля Грачева. Несколько позже, после ухода из состава Царева, к нам надолго присоединился и Игорь. Помню, что в качестве «вступительного взноса» аранжировал «Buddy’s Habbit», а потом стал осваивать традиционный джаз, собирать записи, выискивать интересные вещи и расписывать их на три «дудки». Началось восхождение уже совсем по другой лестнице, может быть, стоявшей немного ниже предыдущей, а может быть, расположенной где-то рядом, но явно в непересекающихся плоскостях.

* * *

К началу. Предыдущая глава (2)  Продолжение (4)