|
 «Полный
джаз» уже не раз обращался к фигуре саксофониста, трубача и просто «харизматика»
новой импровизационной музыки — Джо Макфи. Ещё в 43 выпуске «Полного
джаза» за 2003 г. наш спецкор Саша Буров
писал о выступлениях Макфи на финском фестивале Tampere Jazz
Happening, а неделей позже, 3 декабря 2003 г., мы опубликовали большой
очерк Бурова, посвящённый Джо Макфи.
19 ноября Джо с тремя не менее именитыми коллегами (трубач Рой Кэмпбелл,
барабанщик Уоррен Смит контрабасист Уильям Паркер) играет в московском
центре «ДОМ» программу «Посвящение Алберту Айлеру». Воспользовавшись
этим поводом, обозреватель «Джаз.Ру» Григорий Дурново взял у Джо Макфи
интервью, посвящённое его приезду в российскую столицу.
Джо Макфи родился в Майами (Флорида) 3 ноября 1939 г., но вырос в
Паукепси, штат Нью-Йорк. В возрасте восьми лет он начал играть на трубе,
которая долгое время оставалась его основным инструментом. Круг его
музыкальных работ долгое время ограничивался списком студенческих и
затем армейских оркестров, но в 1969 г. имя 30-летнего Макфи впервые
появляется в грамзаписи на дебютном альбоме фри-джазового трубача и
тромбониста Клиффорда Торнтона «Freedom & Unity» (Third World, запись
1967). Интересно, что играть на саксофоне Джо начал только в 29-летнем
возрасте, под влиянием записей Алберта Айлера, Джона Колтрейна и Орнетта
Коулмана, а впоследствии добавил к своему музыкальному арсеналу
карманную трубу, вентильный тромбон, кларнет и фортепиано. Работы Макфи
начала 70-х были известны главным образом не в США, а в Европе — до
такой степени, что известный швейцарский лейбл Hat Hut Records был
создан в 1975 г. Вернером Юлингером именно для документирования музыки
Джо Макфи (Стив Лэйси, Энтони Брэкстон, Сесил Тейлор, Дэйв Либман,
Карлхайнц Штокхаузен и другие гиганты современной импровизации и
композиции добавились к списку артистов этого лейбла позже).
 80-е
были ознаменованы сотрудничеством Макфи с выдающейся аккордеонисткой и
теоретиком импровизации Полин Оливерос — опять-таки в Европе. Только в
90-е пришло относительно широкое (во всяком случае, для авангардного
артиста) признание на родине, в США, связанное, помимо прочего, с
сотрудничеством Макфи и молодого чикагского импровизатора Кена
Вандермарка. Их совместная запись 1998 г. с участием контрабасиста Кента
Кесслера («A Meeting in Chicago», Okkadisk), а также участие Макфи
(вместе с Вандермарком) в чикагских проектах (октете и «Тентете»)
германского саксофониста Петера Брётцманна, документированных в том же
году тем же лейблом на тройном CD, сделали имя Джо известным и уважаемым
в новоджазовом сообществе США. На рубеже нового века одним из основных
проектов Джо Макфи стало его трио с контрабасистом Домиником Дювалем и
барабанщиком Джеем Розеном, получившее название Trio X.
Но в Москву Джо Макфи приезжает совсем с другим проектом.
В этом туре вы играете композиции Айлера или свою музыку,
вдохновленную им?
— Будут и некоторые композиции Айлера, и наши собственные. Это
посвящение ему, и нам важно сыграть музыку, отражающую наш собственный
опыт, музыку из сегодняшнего дня.
Вы посвящаете ему программу потому, что его творчество важно именно
для вас, или вы считаете, что его музыка по-прежнему актуальна?
— Я считаю, что он был одним из последних великих новаторов в игре на
саксофоне, в джазе. Джаз – это живая музыка, она все время находится в
процессе становления. Для меня Айлер действительно очень важен: ведь
именно благодаря его саунду я стал играть на саксофоне. Изначально я был
трубачом. Мне кажется, его музыка имеет очень большое значение сегодня.
Она всё время меняется. Всякий раз, как я слушаю его, он меня
вдохновляет.
Что вы можете рассказать о музыкантах, которые играют с вами в этом
проекте?
— Рой Кэмпбелл, которому принадлежит идея этого проекта, – замечательный
трубач, сочиняет очень интересную музыку. Уильям Паркер – очень
значительный музыкант, если судить как по тому, что он делал с Сесилом
Тейлором, так и по его собственным ансамблям, он композитор и
оркестровщик. Уоррен Смит – это своеобразный мостик к Максу Роучу,
возможно, один из лучших подобных примеров среди живущих ныне
барабанщиков. Он играл на ударных с Гарри Партчем, работал музыкальным
директором у Дженис Джоплин, записывался с Аретой Франклин, то есть его
музыка имеет значение и за пределами джаза.
Сочиняете ли вы что-нибудь, прежде чем начинаете играть?
— Иногда, но в последнее время я чаще играю чисто импровизационную
музыку. Я один из членов Chicago Tentet Петера Брётцманна. Когда этот
проект только начинался, у нас у всех были какие-то произведения, всем
предлагалось представить то, что они сочинили, и мы играли всё это. Но
как-то раз Петер сказал, что это не соответствует его эстетике и он
больше не хочет так работать, так что мы выбросили всю свою музыку в
помойку. И вот теперь нас десятеро музыкантов из Германии, Швеции,
Норвегии, Чикаго и Нью-Йорка, мы встречаемся и не обсуждаем музыку. Мы
говорим про политику, про жизнь, делимся опытом и всё это приносим на
концерт, и публика получает то, что происходит непосредственно перед
ней, что может никогда не повториться, потому что в следующий раз мы
будем играть по-другому.
А как происходит в ваших собственных ансамблях?
— У меня есть один ансамбль, с которым я работаю уже десять лет, Trio X
с контрабасистом Домиником Дювалем и барабанщиком Джеем Розеном. В этом
трио мы никогда не репетируем какие-то произведения, мы репетируем,
только чтобы отработать технику, усовершенствовать те возможности,
которые нам нужны сейчас. Мы играем стандарты, но так, как они выглядят
с нашей точки зрения, мы вовсю импровизируем. Некоторые композиции
написаны заранее, но мы их развиваем.
Правильно ли я понимаю, что многие из ваших нынешних партнеров –
молодые люди?
— Это только потому, что я старый! (смеётся) В общем, возраст тут
ни при чем, равно как и национальная принадлежность. Я работаю с теми, с
кем мне удобно, с кем я могу установить контакт, кто может установить
контакт со мной. У нас могут быть совершенно разные взгляды на музыку и
разный музыкальный бэкграунд. Для меня музыка – универсальный язык,
поэтому я могу играть даже с теми, с кем не могу общаться на обычном
языке.
Используете ли вы в своей музыке электронику, элементы хип-хопа,
что-то совсем новое?
— Я как-то играл с Мэттом Шиппом, Уильямом Паркером и барабанщиком
Гильермо Брауном – это был проект с DJ Spooky. Интересно было то, что
диджей не присутствовал, пока мы записывались, он делал что-то позже,
уже без нас.
Когда я только начинал играть на саксофоне на публике, я играл в группе,
исполнявшей соул-рок, но и джаз тоже. И на моем альбоме «Nation Time»
есть композиция «Shakey Jake», которая отсылает к тому времени.
Какая музыка вдохновляет вас сейчас, дает вам новые идеи?
— Это может быть и не музыка даже. Я люблю слушать шумы, например, шум
нью-йоркского метро, там возникают очень интересные ритмы. Иногда я
что-то придумываю, играя на синтезаторе. Сейчас я учусь играть на
кларнете. Потому что не хочу все время воспроизводить одни и те же идеи
в одном и том же пространстве. Я пока не так хорошо владею кларнетом, и
кларнет – это нечто совсем иное, чем саксофон, он даёт мне новые идеи.
Кстати, в Москве вы будете играть только на саксофоне?
— Я возьму с собой карманную трубу и, наверно, только тенор из-за
ограничений, которые накладывает перелёт. А то я бы взял и сопрано.
Как вам кажется сейчас – тогда, когда вы только начинали, в конце
1960-х, в 1970-х, вы играли просто то, что вам хотелось, или всё-таки
ваша игра была частью некоего общего процесса, отражала то, что носилось
в воздухе?
— Тогда много всего носилось в воздухе. Кроме того, я тогда как раз
учился играть на саксофоне, поэтому многое перенимал у других. Конечно,
у Алберта Айлера, но и у Джона Колтрейна, Орнетта Коулмена, Эрика Долфи
и других. Важно сначала научиться у великих мастеров, а потом найти
собственный голос, собственную индивидуальность. Время идет, ты
развиваешься, а не просто копируешь кого-то.
А что вы вообще думаете о той эпохе? Было ли в ней что-то, что сейчас
утрачено, или музыка развивалась, как ей и следует?
— Мне кажется, она развивается, как и должна развиваться. Я думаю, после
того, как умер Алберт Айлер, музыка в каком-то смысле сделала шаг назад
и стала несколько более доступной. Но она меняется и будет продолжать
развиваться, люди будут приходить и что-то привносить в неё, это
соответствует природе джаза. В академии музыку изучают в ретроспективе,
но если музыка развивается, то она развивается на практике, в клубах.
Что-то новое всегда будет происходить, это естественно.
Легко ли вам в Америке найти место для выступления?
— Нет, в Нью-Йорке становится всё меньше и меньше мест, где можно
выступить, где можно играть музыку, которую играю я. Мэйнстрим – это
музыка в большей степени для туристов, людей, которые думают, что
Нью-Йорк – это Большое Яблоко, как в 1950-е. Нам приходится бороться за
каждую возможность выступить, за место, где нас будут слушать, где у нас
может появиться публика. Приходится бороться с интернетом, с радио, наша
музыка, да и джаз вообще, не так хорошо представлена на телевидении и
даже на радио. Довольно сложное время.
А что в Европе?
— Европа становится всё более консервативной, как и весь остальной мир,
и европейским музыкантам приходится поступать точно так же. К счастью,
насколько я могу судить, европейские музыканты нашли свою нишу, свою
историю, поэтому они не настолько сильно привязаны к американской
джазовой традиции. Происходит что-то новое, это хорошо.
Вы используете электронику в своей музыке? Сэмплы, какие-нибудь
устройства?
— В последнее время нечасто. У меня есть небольшой синтезатор, какое-то
время я всё время возил с собой гитарные педали, всякие микрофоны. Но я
люблю, когда есть возможность, поиграть и в акустике, потому что не
люблю тратиться на батарейки и компьютеры, которые не работают. Если я
не работаю, это другое дело.
Есть ли какой-нибудь вид музыки, с которым вы не хотели бы иметь
дело?
— Не сказал бы. Конечно, у меня есть свои пристрастия, что-то я люблю
больше, что-то меньше, но не думаю, что есть много такого, чего я не
выношу.
 Беседовал
Григорий Дурново
|
