502 Bad Gateway

nginx/1.24.0

Юрий Чугунов. "Семь кругов джаза"
журнальный вариант

1. О саксофоне, "бирже" и прочих приятных вещах
2. Слово и дело

Юрий Чугунов

.Мое окончание Консерваторского училища (“Мерзляковки”), сопровождаемое постоянными “напрягами”: выгонят - не выгонят? - совпало по времени с “хрущевской оттепелью”. 1961 год. 22-й съезд партии, первый полет в космос Юрия Гагарина. Мы еще учились по старым учебникам музлитературы, где имя Стравинского даже не упоминалось, а он уже пожаловал в Москву и обхаживался нашим композиторским “генералитетом”: Хренниковым, Хачатуряном, Кабалевским, Шапориным - теми, кто недавно остерегался лишний раз публично произносить его имя. Была, конечно же, дежурная “культурная программа”, где кроме концертов Стравинского, были и вывозы престарелого маэстро на различные объекты (музеи и прочие памятные места). Сводили его и в мавзолей.
- Ну, как ваши впечатления? - с трепетом спросил старца один из сопровождавших композиторов.
- Отвратительное зрелище, - отвечал великолепный Игорь Федорович.
Не помню, в чьих воспоминаниях я это прочитал, но запомнил почти дословно.
По инициативе, кажется, Хренникова был приглашен в Москву и джаз-оркестр Бенни Гудмена. До Эллингтона, видимо, наш бессменный председатель Союза советских композиторов еще не дозрел. (Подлинную историю организации приезда оркестра Бенни Гудмена в СССР см. в интервью легендарного американского продюсера Джорджа Авакяна, устраивавшего эти гастроли с американской стороны - "Полный джаз", # 21-2001 - ред.) Но и это было для нас, молодых фанатиков джаза, большим праздником. Гудмен привез со своим оркестром Тэдди Уилсона, Зута Симса, Фила Вудса, и мы жадно вглядывались в лица хорошо знакомых нам по записям и передачам Уиллиса Коновера легендарных джазменов. В малиновых пиджаках и коротких черных брючках дудочкой вставали они на соло, а мы ловили каждый звук наших “оживших” кумиров. Трогателен был старик Гудмен, отечески-ласково внимавший изощренным импровизациям своих молодых музыкантов. Но особенно тепло представлял он своего старого коллегу - пианиста Тэдди Уилсона, с которым они блистали в далекие 30-е и 40-е в бэнде и секстете. Небольшого роста, стройный, с темно-матовым лицом в обрамлении красивых седых волос, Тедди Уилсон излучал обаяние, и облик его удивительно соответствовал корректному и умному стилю его игры.
Я попал на концерт во Дворец спорта ЦСКА и сидел достаточно близко от сцены, чтобы хорошо все рассмотреть. Гудмен играл много. Улучал каждый момент, чтобы поимпровизировать. Свободно расхаживал по сцене, улыбался. Ко второму отделению на концерт прибыл сам Никита Сергеевич. В светлом костюме, розоволицый. Зал приветствовал его стоя. А оркестр сыграл “Катюшу”. Сыграл неважно: оркестровки не было, исполняли на слух, чуть ли не все время в унисон. Играли, повернувшись лицом в сторону Хрущева. А он, прослушав несколько вещей, удалился в сопровождении своего эскорта. Думаю, по дороге он матерился, приблизительно так же, как на художественной выставке в Манеже, когда громил наших бедных авангардистов.
Для нас, молодых музыкантов, помешанных на джазе, конечно же, самым отрадным событием было снятие запрета с него (правда, не полного), что выразилось прежде всего в открытии в Москве джаз-клуба в ДК Энергетиков на Раушской набережной. Он находился во дворе МОГЭСа, и дорога туда была довольно неудобной. Приходилось идти пешком от метро “Охотный ряд” через Красную площадь и Москворецкий мост, или от метро "Новокузнецкая". Но это не мешало мне таскаться туда чуть ли не ежедневно - на репетиции, концерты, собрания. Как-то, подходя к клубу, встретил на продуваемом всеми ветрами Москворецком мосту аккордеониста Агронского, знакомого мне по “бирже”. Оказалось, он идет из нашего клуба; Москонцерт устроил там репетиционную базу какого-то эстрадного коллектива, в котором он подвизался. Меня этот факт, помню, оскорбил в лучших чувствах. Как, - на наше святое место посягают эстрадники! Вот он - ком грязи-то в чистую воду (так Горький высказывался о джазе)! Я даже расстроился. Через пару лет этот юношеский максимализм во мне поубавился, и я уже гораздо спокойнее относился к эстрадной музыке. А вскоре и сам пошел работать в эстрадный оркестр Сергея Христофоровича Мелика, где джаза было, дай Бог, процентов десять.
А между тем джазовая жизнь Москвы понемногу налаживалась. Леша Баташев, организатор и руководитель нашего джаз-клуба, вел активную работу как внутри клуба, так и за его пределами. Вот на этой внешней стороне деятельности Баташева и еще одного подвижника джаза - Леонида Переверзева мне и хотелось бы остановиться.
В 60-х, даже чуть раньше, еще до открытия джаз-клуба, этими двумя энтузиастами стали проводиться по Москве лекции о джазе, сопровождаемые магнитофонными записями и живой музыкой, для чего приглашались лучшие в то время музыканты, на которых мы, молодые (ненамного, правда, - года на три-четыре), просто молились. То была в нашем джазовом братстве как бы высшая каста: Алексей Зубов, Георгий Гаранян, Константин Бахолдин, Алексей Козлов, Николай Капустин, Александр Гореткин, Борис Рычков, еще несколько имен. Я старался не пропускать эти мероприятия. Проходили они, как правило, в институтах и народу собирали много - джаз тогда был в моде (все-таки запретный плод до недавнего времени).
На первых порах мы отдавали предпочтение Переверзеву, который говорил гладко, как по писаному, тихим, доверительным тенорком. Иконописный лик, внешность ученого-затворника, скромная, интеллигентная манера общения с аудиторией, весь строй речи, всегда аргументированной, не могли не нравиться. За неброским обликом и ненавязчивой манерой ведения лекции сквозила огромная эрудиция и преданность джазу, и это подкупало.
Баташев в то время еще не был тем Баташевым, каким он станет через несколько лет - блестящим ведущим всех самых престижных джазовых концертов, шоуменом, который за словом в карман не полезет, всегда готовым парировать любой выпад из публики. Еще не поселилась на его лице голливудская улыбка, еще не пел он со сцены джазовые стандарты, и не сиял еще на его груди орден, выданный на польском джаз-фестивале за какие-то джазовые заслуги. Тот Баташев еще не был на сцене волшебником - он тогда только учился. Речь его, по содержанию всегда умная и интересная, то и дело прерывалась томительно длинными паузами, что вносило некий дискомфорт в настроение слушателей. Алексей наверняка сам понимал недостатки своего ораторского мастерства и, видимо, сделал выводы. Через несколько лет речь его стала литься свободно, без запинок, не хуже, чем у Переверзева, а импозантная внешность усиливала впечатление. А уж эрудиции ему было не занимать. Короче говоря, в ораторском искусстве Баташев из гадкого утенка превратился в прекрасного лебедя. Переверзев же вскоре сошел со сцены, перенеся свои интересы на научную музыковедческую работу.
Надо заметить, что это перерождение отразилось на манере поведения Алексея на сцене. Он явно вошел во вкус конферанса. Произнеся вступительное слово и представив исполнителей, он уходил за кулисы, но ненадолго. Как только музыканты начинали разогреваться, и столбик “джазового термометра” поднимался до красной черты, наш ведущий не выдерживал и показывался из за кулис, пританцовывая, прихлопывая и исполняя соответствующие телодвижения головой и корпусом в такт музыке. При этом он показывал зубы в широкой улыбке, смотря в зал, как бы приглашая публику разделить его энтузиазм. От таких его действий многие слушатели переносили свое внимания на ведущего и становились уже не только слушателями, но и зрителями театра одного актера, которому аккомпанируют, и довольно неплохо, музыканты. Причем, качество исполнения отнюдь не имело для затейника-ведущего решающего значения. Я помню, как он выделывал все свои кренделя, когда на сцене витийствовал Витя Алексеев, с таким же удовольствием, будто это был Леша Зубов или Стас Григорьев. Возможно, то был маневр, чтобы поддержать исполнителей, кто знает? Для меня это до сих пор остается загадкой. Меня поначалу это смешило, потом стало раздражать, потом снова смешило, а сегодня я уже настолько привык к его эксцентриаде, что мне уже начинает ее немного не хватать (правда, не всегда), если Леша по каким-то причинам долго не появляется из за кулис во время игры. И потому, когда я вижу на очередном конверте джазового альбома - будь то пластинка или нотное издание - рядом с Брубеком или Питерсоном сияющее лицо и ряд ровных зубов Леши Баташева, то воспринимаю это, как естественное продолжение его сценических штучек, то есть с веселым удовольствием.
Но я, кажется, слишком увлекся портретами наших джазовых пророков, а между тем, главное дело - музыка - впереди. И вот миниатюрный Леонид Переверзев скромно удаляется за кулисы, и на сцене появляются наши кумиры: за барабаны садится великолепный Александр Гореткин - высокий, стройный, элегантный и добродушный. Прозвище “Варвара” на первый взгляд как-то не очень соединяется с ним, хотя... на Руси прозвища просто так не появляются, - может быть, что-то от Варвары в нем и есть, хотя бы это добродушие. К контрабасу направляется колоритный Адольф Сатановский (”Сатана”) с внешностью флибустьера. За рояль усаживается не менее колоритный, похожий на Шаляпина Борис Рычков. Он идет через сцену вразвалочку, и софиты делают нимб из золотистых остатков его волос. Рояль кажется игрушечным рядом с его большим телом. А в игре он лирик и романтик... А вот и саксофонисты: серьезный, подтянутый, в роговых очках альт-саксофонист Георгий Гаранян и обаятельный симпатяга Алексей Зубов с тенором. И, наконец, тромбонист Константин Бахолдин с живыми озорными глазами. И начинается феерия.
Наверное, никогда в жизни я больше не воспринимал джаз с таким упоением, как на этих волшебных вечерах. Подготовленный прочувствованными словами наших друзей-единомышленников, преданных джазу всей душой, я особенно остро ощущал значительность того, что должно сейчас начаться на этой сцене. И я радовался за себя и за людей, которые пришли на концерт, за тех, кто, возможно, и не предполагал, что на свете существует такая чудесная штука, как джаз. Будто я показываю им свои сокровища - я вожу их по прекрасным, ошеломляющим улицам великого фантастического города под названием ДЖАЗ. Будто это не Баташев или Переверзев, а я рассказывал им про джазовые диковины, я играю на теноре-саксофоне, а не Леша Зубов. И я действительно с удовольствием подписался бы под каждым их словом и каждой нотой.
А чуть позже взойдет звезда Андрея Товмасяна, и чистый звук его трубы присоединится к ансамблю пионеров нашего джаза. И уже целая вереница стоит за кулисами, чтобы подхватить эстафету наших славных корифеев: Николай Громин, Андрей Егоров, Борис Фрумкин, Игорь Бриль, Герман Лукьянов, Виталий Клейнот, Виктор Прудовский, Валерий Пономарев, Валерий Буланов, Алексей Кузнецов, Владимир Епанешников, Владимир Васильков, Вадим Сакун, Леонид Чижик, Михаил Окунь, Михаил Цуриченко, Вагиф Садыхов, Юрий Маркин, Вячеслав Назаров, Виктор Двоскин, Николай Левиновский, Сергей Гурбелошвили, Стас Григорьев, Виктор Гусейнов, Владимир Данилин, Виталий Шеманков, Александр Пищиков, Анатолий Соболев, Алексей Исплатовский, Владимир Смоляницкий... Это наша джазовая история. И не вина ушедших из жизни Цуриченко, Бахолдина, Назарова, Буланова, Шеманкова, не вина ныне живущего, но сошедшего со сцены Товмасяна или уехавших в Штаты Зубова и Сермакашева, что записи их можно пересчитать по пальцам одной руки. Такова была наша советская действительность. Пусть помнят о них наши молодые музыканты, связавшие свою жизнь с джазом. Надо помнить о тех, кто стоял у истоков этого удивительного искусства, невзирая ни на какие запреты и гонения. Искусства, украшающего жизнь и продлевающего ее.

Продолжение следует

Юрий Чугунов

На первую страницу номера