502 Bad Gateway

nginx/1.24.0

Юрий Чугунов. "Семь кругов джаза"
журнальный вариант

1. О саксофоне, "бирже" и прочих приятных вещах

Юрий Чугунов

...И вот я держу, наконец, в руках эту заветную мечту моего детства. Он действительно золотого цвета, непривычно тяжелый после маленького пастушьего гобоя, новенький, фирменный. Нет, я не буду говорить, что я был разочарован, когда приставил к губам мундштук и довольно легко извлек первый звук и так же легко сыграл гамму, одну, другую, третью... Корде (такую фамилию носила моя первая преподавательница по гобою) не обманула тогда: действительно, - гобойная аппликатура почти один к одному с саксофоновой. Но все же я был подготовлен к этой встрече; подготовлен гобоем и кларнетом. Старенький немецкий кларнет “Shuster” был обнаружен у моего друга Рубена, и мы пытались извлекать из него какие-то звуки. Пожалуй, тогда - несколько лет назад, впервые взяв в руки гобой, я был более взволнован, чем сейчас.
И тем не менее, это было восхитительное чувство - вживаться в новые ощущения прикосновением губ к широкой трости с мундштуком, пальцев - к крупным перламутровым клапанам, шеи - к приятной, долгожданной тяжести инструмента (он цеплялся за шлею). Саксофон-альт принес в училище мой однокурсник и тогдашний дружок, Коля Лавров - высокий, красивый парень с мягкими манерами (вскоре он бросит училище и женится на генеральской дочке).
Приобщение к саксофону стало реальностью. Я понял, что могу прилично играть на нем, стоит позаниматься немного. И случай скоро представился. Кто-то направил в самодеятельный ансамбль ГУМа, где, якобы, можно взять саксофон. И вот - маленькая комнатка, выходящая на галерею третьего этажа третьей линии. Внизу, под нами, шевелится темная толпа, а мы репетируем. В руках у меня саксофон-альт с громким именем “Амати”. Это уже моя, хоть и временная, но собственность. Я беру его домой и начинаю усиленно заниматься: гоняю гобойные этюды (насколько проще их играть на саксофоне!) и все, что попадает под руку.
Выучиваю и несколько стандартных “боповских” фраз, подслушанных у Паркера. До чего же въедливы они оказались! Третий десяток лет нахожу их следы почти у всех джазовых музыкантов всего мира - и у себя, разумеется, тоже. Гениальная простота этих прерывистых выдохов, рельефно очерчивающих гармонию, приведенную к такой же простой и логичной схеме; взрывная сила этих пассажей, стремящихся вырваться за пределы аккорда, но всегда неминуемо возвращающихся к нему, эти паузы-вздохи, - будто извилистой, непредсказуемой, асимметричной линией прочерчен бег спасающегося от погони человека...
Так вот из чего состоит джазовая импровизация, вот почему так непринужденно и легко льется она из под пальцев джазовых мастеров! Она имеет свои железные джазовые законы, свой строительный материал - камни-заготовки, которые у джазменов всегда под рукой! Да, нелегко было пришедшим на смену Паркеру: крепкими сетями он их опутал.
А через некоторое время оказалось, что здесь же - в кладовке гумовского музыкального кружка - лежит и саксофон-баритон, и тоже “Амати”. Мог ли я устоять перед таким соблазном? Ведь Джерри Маллиген давно уже держит первенство в ряду моих джазовых кумиров! Баритон я заполучил. Он ощутимо тянул к земле мое хилое тело, но я усиленно занимался, хотя после занятий болела спина.
Едва приручил змееподобное чудовище (если альт напоминал птицу, то баритон - удава), а голова заработала в направлении создания ансамбля. Идея ансамбля владела мной давно. Однажды была попытка собрать даже биг-бэнд. С этой первой неудачной попытки связан был и мой первый опыт в области инструментовки: я “снял” несколько пьес из репертуара Бенни Гудмена. Такая задача была мне уже по плечу. Но отнюдь не по силам оказалось разучить пьесы наспех сколоченному оркестрику Библиотечного института (ныне - Университет культуры) на Левобережной, куда в то время “прибило волной” моего закадычного дружка Рубена. В оркестре он играл на саксофоне-альте - кларнетовые бдения не прошли даром и для него. Это по его инициативе дали мне шанс организовать при институте оркестр и в случае удачи обещали взять на работу в качестве руководителя оного. Увы! Шанс был не мой. Затея рухнула месяца через три. Этот очень поучительный случай переоценки своих и чужих возможностей не послужил для меня уроком. Мне всю жизнь вставлял палки в колеса мой идеализм, неумение видеть реальное положение вещей. Сколько раз потом рубил я на корню хорошие идеи, мешая их реализации излишним нагромождением сложностей. Приходилось после отсекать, разгребать, вычищать, чтобы сделать вещь удобоисполнимой.
А пока окунулся я в водоворот московской джазовой и околоджазовой жизни. 1960 год. Джаз уже высунул голову, вылез из подполья, отряхиваясь, разминая мышцы. Возрождение началось три года назад, когда Москва распахнула двери молодежи всего мира, собрав на “Всемирный фестиваль молодежи и студентов”. Наверное, никогда в Москве не звучало такое количество джаза, как в те дни. И шлюзы медленно, со скрипом начали открываться. Сначала щелочка, - вот она все шире и шире, и хлынул бурлящий, мощный поток: джаз-клубы, фестивали джаза, джаз-ансамбли в ресторанах и кафе, на танцплощадках, на студенческих вечерах, на эстраде... Захватил и меня этот поток, пока мутный, все время закручивающий куда-то в сторону, но уже неостановимый.
До сих пор стоят в памяти ежедневные походы на “биржу” - так именовалась в среде джазовых (и прочих) музыкантов место, где они собирались в надежде найти случайную работу на вечер -“халтуру”. Этих мест было последовательно три; они менялись вслед за переселениями организации “Москонцерт”. Самыми уютными были Неглинная улица (рядом со снесенным вскоре рестораном “Арагви”) и Третьяковский проезд - короткий проулок, напоминающий двор-колодец. В него попадали через ворота башни Китайской стены. Гудящий муравейник “биржи” привлекал внимание прохожих: они останавливались и спрашивали, что это за сборище. Халтуры был довольно редки, оплачивались от 5-ти до 10-ти рублей за вечер на человека. Сколачивались здесь же, на бирже, случайные составы и ... вперед!
С каким только невообразимым аккомпанементом не приходилось играть на этих вечерах! Что за дикие звуки изрыгал за спиной какой-нибудь доморощенный музыкальный мастодонт-аккордеонист! Контрабасисты использовали свой бедный контрабас, в основном, как гудящий на неопределенной высоте ритмический инструмент - ползали по грифу снизу вверх и обратно. Иногда я думал, что нас неминуемо побьют. Но публика наша была снисходительна, ее ничто не могло смутить. И тот же терзающий сзади мои уши нахал-аккордеонист вдруг оказывался ее любимцем, беря на себя роль массовика-затейника: сыпал чудовищными (с моей точки зрения, конечно) шуточками и даже пел. И, разумеется, по окончании вечера именно его ждала у выхода самая симпатичная девушка из публики, и он, взвалив на плечи свой гнусный аккордеон и обхватив девушку за талию, растворялся во тьме.
Но иногда случались праздники. Подбирался ансамбль из хороших музыкантов, и как будто теплая волна несла вперед, ласково покачивая. Тут уж приходилось быть начеку и выдавать все, на что способен. Часто шли и на чужие халтуры послушать тогдашних джазовых знаменитостей: Зубова, Гараняна, Рычкова, Бахолдина, Журавского, Козлова...
В какие только дыры не забрасывала нас погоня за жалкими десятками и пятерками! Всплывают в памяти какие-то завьюженные поля, куда выбросит на снег заморозивший до отчаяния автобус. Он отправится назад - в город, а нам придется ползти через это бесконечное поле в неведомый клуб, под своды маленькой, изувеченной, приспособленной под нечистые бессмысленные сборища церквушки. Но праздники, повторяю, были: в светлых залах московских институтов, с роялем, а то, глядишь, и с микрофоном (крайне редко) и даже со вступительным словом о джазе энтузиаста-теоретика.
И вот, наконец, дожила и Москва до того момента, когда в ней впервые открылся джаз-клуб. За дело принялся энергичный и преданный джазу человек - Алексей Баташев. Он добился помещения (ДК энергетиков на Раушской набережной), наладил работу: репетиции, лекции-концерты, встречи с композиторами, сочувствующими джазу (Эшпай, Саульский), “джем-сешнс” с иногородними и зарубежными музыкантами...
Я входил в это помещение, как верующий в храм. Благодаря джаз-клубу я сблизился со многими интересными людьми, среди которых были весьма примечательные личности. Я имею в виду, прежде всего, Алексея Козлова и Германа Лукьянова. Сегодня это одни из ведущих джазовых музыкантов страны: композиторы, руководители известных ансамблей. Правда, Козлов давно уже расширил сферу своей музыкальной деятельности, погружаясь последовательно в мир джаз-рока и близких к нему стилей, вплоть до “фьюжн”. Мы сдружились с ним на почве музыки Джерри Маллигена, перед которым он тогда преклонялся так же, как и я. В то время он учился в архитектурном институте и собрал под его крышей джаз-ансамбль с несколькими духовыми. Некоторое время я ходил к нему - играл на баритоне (довольно редкий тогда инструмент). Первые профессиональные секреты, связанные с саксофоном, были поведаны мне именно им: проблема дыхания, постановки амбюшура, гармонических схем джазовых “стандартов”, импровизации и т.д. Мы оказались соседями - он жил тогда в Тихвинском переулке. Мне нравились его мелодичные композиции с подробной и изысканной гармонизацией; собственные джазовые композиции - это было редкостью в ту пору. По-моему, он не изменил своему мелодическому стилю до сих пор. Во всяком случае, я, как мне кажется, всегда определю его “почерк”, в какие бы современные одежды он ни рядился.
Отчасти под влиянием Козлова стал и я мучительно искать воплощения своей давней мечты - стать композитором, теперь уже джазовым. Леша был несколькими годами старше меня, и многие неведомые мне стороны жизни стали открываться для меня именно с его помощью, начиная от одежды и кончая литературой. Позже, в 66-м году, мы оказались с ним в одном коллективе под крылом Юрия Саульского, собравшего тогда первый в своем роде (у нас) вокально-инструментальный оркестр - ВИО-66, к сожалению, недолго просуществовавший.
Второй человек, оказавший на меня влияние в те годы (и не только на меня, уверен) - Герман Лукьянов. Сейчас, вспоминая тогдашнюю музыкальную ориентацию этих двух, столь разных, музыкантов, с удивлением констатирую, что проповедовали они, в сущности, один стиль - кул. Но подходили к нему с совершенно разных концов: лирик-мелодист Козлов и суховатый конструктивист Лукьянов. Если Козлов, не изменяя своей сущности, менял антураж, Лукьянов не менял ничего. Конечно, он эволюционировал, как-то перерождался, но он все же больше похож на себя конца 60-х в 90-х, чем Козлов. Сопоставление этих двух музыкантов интересно еще и потому, что дает представление о широкополосности одного джазового стиля - кула, в котором могут сосуществовать почти антиподы.
Герман переехал тогда из Ленинграда в Москву и сразу выдвинулся на положение восходящей звезды в среде московских джазовых музыкантов. Он был заметен. И не только оригинальностью своей музыки, - манерой импровизации, композициями, но и чисто внешними проявлениями. Так, дом его (он жил тогда в одном из переулков между Остоженкой и Пречистенкой) был местом общения московских джазменов, своеобразным клубом, а может быть, и “курсами повышения квалификации”. Его ежедневно посещала масса народу: приходили с инструментами и без, по делу и просто так, играли, слушали, спорили... Он проповедовал тогда сыроядение и вегетарианство. Его спрашивали: “Как же не есть мяса? - человечество уже тысячи, миллионы лет ест жареное и вареное мясо”. “Какой-то миллион лет в эволюции человечества - пустяк. Если есть мясо, то сырое. А у тебя есть клыки, чтобы хватать добычу?”
Он говорил, да и сегодня говорит только то, что думает, невзирая на личности. И, тем не менее, молодежь тянулась к нему. С его легкой руки я перешел впоследствии на тенор. “На чем ты играешь, это же водопроводная труба (о баритоне)! У него ограниченные возможности. Бери тенор - возьму в свой состав”.
Он постоянно собирал составы. Тогда я не послушался его, позже все-таки перешел, но так и не смог приручить тенор до конца, хотя играл до последнего времени именно на нем.
С именем Германа Лукьянова связаны многие шуточки, которыми пользовалась “биржа”. Так, всех красивых девушек он называл “Колтрейнами”, а девушек похуже - “Бенвебстерами” (Колтрейн - великий саксофонист, Бен Вебстер - хороший, но старомодный). Обычный словесный фон биржы:
- Смотри - “Колтрейн” идет!
- Да ну, - “Бенвебстер”.
Однажды на очередном заседании джаз-клуба вышел крупный разговор, связанный с именем Германа. Кажется, вопрос ставился так: Лукьянову нужно на время уйти в “подполье” и не возникать, а то он своей правдой-маткой в глаза отпугивает и раздражает всех пока еще сочувствующих делу нашего московского джаза официальных лиц из райкома. На что Герман, встав в позу главного обвинителя в суде, вскочил и закричал своим высоким голосом:
- А я вам на это, как Ломоносов, отвечу: Джаз-клуб можно отделить от Лукьянова; Лукьянова от Джаз-клуба - никогда!
Вопрос был закрыт. Таков Герман Лукьянов. Наверное, на свете было бы скучно жить без таких людей, а в джазе они просто необходимы.
Мне удалось-таки организовать тогда вожделенный ансамбль. Причем, опять пошел я по пути наибольшего сопротивления - собрал секстет: труба, тромбон, саксофон-альт, саксофон-баритон (я), ударные, контрабас. То есть бесфортепианный секстет по образцу маллигеновского. Вместо того, чтобы совершенствоваться в импровизации в окружении надежной ритм-группы, где и аранжировки-то писать не надо, - наметил канву и играй, - создал я довольно громоздкий организм, требующий настоящих, подробных партитур; другими словами - требующий постоянной писанины. Отнюдь не случайно привлек меня именно такой тип ансамбля: сказалась тяга к аранжировке, к композиции.
Я увлеченно инструментовал “эвергрины”, “снимал” с магнитофона композиции из репертуара Джерри Маллигена, а в один прекрасный день вдруг нащупал тему, от которой комочек радостного предчувствия шевельнулся внутри. Наверное, так будущая мать прислушивается к движениям плода во чреве. Я понял, что это рождается моя первая настоящая джазовая тема. И хотя я записал еще только несколько тактов, был уверен, что тема состоится. В дальнейшем такая уверенность возникала всегда, как только нащупывалось “зерно” - основная мысль темы. В композиторство я пришел все-таки через джаз.

Продолжение следует

Юрий Чугунов

На первую страницу номера