502 Bad Gateway

Уважаемый Алексей Николаевич, находите ли вы на этом фестивале подтверждение своего тезиса, что джаз является музыкой диаспоры?
- Конечно. Сибирь вся сплошь складывалась из людей, которые сюда переселились из других стран, районов. Как и в Америке, здесь были все предпосылки, чтобы родиться джазу. Как-то Сергей Беличенко рассказал мне о том, что в 20-30-е годы здесь был ансамбль, который плавал на барже по Оби. Когда он высаживался на берег, крестьяне, путаясь в лаптях, бежали навстречу и спрашивали: "Ты чей?" В ответ раздавалось: "Хот чей". Так первый ансамбль и назывался "Хот чей", подобно первым американским "Hot five" и "Hot seven". Hot jazz родился здесь.
Да и названия Нью-Йорк и Новосибирск весьма совпадают.
- Конечно. Во всяком случае они начинаются и заканчиваются на одну и ту же букву. Конечно, элемент новизны.
А как быть с элементом новизны на этом фестивале?
- Я обнаружил то, что когда-то Новосибирск славился своей аудиторией, которая больше чем в каком-либо другом городе жаждала джаза, новизны, энергии. Здесь проходил совершенно уникальный фестиваль экспериментального джаза, который длился несколько дней, и я помню, какие были залы. Залы были полны людей. И это понятно. Здесь была интеллектуальная элита страны, сам воздух свободы и простора делал музыку людей, которые играли на инструментах, свободной и близкой этим людям. Сюда музыканты всегда стремились. То, что я вижу сегодня в зале, когда прекрасные музыканты играют великолепные программы (неважно, откуда они приехали - из Америки или Петербурга - и те, и другие играют просто здорово), а в зале сидит очень мало людей. Это печально. Это дурной знак. Конечно, все находят тому объяснения: говорят, что это из-за хорошей, жаркой погоды или экономических причин. Я не думаю, что здесь дело в этом. Я думаю, что просто мы немного очерствели, тот призыв, с которым обращается художник, он как-то не так касается наших ушей, наших глаз, наших сердец. И это тревожно. Потому что артисты, художники, писатели, музыканты составляют ничтожно малую часть населения. Я подсчитал - это доли процента. Но они создают духовный облик страны. Россию узнают по Пушкину, Достоевскому, Шостаковичу, Свиридову, Гараняну, Чекасину, Толкачеву... Вот люди, которые определяют лицо нашей страны. И если к ним проявляет равнодушие население, это значит, что они не нужны. Это очень печально. А то, что русская земля способна рождать таланты, - это известно. И этот фестиваль это доказывает: яркий, разнообразный, интересный. Сюда много приехало людей... Я не склонен никого обвинять. Мы сейчас переживаем такой период, не то чтобы тяжелое время, время сейчас прекрасное, потому что это время свободы. И мы еще это время будем вспоминать. Это то время, о котором мы мечтали. И вдруг мы называем это время тяжелым. Это значит, что мы ослабли, что у нас слабые мышцы, что мы, может быть, немного ленивы и нелюбопытны. Это еще Пушкин заметил. Может быть, эта болезнь, подмеченная великим поэтом, только усугубилась? То, что мы сами с собой перестали справляться, меня очень тревожит.
По-моему, вы с особой симпатией относитесь к нашему городу.
- Я почти не расширяю круга своих знакомств, но те люди, те города, с которыми у меня установились отношения в прошлом, я стараюсь их сберечь. Я думаю, что человек в своей жизни оставляет за собой какую-то память. Этим надо гордиться, это надо ценить и ни в коем случае не предавать свое прошлое. С Новосибирском у меня связано много прекрасных дней моей жизни. Здесь был первый теоретический симпозиум, который стал открытием новых имен, новых гипотез, новых аналитических аспектов. Я ученый-аналитик по складу своей профессии. Я встретил здесь много замечательных людей, которые меня сюда притягивают. Я благодарен этой земле, на которой провел столько замечательных часов в своей жизни.
Одно из выступлений Анатолия Вапирова было названо данью тем, кто открыл для России джаз. Среди этих имен было названо и ваше имя.
- Мне хочется объяснить, почему это посвящение появилось. Джаз, в отличие от литературы, живописи, академической музыки, является искусством артельным, общинным. Все мы, кто эту музыку представляет, даже если мы не общаемся, незнакомы, представляем одну семью. Мы встречаемся и с двух звуков чувствуем родственную связь. И испытываем удивительные чувства. Родственников, в отличие от друзей, мы не выбираем. Они даны нам от рождения. От нашего музыкального рождения. Со зрелостью возникает чувство сопричастности этой семье: благодарность старшим, восхищение перед молодыми - это входит в искусство, а не создается им. Это часть профессии.
Создается впечатление, что все, чем бы вы ни занимались, дается вам с необыкновенной легкостью, во всем чувствуется искра божья.
- Я не могу это высказывание никак комментировать, могу только встать на колени и поцеловать вам руку. Для меня выход на сцену - это повод для того, чтобы сказать о моих коллегах-музыкантах, представить их как можно лучше, установить контакт между ними и публикой. Я не считаю себя артистом, личностью, имеющей самостоятельную ценность. А истории я рассказываю, если чувствую, что зал еще холодный. В конце концов они все мои гости, я хочу создать особую атмосферу. А с другой стороны, я хочу, чтобы публика прониклась каким-то ожиданием, получила от артиста что-то интересное, что было бы этой публике близко. Я считаю, что каждый человек, покинувший зал во время концерта, - это потеря для артиста, для его искусства. Мы воспитывали себя свободными художниками и считали, что можем делать все, что нам, не скованным никакими правилами, заблагорассудится. Эта правильная точка зрения до тех пор, пока ты сам несешь ответственность за это решение. Но это любительская позиция. Для профессионального художника это неприемлемо. Он должен заинтересовать слушателя, зрителя, знать, ради чего публика ходит на концерт. Нельзя игнорировать запросы публики. В противном случае происходит отчуждение. Артист выходит на сцену, а в зале нет никого. Я не думаю, что неполнота залов этого фестиваля объясняется этим. Я говорю в общем. Про-фессионал заказан, он не свободен. И эта мысль для нас очень непривычна.
Хочу вернуть к избитой фразе: "Музыковеды - это неудавшиеся музыканты". Напомнили мне об этом вы сами, во всеуслышание заявив со сцены о том, что джаз вы перестали играть, когда услышали Георгия Гараняна.
- Наверное, это все правда. Это удел любого теоретика. У всех выдающихся педагогов, например, не было своих детей. Дело тут еще вот в чем. Помните у Тютчева: "Мысль изреченная есть ложь". Я долго думал над этой фразой. Человеческая жизнь основана на принципах игры. И как только мы сообщаем новую мысль, она изменяет правила игры, поскольку становится всем известной. Это из категории тех размышлений: в одну реку нельзя войти дважды. Все науки, знания, которые касаются человечества, относятся к тем областям, где нет любви. Педагогика - умение воспитывать нелюбимых детей, учение о формациях и обществе не имеет никакого отношения к семье: где любовь - строя нет. Хирург не оперирует ни сына, ни отца. Эстетика - любимый человек не может быть красивым. Красота - оценочная категория, а любимое нельзя оценивать. Эстетика - учение о музыке, которую ты не любишь. Я думаю, что, может быть, и со мной такая вещь произошла. И я не люблю музыку настолько, чтобы ее играть. Может быть, в некоторой степени извинительным для меня является то, что я родился в тюрьме. Мой отец был арестован, мать ушла к нему и там меня родила, хотя ей говорили, что она не переживет родов.
Мама еле выжила, спасибо ей за то, что она дала мне счастье великое - жизнь. Нас выселили из квартиры. Мы жили в маленькой комнатке впятером. Я не имел возможности заниматься. Да и музыкальная педагогика была такой, что вызывала отвращение. Я уже был знаком тогда с известными академиками-математиками, выигрывал олимпиады, и Андрей Николаевич Колмогоров звал меня в ученики. А потом жизнь сложилась так, что музыкой мне пришлось заняться от нечего делать. Я хотел научиться играть на трубе, мне дали кларнет. До всего доходил сам - читал книжки, делал аранжировки. Но заниматься по-настоящему и что-то главное сказать в музыке мне не довелось. Поэтому, не считая возможным находиться с музыкантами, которые играли лучше меня, - зачем заниматься не своим делом? - я перестал быть практикующим музыкантом. На связь с музыкой хотел сохранить. Я стал анализировать. Джаз - это великолепный объект для исследования. Тем более что у меня были такие учителя: Ландау, Капица. И мне удалось узнать о джазе что-то новое. И я был счастлив, когда к моим открытиям проявили интерес, хотя только в Америке - я читал лекции о джазе в 20 американских университетах, участвовал в научных конференциях и рад, что какие-то вещи первым произнес о джазе. Месяц тому назад мне довелось снова играть на саксофоне. Мой приятель, у которого был оркестр, где я играл прежде, решил собрать его вновь. Тем более что саксофон-тенор у меня действительно дома лежит. Я поиграл маленько и сказал ему: "Витька, можешь долго не думать и не биться, что мне написать. Напиши мне ноту ре - она у меня звучит, правда, надолго.
Я больше полминуты не мог вынести свой звук, потому открывал футляр, недолго дул и опять закрывал. Тем не менее на концерте даже сыграл какое-то соло.
Помимо научной, просветительской деятельности, вы устраиваете концерты.
- Я придумал такую артистическую форму "Джаз плюс джаз", которая как ни в каком другом жанре может показать сущность джазовой музыки как партнерского искусства.
Каждое отделение представлено разными ансамблями, а затем некоторые музыканты этих ансамблей организуют новый ансамбль. Возникает игра, музыка на сцене. Это оказалось сильным художественным средством. Я гордился этой находкой. И даже когда мне доводилось выступать в смежных залах с Аркадием Райкиным, билетерши, гардеробщицы - интеллигентные милые дамы - обсуждали ансамбли: "Барабанщик из второго ансамбля - у него удар правой рукой поинтереснее, чем у того. А контрабасист какую линию сыграл". Они поняли, что музыка - это игра, и нужно следить за ней, как за футбольным полем во время матча. Какие там проходы, пасы, как мячик инициативы переходит от одного к другому. Я старался вернуть интерес к этому искусству, делая передачи о джазе. В 1995 году я сделал сто передач. Потому что музыкальные редакции ТВ, плохо снимая, плохо комментируя, испугали джазом, отвратили от него миллионы людей. Это огромный вред. А нужно было просто показать, с какой двери в это специфическое искусство войти. И это очень интересно. Впрочем, главная моя работа совсем другая. Я работаю в координационном совете творческих союзов России. У нас 15 союзов. Я занимаюсь законотворческой работой. Подготовлен закон о творческих работниках и творческих союзах. Работа над этим законопроектом занимает у меня большую часть времени. А еще я написал книгу. К джазу она не имеет никакого отношения. Она об истории человечества, об истории моей семьи за много-много тысяч лет: от зарождения человечества до наших дней. Это история, которую видела цепочка поколений. Линия от каждого уходит в прошлое, нигде и никогда не прерываясь. Генеалогическая линия - это и линия связей наших с прошлыми, это и некая траектория, которая связывает между собой народы и континенты.

Лариса Алексеенко, "Новая Сибирь" (#55-1997)