 Одна из лучших фотографий Дюка была сделана Феликсом Соловьевым во время московских гастролей этого выдающегося оркестра. Солировали два тенориста - Пол Гонзалвес и Харолд Эшби. Свинг стоял такой, что было жарко. Дюк, пританцовывая своими вибрирующими, одетыми в чуть более короткие, чем надо, тонкие брючки ногами, подошел к рампе, где наперебой дули оба тенориста, встал между ними и принялся накачивать ритмом и драйвом увлеченную аудиторию. Это надо было видеть. И фотография, принесенная Дюку в гостиницу на следующее утро, аккумулировала этот драйв в себе, она зажгла еще не до конца проснувшегося Дюка, он обнял Феликса, которого, по причине его необыкновенного обаяния и восхитительного умения просто, коротко и глубоко общаться, уже знал весь оркестр - и попросил снимок на память. А то Феликс не мечтал начать день именно с этого подарка Великому Маэстро! Не уверен, успел ли он поставить свой фирменный именной штамп с именем и телефоном-адресом.
Фотография уехала в чемодане Дюка Эллингтона, попала в его мемуары "Music Is My Mistress", увы, без указания автора, наряду с другими фотографиями Феликса, потом перешла к Мерсеру Эллингтону, и уже сын давал разным издателям эту потрясающую картинку, как часть семейного архива. Произведение искусства могло навеки стать анонимным. Когда мы готовили рекламные материалы, то единогласно решили, что центральной фигурой на биллборде станет Дюк Эллингтон с заблудившегося на другом континенте шедевра Феликса Соловьева. Майя решила разместить его как раз над датой и временем концерта - оторваться от Дюка было невозможно и было невозможно не завестись.
 Сказать что Феликс был фотографом, даже блистательным фотографом, даже фотографом до мозга костей - значит сказать очень мало. Феликс был одной из самых ярких личностей ночной Москвы времен застоя, оттепели, первых лет перестройки - да и просто всех лет его жизни, сколько ему отмерило Провидение. Он знал всех, и его знали все, хоть он нигде не работал постоянно, не имел за собой волосатой лапы, не мелькал в ящике, в средствах массовой информации. Даже фотографии его, беспощадно и талантливо отражающие время, самые потаенные его уголки, были менее известны, чем он сам. Он знал такие подробности "мелочей жизни" сильных и заметных, грозных и затаенных мира сего, что если бы он не был патологическим лентяем и написал бы книгу, ей не было бы равных среди литературы 50-90-х годов, которую наперебой издавали западные журналисты этой советской эпохи. По сути, Феликс сам был идеальным типом западного журналиста, только живущего здесь по советскому паспорту. Да и работал он (никто не знал, почему и как) то ли в "Штерне", то ли в "Шпигеле" (на самом деле - в газете "Bild" - ред.), ездил на огромном Мерседесе, заряженном отличным свингующим джазом...
У него был идеальный вкус, был свой стиль. Слегка вьющиеся волосы были коротко и аккуратно подстрижены (загадочным образом он стриг себя сам, не посещая парикмахерских), на середину высокого лба спадала кокетливо завернутая небольшая тонкая прядка. Чисто выбритое красивое лицо, дорогой парфюм, очки модели "Уиллис Коновер", слегка сжатые ноздри, сомкнутые губы и квадратный подбородок придавали лицу выражение слега ироничного интереса ко всему, что его окружает. Твидовый в елочку или тонкий шерстяной в крупную едва заметную клетку европейский (или штатский) пиджак, рубашка в интересную полоску, клевый галстук, дорогая обувь и - конечно же! - фирменная сигарета в углу рта, а потом трубка с "Собранием", "Кланом" или "Драмом" и, наконец-то! - умопомрачительная фотографическая техника...
Но сказать я хотел о другом. У Феликса не было особой коллекции джазовых пластинок, но всегда каким-то образом можно было обнаружить обновляющуюся стопку восхитительных долгоиграющих дисков, новых и старых, но ни одного плохого или тем более среднего. Одни пятизвездные альбомы. Во всяком случае, так мне запомнилось. К нему на Девятинский, в соседний с американским посольством подъезд, бегала вся лабушская Москва слушать джазовые сенсации. Во времена 50-х это был мощный источник информации, сравнимый с небольшой радиостанцией типа "Радио Люксембург", где можно было черпать нужнейшую информацию, да еще в каких объемах! Уж одно то, что не бардзо щедрый на похвалы и благодарности Леша Козлов в своих мемуарах "Козел на саксе" называет Феликса в числе своих джазовых учителей, говорит об очень многом. И это правда.
Когда в Москве в советские времена появлялись джазмены "оттуда", из-за железа, Феликс оказывался тут как тут, моментально знакомился сам, знакомил их с нашими чуваками, сновал в тусовке как рыба в воде; когда в Москве затеплилась и приобрела минимальное разнообразие собственная джазовая ночная жизнь - в конце 80-х, в 90-х годах по факту присутствия Феликса среди публики можно было точно сказать, стоит здесь оставаться или дернуть куда-нибудь еще...
26 февраля 1996 года его при неясных обстоятельствах застрелили в подъезде его мастерской на Большой Козихе. Сегодня он непременно был бы с нами. Через три недели ему бы исполнилось 70.
 Алексей Баташев
|
