 Начнем с конца нашей истории: в феврале 2003 г. со своего поста ушел глава группы компаний, на протяжении полутора десятилетий олицетворявших собой передний край развития мировой импровизационной музыки разных жанров, так называемый Даунтаун-авангард - Майкл Дорф, президент
Knitting
Factory. Дорф обратился с письмом к руководству и сотрудникам своих компаний. В письме он подвел черту под периодом кризиса, через который проекты Knitting Factory проходят с конца 2000 г., и выразил уверенность в том, что компания и без него успешно справится со всеми трудностями. Сам он оставляет за собой только должность консультанта парижского филиала клуба Knitting Factory, который должен, по плану, открыться в сентябре, и сосредотачивается на работе в Art Exchange - созданной им некоммерческой организации, которая открывает в Нижнем Манхэттене небольшой музыкальный клуб.
Ну, как говорится, и что? Ушел - и ушел. На самом деле, не все так просто. Майкл Дорф - что называется, знаковая фигура. Ведь его Knitting Factory - компания, которую он возглавлял на протяжении 16 лет, с 1987 года - это не просто клуб. Это конгломерат, в лучшие свои годы объединявший клуб (в пиковые годы развития музыка в Knit'е одновременно звучала на трех, а то и на четырех сценах), а затем и два клуба - в Нью-Йорке и в Голливуде, а также медиа-компанию (Knit Media, выпускавшую ежемесячный корпоративный бюллетень KnitNotes и работавшую над полудюжиной амбициозных интернет-проектов, которые в первые годы наступившего века все как один провалились, в результате чего компания сейчас занимается только
корпоративным сайтом) и, самое главное - фирму грамзаписи, оказавшую на протяжении 90-х гг. колоссальное влияние на развитие самых передовых форм развития музыкальной мысли всего мира. И успех - а затем и медленная деградация - Knitting Factory неотделимы от фигуры Дорфа, причем не только и не столько Дорфа-бизнесмена, сколько Дорфа-продюсера. Его продюсерская деятельность в полтора десятилетия работы в Knitting Factory принимала самые различные формы, причем все эти формы работы он осуществлял параллельно - продюсирование клуба как такового, продюсирование отдельных концертов и концертных серий и, наконец, руководство лейблом (даже несколькими лейблами) и продюсирование ряда альбомов, выходивших на принадлежавших Дорфу лейблах - прежде всего на собственно Knitting Factory Records, представляющей нью-йоркский даунтаун-авангард во всех его проявлениях, от Энтони Брэкстона и Бора Бергмана до Jazz Passengers и Кадзутоки Умэдзу, и от Pachora до Sex Mob (в конгломерат входят также менее активные лейблы - "неопсиходелический" Shimmy Disc (фокусирующийся в основном на проектах, связанных с творчеством музыканта по прозвищу Креймер), JAM - Jewish Alternative Music (проекты, основанные на современных версиях клезмер - фольклора восточноевропейских евреев, включая знаменитую группу Hassidic New Wave) и Knit Classics - небольшой бэк-каталог джазовых звезд прошлого в диапазоне от Диззи Гиллеспи до Рашида Али).
Основу репутации Knitting Factory и самого Майкла Дорфа составили первые десять лет функционирования клуба и связанного с ним лейбла - не в последнюю очередь потому, что в этот период с Дорфом активно сотрудничал творческий и духовный лидер нью-йоркской новой импровизационной музыки, саксофонист и композитор Джон Зорн. Зорн, правда, не выпускал своих записей на лейблах Дорфа (за исключением отдельных концертных треков на ранних сборниках), но зато активно выступал в его клубе, где был одним из главных центров притяжения как для музыкантов, так и для публики. С того момента, как Зорн из-за разногласий с Дорфом перестал выступать в Knitting Factory, в компании начались процессы, закономерно приведшие ее к постепенному угасанию - впрочем, некоторые специалисты считают, что очередность здесь другая: эти процессы послужили основанием для разрыва Зорна и Дорфа. Впрочем, компания еще существует и даже достаточно активно работает: в обоих клубах (нью-йоркском и голливудском) ежедневно идут концерты, выходят (пусть и не с прежней интенсивностью) альбомы на лейбле Knitting Factory. Нынешний глава компании Джаред Хоффман старается как-то оживить ее деятельность. Но в истории современной музыки сам брэнд Knitting Factory связан, несомненно, именно с именем Майкла Дорфа.
Дорф - человек достаточно закрытый; даже в годы наивысшего расцвета Knitting Factory он крайне редко соглашался на личные интервью и вообще старался общаться с журналистами в основном через своего пресс-секретаря. Мне один раз удалось примерно четверть часа поговорить с ним (я встречался с ним на
ярмарке MIDEM в 2001 г.), но это общение было посвящено довольно специальным вопросам его отношения к лицензированию продукции Knitting Factory, поэтому полноценного интервью не получилось, а обещанного письменного интервью он так и не дал - трижды посланные ему вопросы так и остались без ответа. По отзывам американских коллег-журналистов, это вполне рядовая история. Один из немногих, кому Дорф все-таки ответил по электронной почте - это американский журналист Гленн Ито, с любезного разрешения которого я воспроизвожу здесь несколько ответов Майкла Дорфа из интервью, взятого Гленном для портала
All About Jazz.
Можете ли вы вспомнить, когда впервые заинтересовались музыкой?
- По настоянию моих родителей, я до пятого класса (когда в США начинается обязательный для всех курс high school - аналог нашей средней школы - КМ) ходил в религиозную еврейскую школу. Я бунтовал против всего, что в этой школе было, кроме музыки. Получилось так, что я и иврит выучил только потому, что пел еврейские песни на уроках музыки.
А что привело вас к профессии продюсера?
- Каждое лето я ездил в детский лагерь в Висконсине, который содержала еврейская социалистическая организация Interlocken. Все мои друзья по лагерю были музыканты. А я, прозанимавшись два года на гитаре, сдался: у меня не было то ли усидчивости, то ли просто способностей к музыке. Но все мои друзья занимались музыкой, я хотел делать что-то вместе с ними и поэтому занялся, так сказать, световой и звуковой поддержкой их выступлений. В седьмом классе я в качестве семестровой работы по физике соорудил световой пульт, после чего на всех бармицвах (церемониях 13-летия мальчика в религиозных еврейских семьях - КМ) устраивал дискотечное освещение. Мне всегда хотелось быть там, где звучит музыка и происходит что-то крутое, но при этом было ясно, что на сцене мне не быть - так что мне оставалось только стать тем, кто где-то там, за сценой, делает так, чтобы музыка могла звучать.
Что вы можете назвать своим самым ярким музыкальным переживанием в жизни?
- Это довольно трудный выбор, учитывая, что у нас в клубе много лет шло по четыре концерта за вечер (на главной сцене, в Alterknit Theatre, в "старом офисе" и в Tap Bar), и часто это были первоклассные концерты. Плюс отдельные туры и фестивали, которые мы продюсируем... Но самым ярким воспоминанием, пожалуй, остается концерт [саксофониста] Джона Зорна на первом году существования нашего клуба
(1987 - КМ), концерт с проектом Hu Die. Клуб был набит по самые уши, на каждом квадратном дюйме кто-то сидел. Но самое главное - музыка: ее художественный, творческий уровень был настолько высок, она была настолько интенсивна, смешивала такие разные звучания и такие разные элементы - не только музыкальные: там звучало и художественное слово... В общем, меня просто снесло. В проекте на гитарах играли одновременно Билл Фризелл и Фред Фрит, а Руби Чанг читала тексты Арто Линдси на корейском языке... В этот момент я понял, что Зорн - гений, и именно этот концерт сделал меня его самым верным поклонником, именно этот концерт заставил меня стать его главным пропагандистом и последователем. В следующие десять лет (после 1997 г. пути Дорфа и Зорна разошлись - КМ) я видел, наверное, 200 его концертов не менее чем в 50 разных составах, но тот концерт проекта Hu Die был самым великим, он буквально открыл мне глаза.
Как бы вы описали ключевые элементы звучания, свойственного лейблу Knitting Factory?
- Прежде всего, сама идея Knitting Factory - это эклектика, причем эклектика элементов "извне" звучания мэйнстрима, музыка, которую трудно классифицировать. Звучание этой музыки не соответствует ни одному жанровому шаблону - ни джазу, ни року, ни альтернативе. Мы стараемся отражать процессы, объективно происходящие на сцене Даунтауна. Мы стараемся следовать за артистами в их поисках, стараемся как бы предоставить им механизм нашего лейбла для манифестации их идей. И это наше стремление аккумулировать процессы, происходящие на этой сцене, рано или поздно вышло нам боком, потому что оказалось, как ни парадоксально, слишком эффективным. Получилось так, что в глазах масс-медиа и - следовательно - в глазах широкой публики мы стали олицетворять всю авангардную сцену, и вслед за этим некоторые артисты обвинили нас в том, что мы монополизировали сцену Даунтауна (так, видимо, Дорф пытается определить свои разногласия с Джоном Зорном, в действительности лежавшие в основном в денежной плоскости - КМ). Для нас это было обидно: мы-то считали, что стараемся развиваться для того, чтобы развивалась вся нью-йоркская сцена. Это ведь очень сложный бизнес: у нас нет спонсорской поддержки, так что нам приходилось зарабатывать на коммерческой основе для того, чтобы поддерживать некоммерческую музыку. В этом бизнесе приходится либо очень сильно грести, либо потонуть. Ну, с точки зрения бизнеса мы и потонули. Хотя, если подняться над судьбой отдельной компании и взглянуть на всю картину в целом, получается, что мы свое дело сделали: нынешняя сцена Даунтауна куда здоровее, чем в конце 80-х, у музыкантов больше возможностей выступать, больше лейблов, чтобы издаваться, и даже больше слушателей.
Хотя, что касается меня лично, ситуация довольно глупая - я разменял пятый десяток, но все еще вынужден иногда обращаться к родителям за финансовой помощью. И если б не эта помощь, не знаю, смог бы я продержать Knitting Factory на плаву так долго. И еще я должен был на протяжении долгого времени напоминать своим сотрудникам об одной и той же вещи... Мы все время живем в условиях нескончаемого вызова, потому что мы продюсируем музыку, которая сама - вызов существующему положению вещей. Мы работаем с самыми креативными, но и самыми эксцентричными музыкантами на свете и должны понимать, что работать с ними непросто. А работать с ними ой, как непросто! Мы - все 40 или 50 человек - два месяца работаем над организацией фестиваля по 20 часов в сутки, за крошечную плату, стараясь учесть каждое пожелание музыкантов, и после этого они еще обливают нас помоями за то, что мы для них недостаточно сделали. Конечно, не все музыканты. Даже не большинство. Но и одного достаточно, чтобы у нас, так сказать, обвисли паруса. И с этим, увы, трудно справляться.
Кризис Knitting Factory разразился задолго до того, как теракты 11 сентября 2001 г. и их последствия (в первую очередь - экономические) подкосили значительную часть индустрии развлечений Нью-Йорка. Гром грянул в сентябре 2000-го, когда сотрудники Knitting Factory получили очередные зарплатные чеки, которые их вежливо попросили не обналичивать как можно дольше (аналог задержки зарплаты в России - явление, прямо скажем, крайне ненормальное для любой американской компании). Сам Дорф утверждал, что не выписывал себе жалованье на протяжении пяти месяцев, и призывал сотрудников проявить понимание и лояльность. Но если у него такая возможность, несомненно, была (вспомним, что он - не из бедной семьи и даже на развитие своего бизнеса регулярно брал деньги у родителей), то значительное большинство сотрудников его компании разделяют тот же образ жизни, что многие артисты Knitting Factory: они - анархисты, сквоттеры (то есть живут в пустующих домах), и у них нет никаких счетов в банке. Это последнее обстоятельство ударило по персоналу клуба сильнее всего: раньше сотрудники обналичивали свои чеки прямо в кассе бара, но теперь эта возможность оказалась для них закрыта.
Конечно, все это произошло не на пустом месте. Летом того года компания потеряла большие суммы из-за того, что множество концертов организованного Knitting Factory фестиваля Bell Atlantic Jazz были отменены из-за дождя, и фирма вернула большие суммы наличными за проданные билеты. Расчет с частью публики задержался, задержались и выплаты музыкантам. Все лето в клубе постоянно кончались то салфетки, то вино, то почтовые конверты, а в пивном баре в подвале здания Knitting Factory на Леонард-стрит несколько недель подряд ощущался недостаток пива. Сами сотрудники клуба, чтобы выпить, ходили в другие заведения поблизости - барам Knitting Factory не на что было приобрести спиртное, а менеджерам концертных площадок, чтобы расплатиться с музыкантами, приходилось пускать вход не только сбор от входа, но и деньги из бара.
Персонал клуба, в том числе и покинувшие его тем летом менеджеры верхнего звена - например, промоушн-менеджер Дженнифер О'Коннор - обвинял в коммерческих провалах самого Дорфа, утверждая, что он, как говорят в Америке, "откусил больше, чем мог прожевать". О'Коннор, в частности, считала, что компании не следовало вкладывать огромные суммы в создание студии для трансляции концертов в Интернет и вообще делать в бизнес-плане упор на высокие технологии: по ее мнению, клубу надо было продолжать просто быть тем, чем он был до этого. Что же до Дорфа, то он винил в ситуации некий "бермудский треугольник" совпавших неудачных обстоятельств: значительный перерасход средств по постройке и запуску второго клуба в Лос-Анджелесе (точнее, в Голливуде), открывшегося 11 августа 2000 г. и стоившего компании пять миллионов долларов, потеря средств на фестивале Bell Atlantic Jazz, начавшееся крушение "дот-комов" - скороспелых Интернет-компаний, а вслед за ними и почти всей Интернет-индустрии, что положило конец надеждам Дорфа заработать на интернет-трансляциях, а главное - лишило Knitting Factory многих потенциальных спонсоров.
Тем не менее, голливудский клуб, хотя и не достиг уровня известности головного клуба в Нью-Йорке, худо-бедно работает до сих пор: все-таки клуб продает не только музыку, но и пиво. Работает и нью-йоркский клуб, пусть теперь и без Дорфа. Еще когда Майкл был во главе компании, репертуарная политика клуба заметно поменялась в сторону расширения жанрового разнообразия: в программе появились не только признанные авангардисты ("established avant-grade", в соответствии с нынешним девизом компании), но и рок-музыканты вроде Лу Рида, а главный консерватор американского джаза - руководитель программы "Джаз в Линкольн-центре", трубач Уинтон Марсалис - сделал красивый жест, выступив в Knitting Factory, чтобы, по его словам, "поддержать уникальную часть культурного ландшафта Нью-Йорка".
 А как все весело начиналось! Родом из Мэдисона, штат Висконсин, Майкл Дорф вырос в странной семье: его родители - религиозные евреи, люди достаточно богатые и при этом придерживающиеся социалистических взглядов. В середине 80-х друзья Дорфа играли в Мэдисоне в рок-группе Swamp Thing, а Майкл был их менеджером. Ему удалось добиться, чтобы из изготовленного на занятые у родителей музыкантов деньги тысячного тиража дебютной пластинки группы по 50 экземпляров взяли на реализацию пять крупнейших дистрибьюторских сетей США - для провинциальной группы это был несомненный успех, хотя, как позже замечал сам Майкл, "три из этих пяти фирм уже разорились, а остальные две все еще должны нам за те пластинки". В финансовом отношении группа была катастрофически плоха: например, в когда-то знаменитом клубе Trax музыканты должны были заплатить за возможность играть, и депозит возвращался только в том случае, если придет больше слушателей, чем ожидали музыканты. Дорф объявил, что на их концерт придет сто человек. Пришло девять, которые заплатили за билеты, и еще 15 - по приглашениям.
Вернувшись в Мэдисон и поступив, по настоянию родителей, на юридический факультет местного университета, Дорф спродюсировал вторую в жизни пластинку - сборник мэдисонских групп под названием "The Mad Scene", означавшем одновременно "Сцена Мэдисона" и "Безумная сцена". В Висконсине у пластинки была хорошая пресса, и она неплохо продавалась в Мэдисоне, но за пределами штата было продано всего 87 экземпляров. Еще в конце 90-х в Knitting Factory можно было купить остатки тиража этого сборника. Почему-то этот "безумный" опыт не оттолкнул Дорфа от идеи заниматься продюсерством; наоборот - он бросил университет, занял денег у дедушки с бабушкой, прибавил собственные скромные сбережения и в 1986 г. переехал в Нью-Йорк, чтобы заняться звукозаписывающим бизнесом более серьезно.
Первым лейблом Майкла Дорфа был Flaming Pie, базировавшийся в его квартирке на 10-й Восточной улице. Лейбл, по словам его основателя, в основном зарабатывал опыт, а не деньги. В каталоге лейбла были те самые два альбома из Висконсина, плюс пара записей других групп из Мэдисона и только что записанный второй альбом Swamp Thing, для которого один из музыкантов группы, Джонатан Заров, придумал звучное имя - "Трикотажная Фабрика Мистера Блатдстайна" (он за пару лет до того работал в Мэдисоне на предприятии, которое именно так и называлось). Впоследствии Дорф выпросил у Зарова права на название "Трикотажная Фабрика", Knitting Factory, пообещав за это накормить музыканта хорошим обедом. По собственному признанию Дорфа, он до сих пор должен Зарову этот обед.
Название нужно было для клуба, который открылся на Хаустон-стрит, между Бауэри и Бродвеем, в помещении бывшего склада, который Дорф и его друг Луис Спитцер отремонтировали сами - с грехом пополам. Планировалось, что в дневное время в "Ткацкой фабрике" будет художественная галерея и кафе, а по вечерам - живая музыка, пиво и кое-какая кухня (в самом первом пресс-релизе, полном орфографических ошибок, упоминался таинственный "фондю со свежими фруктами"). В программе числились поэзия и художественное слово по средам, джаз по четвергам и рок по выходным. Постепенно клуб начал обрастать артистами, которым негде больше было выступать - главным образом междужанровыми экспериментаторами, которых сложившаяся на тот момент нью-йоркская клубная система не привечала. Например, тогдашние джазовые клубы (некоторые из которых существуют и сейчас - Blue Note, The Village Vanguard, равно как ныне не существующие Carlos I, The Angry Squire или недавно сменивший называние и формат Sweet Basil) ставили в свои программы либо стопроцентную джазовую традицию, либо фьюжн. Свободные импровизаторы, адепты фри-джаза, а также новое поколение молодых импровизаторов в духе фанка и грува, равно как представители растущей сцены "мирового ритма" (world beat) и вообще любые инструменталисты, которые не играли свинг или фьюжн, либо не были достаточно популярны, чтобы собрать полный зал в каком-либо известном дорогом клубе, нуждались в собственной сцене. В какой-то степени эту потребность восполняла лофт-сцена: молодые интеллектуалы, в складчину арендовавшие под собственное жилье огромные помещения пустующих цехов и складов, приглашали играть в этих "лофтах" своих знакомых музыкантов - но лофт-сцена в те годы продолжала оставаться культурным подпольем: попасть на лофт-концерты человеку со стороны, не входившему в очень узкий круг знакомых и единомышленников артистов Даунтауна, было практически невозможно - прежде всего потому, что неоткуда было об этих концертах узнать.
Короче говоря, с первых дней существования Knitting Factory этот клуб признали своим музыканты самых разных стилей и направлений, общим среди которых было только то, что их творчество не попадало в узкие жанровые рамки существовавшей на тот момент систему коммерческих клубов Нью-Йорка.
Дорф не знал почти ничего о джазе - кроме того, что ему рассказали в колледже в течение одного семестра, когда у них был курс истории джаза. Он слышал пластинки Джона Колтрейна и Орнетта Коулмена, но гораздо лучше знал "рок новой волны" вроде Элвиса Костелло. Правда, ему очень хотелось, чтобы у него в клубе была хоть раз в неделю атмосфера настоящего, "крутого" джаз-клуба - как ее описывал главный писатель бит-поколения Джек Керуак. Дорф полистал раздел объявлений в Village Voice и нашел слова "Джазовый ансамбль выступит у вас". Позвонив по указанному номеру, Дорф обнаружил, что номер принадлежит пианисту Уэйну Хорвицу. Тот, видимо, решил, что его нанимают в ресторан играть фоновую музыку, и согласился играть со своим трио каждый четверг за 75 долларов. Дорф везде расклеил плакаты с объявлением о концертах Хорвица. На первый пришло восемь человек, заплативших по четыре доллара. Хорвиц после концерта серьезно спросил Дорфа, знает ли тот, что делает. Дорф честно ответил, что нет. Хорвиц пообещал привести в клуб новых артистов и новую аудиторию. И среди первых приведенных им музыкантов были гитарист Фред Фрит и саксофонист Джон Зорн.
Примерно к этому времени относится и тот знаменитый концерт проекта Hu Die, о котором Дорф выше говорил как о самом ярком музыкальном переживании своей жизни. В клубе в то время было 40 сидячих мест, а за вход заплатило 95 человек, да еще Зорн привел 25 своих гостей. Это был первый значительный успех Knitting Factory, после которого о клубе всерьез заговорили в артистических кругах Нью-Йорка.
Однако лейбл Flaming Pie все еще оставался не просто убыточным, а катастрофически убыточным предприятием. Единственным прибыльным его проектом оказался вовсе не альбом, а книга, написанная Дорфом - "Как устраивать концерты: путеводитель по Северной Америке", где он сводил воедино ценный опыт, полученный им благодаря работе со Swamp Thing. В это же время у лейбла появился офис: владелец здания на Хаустон-стрит заставил Дорфа взять в аренду не только помещение клуба, но и многокомнатную квартиру над ним, потому что из этой квартиры, спугнутая шумом из клуба, выехала большая латиноамериканская семья, и никто больше не хотел въезжать туда. Таким образом у Дорфа появилась спальня, у лейбла - офис, у артистов клуба - гримерка, и еще осталась свободная комната. В эту комнату Дорф решил поселить помощника: он дал объявление о том, что приглашает "интерна-резидента", которому не будут платить, но который сможет жить в этой свободной комнате, бесплатно смотреть все выступления в клубе и даже пить за счет заведения, а из обязанностей у него будет только работа на лейбле. Откликнулся некто Джерри Либовиц, которого Дорф тут же нагрузил обязанностью обзванивать радиостанции и предлагать продукцию лейбла. К немалому удивлению обоих, радиостанции совершенно не интересовались новым синглом Swamp Thing, но вместо этого спрашивали, сколько у них в каталоге записей Джона Зорна или Сесила Тейлора, которые выступают у них в клубе.
Так зародился первоначальный каталог, легший в основу легенды Knitting Factory Records: Дорф начал записывать концерты, проходившие в клубе. Первые записи делались на дорогущую кассетную деку Nakamichi, которая по тем временам стоила две тысячи долларов: Дорф за 50 долларов купил ее у какого-то подозрительного типа на улице и отдал в ремонт, поскольку аппарат носил явные признаки того, что продавший его Дорфу тип не был ее законным владельцем. Находясь в ремонте, дека благополучно пережила ограбление со взломом, совершенное в клубе, пока Дорф ездил на три дня за город отдохнуть в кемпинге.
Следующим шагом был переход на четырехдорожечный кассетный Tascam, который Дорф выпросил у приятелей из Swamp Thing (а те, в свою очередь, тоже купили у подозрительного типа на улице за гроши). Накопилась большая куча пленок, из которых Дорф смонтировал первые восемь 60-минутных радиошоу из серии "Live at the Knitting Factory". Для этих шоу приятельница Дорфа Люси Самнер, диктор на знаменитой радиостанции WNYC, наговорила небольшие речевые вставки с рассказом об артистах, чья игра звучала в этих радиошоу - сред них были Джон Зорн, Билл Фризелл, Фред Фрит, Арто Линдсэй, Стив Коулмэн, Икуэ Мори, Алва Роджерс и многие другие - то есть те, кто сейчас заслуженно считается ветеранами и "становым хребтом" нью-йоркского Даунтаун-авангарда. Интерес к этому сериалу оказался велик: вскоре его передавали 30 радиостанций по всей стране, которые должны были платить за это всего пять долларов за серию (что включало стоимость перезаписи и пересылки пленки по почте). Вскоре спонсором этой радиопрограммы стала компания TDK, и к 1990 г. ее передавали свыше 200 радиостанций, помогая разнести по всему миру весть о том, что у нью-йоркского Даунтаун-авангарда появился центр творческой кристаллизации или, вернее, мозговой центр, и имя этому центру - Knitting Factory.
Хотя посещаемость клуба была невелика (в среднем примерно 8 человек на одном концерте), музыку из клуба, благодаря этим радиошоу, могли слушать буквально миллионы людей. А главное, многие почувствовали, что там, в этом маленьком клубе, рождается история. Вскоре Дорф уже сидел в офисе Стива Рэлбовски, в то время - директора по артистам и репертуару лейбла A&M Records, который предложил Майклу выпускать при этом лейбле серию некоммерческой, поисковой музыки - ведь в этот момент конкурирующий с A&M Records лейбл, Electra, уже запустила аналогичный сублейбл, Nonesuch, в активе которого быстро оказались Джон Зорн, Билл Фризелл, Kronos Quartet, World Saxophone Quartet и болгарский женский хор "Ангелите". Дорф согласился - с тем, чтобы первыми релизами новой серии стали сборники "Live at the Knitting Factory", а впоследствии - полнометражные альбомы тех артистов, кто будет фигурировать на этих сборниках. A&M Records выплатила Дорфу аванс на приобретение цифрового звукозаписывающего оборудования, и помощник Майкла Боб Эппел тут же потратил эти деньги, купив новенькую DAT-машину. Аппарат был украден из офиса Knitting Factory немедленно, еще в заводской упаковке. Дорф бежал за вором несколько кварталов, но когда тот свернул в темный переулок, убоялся и вернулся в офис, громко сетуя на то, что сам же и испортил свою карму, купив в свое время явно ворованную деку Nakamichi.
Тем не менее, студия была все-таки построена, а в клубе введена система безопасности (раньше никакой охраны там не было). Дорф установил в клубе сплит-систему, которая раздавала сигналы со сцены на пульт клуба (где концертный звукорежиссер формировал микс для зала) и на пульт студии, расположенной на втором этаже, вне пределов досягаемости прямого звука со сцены, чтобы студийный звукорежиссер мог спокойно формировать микс для записи. Студийным звукорежиссером стал тот самый Боб Эппел, помощник Дорфа по клубу и в прошлом - гитарист злополучных Swamp Thing; именно он записал первые четыре сборника "Live at the Knitting Factory", выпущенные A&M Records в период с мая 1989 по июнь 1990 гг. На этих четырех сборниках история сотрудничества с крупным лейблом и завершилась: между выпуском сборников №№2 и 3 A&M была целиком куплена гигантом Polygram, который не был заинтересован в микросекторах рынка, а цифры продаж сборников, между тем, были сами по себе неплохи для независимого лейбла, но совершенно не устраивали руководство A&M, которые, хихикая, называли весь проект с Knitting Factory "нашими параолимпийскими играми". Поскольку даже при сотрудничестве с A&M Дорф должен был сам заниматься рекламой и продвижением сборников, он почувствовал, что пора брать это дело в свои руки. Так появился лейбл Knitting Factory Works (затем Knitting Factory Records), существующий и по сей день.
Клуб в это время начал отправлять своих артистов выступать в Европе, где они встречали гораздо более заинтересованный прием, чем на родине (ведь в Европе музыка - это вид искусства, в то время как в Америке это вид развлечения), а отправить вместе с артистами их пластинки Дорф не мог - европейскими правами владела A&M, а переуступать их европейским лейблам она не собиралась. Кончилось тем, что Майкл сам выкупил права на Европу, передал их европейскому лейблу Enemy, и диски поехали в турне вместе с артистами.
Помимо проблем с лейблом, Дорфу приходилось решать проблемы и с клубом. Финансовые дыры в клубе лучше всего затыкать продажами вина и пива, но у Knitting Factory была только "ресторанная" лицензия, не позволявшая иметь настоящий бар - потому что в здании уже был один ресторан с полной лицензией на продажу алкоголя в баре, ресторан перуанской кухни Estella's Cafe, владелица которого постоянно жаловалась, что клуб отбивает у нее посетителей (хотя самыми постоянным ее посетителями были музыканты из Knitting Factory, заходившие в ее полуподвал пропустить бутылочку-другую-третью). В 1989 г. Джон Зорн попросил Дорфа устроить ему открытые концерты-репетиции для его нового проекта Naked City (где играли сплошь завсегдатаи Knitting Factory - Уэйн Хорвиц на клавишных, Фред Фрит и Балл Фризелл на гитарах и Джои Бэрон на барабанах). В самом клубе все вечера были заняты, поэтому Дорф обратился к владелице "Эстеллы". Та затребовала тысячу долларов за ночь, хотя сама платила за аренду своего бара три тысячи в месяц. Кончилось тем, что Дорф просто выкупил у нее и лицензию, и кафе. Новая группа Зорна собрала массу народа, который был согласен платить за то, чтобы смотреть, как музыканты репетируют. Процесс был любопытен. Утром первого дня Джон Зорн раздал музыкантам ноты 25 своих новых композиций. Когда в восемь вечера пришла публика, музыканты уже играли все 25 коротких пьес наизусть. На следующий день добавилось еще 15 композиций. К пятому вечеру у музыкантов была готова трехчасовая программа, с которой они поехали в европейское турне. Что же до Дорфа, то через пару месяцев он распродал только что купленное ресторанное оборудование и на месте "Кафе Эстеллы" открыл две новых сцены - ту, где репетировал Зорн, и еще одну - Knot Room - в помещении бывшей кухни: там, как выяснилось, было замечательное место для проведения вечеров поэзии или театрального искусства.
При громком международном успехе и росте посещаемости клуба, финансовое его положение было более чем скромным. Дело в том, что, по объяснению самого Дорфа, Нью-Йорк нисколько не помогал мелкому бизнесу; напротив, в лице своего Совета по контролю за окружающей средой, он в основном занимался собиранием с мелкого бизнеса штрафов за разные нарушения, например - за то, что тротуар и ближайшие к нему 18 дюймов мостовой не содержатся в чистоте. Так, вынеся ночью на улицу мешки с мусором, сотрудники Knitting Factory утром могли обнаружить, что мешки разорены бомжами, которые в них что-то искали, а на двери висит свеженькая квитанция на 75 долларов штрафа. Учитывая, что с Хаустон-стрит город вывозил мусор раз в неделю, Дорфу приходилось заказывать вывоз мусора частной компании, которая драла с него три шкуры. Дорф за свои деньги поставил на тротуаре красивый ящик для мусора. На следующий день приехал городской мусоросборщик и забрал мусор вместе с ящиком, рассыпав часть мусора по мостовой, что принесло клубу еще один штраф на 75 долларов. Ну и так далее.
Удивительно не то, что Майкл Дорф провел свою компанию через все эти перипетии - в конце концов, именно из таких историй и состоит по большей части история любого независимого лейбла. Удивительно, что история клуба и лейбла продолжается уже семнадцатый год, теперь уже без Майкла Дорфа во главе, и репутация этой компании, хотя и пошатнулась, все еще позволяет Knitting Factory оставаться в статусе легенды. Клуб и лейбл давно уже переехали с Хаустон-стрит на Леонард-стрит, несколькими кварталами южнее, где находятся и по сей день. Что же до Дорфа... Трудно предположить, как повернется дальше судьба этого незаурядного человека. Он - умный, жесткий и терпеливый бизнесмен, хотя, как мне показалось по результатам кратковременного личного общения - временами излишне жесткий и самоуверенный. В любом случае, главное дело своей жизни он уже сделал: целое десятилетие истории развития самых передовых поисковых направлений в современной музыке, объединенных географическим понятием "Даунтаун", теперь связано с названием Knitting Factory и с именем продюсера Майкла Дорфа.
полностью материал будет опубликован в журнале "Звукорежиссер"
автор благодарит за консультации
Петра Ганнушкина (Downtown
Music Net)
 Кирилл Мошков,
редактор "Полного джаза"
|
