502 Bad Gateway

Михаил Митропольский

Подвижник джазового образования. 
Памяти Юрия Козырева.

Смысл и масштабы практически им созданного, как и того, что осталось в замыслах, еще предстоит по настоящему осознать и оценить. А главное - обязательно сохранить и продолжить. Но сейчас - лишь чисто личная реакция на неожиданную для меня весть об огромной утрате и два-три ярких образа давних лет, запечатлевшихся навсегда.
Было это где-то в самом начале 60-х. Мне сказали, что в Доме культуры им. Крупской близ Никитских ворот некий парень из МИФИ будет рассказывать об импровизационном джазе. В Москве на подобном поприще более или менее регулярно подвизалось тогда всего два человека, и весть о появлении третьего интриговала. К тому времени джаз уже не считался прямой идеологической диверсией, но поддержкой властей отнюдь не пользовался, и активность его пропагандистов по-прежнему оставалась под сильным подозрением. Было любопытно взглянуть еще на одного, готового рискнуть своей репутацией и карьерой исключительно ради любви к предмету, изучать который (за исключением В.Дж. Конен) не осмеливался в те годы никто из присяжных советских критиков и профессиональных музыковедов. Выйдя на сцену, парень из МИФИ - его звали Юра Козырев - повел себя совсем не так, как ожидалось бы от лектора на объявленную тему. Он обошелся без обязательных высказываний о горькой доле американских негров, пролетарской природе джаза и возможности стать коммунистом только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, накопленных человечеством. Он даже не завел ни одной фонограммы Армстронга, Эллингтона, Бэйси или Паркера и не упомянул об африканских корнях их интонационно-ритмического мышления. Просто сразу же присел бочком к фортепиано и весьма толково и доходчиво, тратя минимум слов, начал показывать и объяснять нам, из какого материала и какими путями и средствами можно конструировать джазовые вариации заданной мелодии. Он не проповедовал с кафедры, не теоретизировал, не читал лекции. Ничуть не был похож и на артиста-виртуоза, дающего мастер-класс. Он как бы вел общедоступный практикум по азам импровизационной грамоты, и в это занятие мог включиться каждый, кто захотел бы следить за ходом его очень точно выражаемой мысли и повторять соответствующие операции на инструменте - реальном или воображаемом. Короче, нам предлагалось не рассказы о джазе слушать, а учиться тому, как джаз делается. Боюсь, что желающих откликнуться на такое предложение в тот вечер нашлось ни слишком много. Знатоки, конечно, соглашались, что материал он проработал основательно и никаких ляпов и огрехов не допускает. Но большинству его подход показался слишком уж "технологичным" и игнорирующим содержательные (читай - литературные) аспекты джазовой эстетики; к тому же многие рассчитывали послушать какие-нибудь хорошие записи. Иными словами, жанр, в котором он выступал, никак не относился к разряду популярных и заведомо не мог иметь успех у широкой публики. С тем и разошлись.
О публичных выступлениях этого технолога джазовой импровизации я больше не слышал. Акции такого рода вообще стали утрачивать былую притягательность. Народ (на всю Москву человек 100 преданных любителей, вместе с сочувствующими - около трехсот) кое-как посещал еще несколько лет "лекции-концерты" джаза, где говорились патетические слова, рассказывались сентиментальные байки, приводились биографические данные, показывались слайды и прочее. Но уже к исходу шестидесятых мода на такого рода времяпрепровождение тихо угасла.
До меня, однако, начали доходить удивительные вести о Джазовой Студии при ДК "Москворечье", организованной и возглавляемой тем самым парнем из МИФИ - теперь уже Юрием Павловичем и доцентом этого самого что ни на есть сверх-секретно-военно-промышленного вуза - успевавшего в свободные от импровизационных штудий часы обучать других студентов в здании на противоположной стороне улицы премудростям автоматики и телемеханики. Я стал бывать на концертах, устраиваемых Студией, подружился с руководителем, узнал кое-что о его в высшей степени оригинальной и эффективной методике сольфеджирования и о грандиозных видах на будущее джазового образования. 
Прелюбопытнейшие события можно было наблюдать вблизи Козырева. К нему тянулись консерваторцы, пиротехнически игравшие транскрипции великих джазменов, воспроизводя их безошибочно нота в ноту, но почему-то оставаясь по ту сторону свинга. И ребята из рабочих окраин, еле-еле собиравшие по складам "Body and Soul", в чьих едва начавших пробуждаться душах и неумелых пальцах уже угнездился блюз. Я начал даже подумывать, не поступить ли (если примут) мне самому в эту Студию, дабы постичь, наконец, суть импровизационного искусства, но тут Юра неожиданно пригласил меня читать в ней историю джаза.
Преподавателя из меня не вышло, большинство слушателей я распугал уже на первой лекции, с крошечной горсткой остальных кое-как дотянул курс до весны. После того Студия лет пятнадцать благоразумно избегала пользоваться моими услугам,и покуда (то ли забыв прошлое, то ли надеясь, что теперь что-нибудь да получится) ее отец-основатель не инициировал вторую попытку, полная несостоятельность которой на сей раз выяснилась уже в ближайшие недели. Мои неудачи на педагогической стезе ничуть не испортили наших человеческих отношений, а я за время моих контактов со Студией и ее главой немалому научился. Но все это между прочим. Главное - иное воспоминание, и оно относится к десятилетнему юбилею Студии, отмечавшемуся в 1977 году. 
Директором ДК Москворечье была тогда Грета Ивановна (забыл ее фамилию) - во многих отношениях замечательная дама номенклатурного происхождения, но щедрого сердца, любившая иногда выказывать студийцам (те называли ее между собой просто Гретой) царственно-материнские знаки своего расположения. Она, как положено, открыла торжественный вечер по поводу упомянутого юбилея и, произнеся стандартное приветствие, добавила, судя по всему - чистым экспромтом (близость, хотя бы чисто физическая, к школе джазовой импровизации даром не проходит), следующую финальную каденцию (ручаюсь за почти буквальное воспроизведение ее слов):
"Товарищи, хочу еще лично от себя сказать о людях, которые эту Студию создали и в ней трудятся. В начале им было очень тяжело - вы же знаете, как мы прежде относились к джазу. Но они его любили и в него верили и шли в одиночку против всех. Теперь, слава богу, все иначе - джаз признан настоящим искусством, и мы его поддерживаем.
Но я вот иногда задумываюсь: если, допустим, вдруг опять все переменится, если партия, правительство и другие руководящие компетентные органы снова выступят против джаза и объявят его идеологически чуждым, вредным и враждебным коммунизму и нашему народу явлением, если мы вновь все, как один, опять станем с ним бороться - как эти люди тогда себя поведут?
Не знаю, как вы, а я думаю так: они по-прежнему сохранят всю свою веру в джаз и свою любовь к нему, они не изменят своим принципам и будут стоять за них до конца, чего бы им сверху ни приказывали и что бы с ними ни делали."
Грета как в воду глядела - наступившие через тринадцать лет перемены (очень болезненные, но, хвала провидению, направленные все-таки совсем в иную сторону) на первых порах принесли студийцам - и более всего их лидеру - чудовищно жестокие испытания. Многим они казались полной и окончательной катастрофой. Однако Юрий Павлович со своей верной когортой совершил поистине героический подвиг: полностью восстановил дотла разоренную бандитами Студию (несколько раз переименованная, для меня она по-прежнему Студия Козырева). Ему удалось вновь собрать вокруг себя замечательных преподавателей и вместе уж не знаю с каким по счету поколением студентов войти в двадцать первый век не побежденным, но победителем. Это дорого ему обошлось, но у него была миссия, которую он выполнял преданно, самоотверженно и до самого конца.

Леонид Переверзев
6 января 2002