|
***
В числе активистов клубного
движения, участников той давней встречи в
Таллине был один молодой и тогда ещё ничем не
выделявшийся человек, имя которого по ряду
причин стало широко известно среди музыкантов и
любителей джаза в 70-80-е годы. Это нынешний
джазовый деятель и крупнейший филофонист Виктор
Дубильер.
Его предыдущая джазовая биография
была типичной для фэна, хотя узнал я его только в
1967 г., а в иностранных журналах потом читал, что
В.А. Дубильер - пианист и горный инженер. Будучи
моложе меня на несколько лет, тем не менее, он рос
в 50-х на тех же самых джазовых именах и популярных
мелодиях, поэтому у нас с ним до сих пор в этом
плане одинаковые ностальгические симпатии.
Обладая цепким, острым умом, работающим как
компьютер, с годами Виктор превратился в
многопланового музыкального эрудита, да без
этого и нельзя было обойтись в его разножанровой
пластиночной деятельности. Можно было только
поавидовать его эрудиции, к тому же она дополняла
его сдержанный, немногословный характер, когда
он создавал и возглавлял донецкий джаз-клуб
"Донбасс-67".
Согласно архивам, его открытие
состоялось 24 мая того года, сразу после Таллина,
давшего заряд и стимул. В активе клуба были люди,
как и в других городах, тоже малоизвестные за
пределами Донецка, но именно на этих джазфэнах
всё там и держалось (во всяком случае, в первое
десятилетие). Дубильер был не один, его
поддерживали и окружали Ан. Макаренко, С.Н.
Генералов, Ю. Лаврухин, Вл. Островский, Вик.
Степаньков, Ал. Раевский. Всех их я хорошо знал,
т.к. между Воронежем и Донецком тогда были
регулярные тесные контакты, ходил удобный прямой
поезд, и мы участвовали во всех здешних
фестивалях джаза или просто посещали их, а Виктор
со своими музыкантами нередко приезжал к нам.
Многое у нас было связано с Донецком в те годы.
Клуб и фестивали - главная заслуга
Дубильера перед земляками в насаждении джаза
среди угольных шахт Донбасса. Причём лет через 6-7
повседневная клубная работа там практически
сошла на нет, но фестивали сохранились, как
редкий пример того, что их можно проводить без
регулярного активного функционирования
джаз-клуба. Т.е. если этим делом заниматься уже
достаточно профессионально. Первый фестиваль
там состоялся в 1969 г., он был посвящён (тогда всё
обязательно чему-либо посвящали) 100-летию города
и назывался, соответственно, "Донецк-100",
отчего в дальнейшем приходилось делать каждый
раз перерасчёт, чтобы установить, что, например,
какой-нибудь "Донецк-114" проходил в 1983 г. (это
был 8-й фестиваль, т.к. они проводились через год).
Хотя из этого города не вышли новые
советские джазовые "звёзды" (кроме нашей
"блуждающей звезды", трубача Валерия
Колесникова), туда на донецкие фестивали охотно
приезжали джазмены со всего Союза - и мастера, и
дебютанты. Именно там в 1973 г. мы впервые услышали
(по представлению нашего открывателя новых имён
и талантов В.Б. Фейертага) группу
"Архангельск" Вл. Резицкого с весьма
затронувшей меня тогда красочной самодельной
пьесой "Дриада"; там состоялась премьера
оригинальной программы трио Г-Т-Ч "Триптих",
и, наверное, в последний раз публично выступил на
выезде блестящий ансамбль Ан. Герасимова (вскоре
этот незаурядный московский тенорист отбыл в
Штаты). В 70-е годы фестивали в Донецке всегда
бывали организованы безукоризненно и
основательно, они проходили, как правило, в
великолепном Дворце молодёжи "Юность"
напротив современной гостиницы "Шахтёр",
где обычно жили все приезжие гости, и даже в
сильный мороз (февраль-март) можно было без
пальто перебежать дорогу, а все возникавшие в
течение этих дней мелкие неувязки и накладки
устранялись быстро и оперативно, что делало
честь предусмотрительному президенту джаз-клуба
Дубильеру и его людям. Во время концертов эти
люди позволяли себе расслабиться и иной раз
слушали их из буфета.
Позже вместо клуба и горкома комсомола
роль главного организатора джаз-фестивалей, всё
более профессиональных, стала брать на себя
Донецкая филармония, музыкальным редактором
которой работала Алла Аркадьевна Дубильер.
Благодаря этому семейному джазовому тандему и
его связям, в городе начали появляться и
зарубежные музыканты, что тогда было ещё
редкостью. Так, в мае 1978 г. мы встречали там
"Рэгтайм бэнд" Гюнтера Шуллера из Новой
Англии, а в сентябре 1979 г. слушали аутентичный
"Презервейшн Холл джаз бэнд" из Нового
Орлеана, не говоря уже о соседях из Польши вроде
пианиста Адама Маковича и диксиленда "Олд
таймерс". Правда, позже 1982 г. мне в Донецке
больше бывать не приходилось.
После 3-го донецкого фестиваля в
солидном английском ежемесячнике "Джаз
джорнэл" (№ 1 за 1974 г.) была опубликована
довольно подробная информация о джаз-клубе
"Донбасс-67". Статья заканчивалась просьбой
ко всем западным читателям о гуманитарной помощи
клубу в виде присылки любых джазовых пластинок в
адрес президента, лучше заказной бандеролью.
Кажется, подобные объявления были и в других
зарубежных изданиях. Как всякий любитель джаза,
Виктор, конечно, имел в то время определённую
коллекцию дисков, но результат его обращений к
Западу превзошёл все ожидания. И дальше на его
месте крупным филофонистом мог бы стать каждый.
Но не каждому была дана такая деловая хватка,
смекалка, сноровка, расчёт и оборотистость. В
этом отношении среди наших джазфэнов мне некого
поставить рядом с Дубильером. Вскоре через своих
новых знакомых на той стороне он уже участвовал в
каких-то пластиночных аукционах и распродажах
подержанных дисков, а также был в курсе всех
новинок от Голландии до Штатов, получая самые
разнообразные каталоги - от Билефельдера до
микрографий. Позднее он мог прямо заказывать
любые нужные диски, зная об их выходе благодаря
справочникам типа "Шванн" и своим
корреспондентам в дюжине стран мира.
Его коллекция росла в геометрической
прогрессии, и к концу 70-х Витя считал свои
пластинки не на штуки, а на метры, заполнив ими
всю квартиру. Конечно, "в нагрузку" ему
присылали много случайного барахла, от которого
он постепенно отделывался, обзаведясь огромной
сетью клиентов по всему Союзу от Риги до
Новосибирска и от Мурманска до Тбилиси.
Дубильера знали десятки людей в разных городах.
Со своей стороны ему не составляло никакого
труда отправлять за рубеж всякие русские диски
(включая и наши джазовые записи) на обмен целыми
коробками, и из магазинов по продаже уценённых
пластинок он никогда не уходил с пустыми руками.
Как теперь говорят, он был весьма способным
дилером, хотя и продолжал работать по
специальности инженера-технолога, но,
фактически, филофония стала основным
содержанием его жизни. Правда, в 1979 г. у него
произошёл серьёзный конфликт с местным почтовым
ведомством, которое вернуло ему целый грузовик
неправильно оформленных бандеролей, и этот
конфликт продолжался около года, однако он не
внёс заметных изменений в его кредо, и в
дальнейшем жизненный уклад Виктора Абрамовича
практически сохранился.
При небывалой свободе индивидуальных
товарно-денежных отношений в России в момент
написания этих строк та былая
пластиночно-коммерческая деятельность
Дубильера ныне может вызвать лишь лёгкую
усмешку, а, с другой стороны, он де-факто
способствовал распространению джаза вширь и
вглубь, принося объективную пользу и делая
отдельных людей счастливыми. Ибо для
какого-нибудь джазфэна, живущего на той же
Камчатке или в Урюпинске, В.А. являлся
единственным источником приобретения его
любимых пластинок, которые он, может быть, искал
всю жизнь, за что адресат был безмерно благодарен
оптовому отправителю и не хотел потом терять
такого идеального поставщика. Несколько
достаточно редких дисков "от Дубильера"
(Сара, Армстронг, Сан Ра) осели и у меня.
К тому же нельзя забывать, что сам
Виктор при этом всегда оставался истинным
джазфэном, сие бесспорно. Он любил и знал "весь
этот джаз", прекрасно разбирался в новых
именах и современных направлениях, хотя иногда
приобретал и с удовольствием слушал какую-нибудь
"старину", и его неизменная невозмутимость
исчезала при звуках голоса Луиса Примы или Джо
Стаффорда. Джазовой литературы у него было не так
много, больше периодики, поэтому в 60-70-е г.г. я
старался посылать ему (для Донецкого джаз-клуба)
все очередные переводы нашего самиздатовского
"ГИД"а. При каждом посещении Донецка я бывал
у него дома, меня обычно прежде всего
интересовали его новые приобретения, и мы делили
кайф от совместного прослушивания на хорошей
аппаратуре последней записи "Манхэттен
трансфер" или бэнда "Джаггернаут" Нэта
Пирса. Естественно, что впоследствии В.А.
автоматически переключился на компакт-диски.
Помимо своих "столетних"
фестивалей и визитов в Воронеж, Дубильера можно
было увидеть практически на всех крупных
джазовых встречах такого рода в нашей стране, а
уже с конца 60-х - и за рубежом. Он почти ежегодно
выезжал по приглашениям на "Джаз джембори" в
Польшу, а затем стал ездить и дальше по Европе,
завязывая при этом новые джазовые и деловые
контакты и расширяя сеть своих корреспондентов и
контрагентов. Представляясь президентом
джаз-клуба, он там по сути представлял самого
себя, ибо Донецкого клуба к тому времени уже не
существовало, но это было и не столь важно для его
целей, т.к. сам В.А. в джазовых кругах сделался
достаточно известной личностью. Ему в принципе
не нужна была даже наша джазовая федерация, и он
прекрасно обходился без неё. Спустя годы, когда в
джазовой практике появились самостийные
менеджеры, Виктор начал представлять в разных
странах донецкую "звезду" В. Колесникова и
других джазовых (и не только джазовых) музыкантов
из Донецка, чувствуя себя за границей как дома -
или наоборот.
90-е годы внесли большой сумбур во всю
нашу жизнь, но я уверен, что каждый из нас ещё не
раз услышит о Дубильере, а вот услышим ли мы
теперь о Донецких фестивалях Джаза?
***
Впервые идея этой книги о джазфэнах
возникла у меня ещё в 1986 году. Во время 10-го
Московского джаз-фестиваля ("Звучите музы во
имя мира") я зашёл к Ал. Баташёву и спросил:
"Кого из наших людей, по твоему мнению,
необходимо было бы в ней упомянуть?". В ответ он
набросал мне экспромтом на листке бумаги то, что
сразу же приходит в голову, и первой в этом его
списке стояла фамилия Леонида Борисовича
Переверзева.
В определённом смысле Алексей, как мне
кажется, всегда уважительно смотрел на него
"снизу вверх" - и по-человечески, и
по-джазовому. И не он один. Да и как иначе
относиться к обладателю столь неординарного
интеллекта, великолепному стилисту, блестящему
эрудиту и безупречному интеллигенту, которого
трудно назвать джазменом или джазфэном - лучше
всего о нём сказал В. Мысовский в книге "Блюз
для своих": "джазовед Л.Б. Переверзев".
Ничуть не умаляя достоинств джаза, на который, в
общем-то, ушла вся моя сознательная жизнь, я бы
добавил, что это честь для нашего джаза, когда в
нём есть столь высокодуховные люди, как Л.Б. в их
числе. Эта мысль подтверждается тем, чтО именно
сам Л.Б. находит в джазе на примере его
бескрайнего восхищения известными духовными
концертами Эллингтона, которого он, естественно,
ставит превыше всего. Но если для меня Переверзев
- фигура бесспорная, то, с другой стороны, наши
джазмены и джазфэны никогда не отличались
единодушием и объективностью: всегда
существовал, например, некий антагонизм между
москвичами и ленинградцами, новосибирцы
находились в оппозиции к тем и к другим и т.д.,
поэтому не все, очевидно, могут разделить моё
отношение к Л.Б. Обратимся к истории.
После ленинградских "ОР-85" Ю.М.
Вихарев мне писал: "Тут на днях по телеку
"Осенние ритмы" показывали, в том числе
Баташёва с Фейертагом. Их беседа выглядела
примерно так:
Б.: А ведь всё это начиналось ешё в 58-м,
В.Б.! Помнится, и вы там присутствовали.
Ф.: Ну как же, как же, ещё бы не помнить.
Да ведь и вы, А.Н., оказались тогда в Ленинграде.
Б.: Оказался. А что? Я и на
университетском фестивале был. Очень было
здорово. Ведь всё оттуда и пошло.
Ф.: Именно оттуда. И как это хорошо, что
мы тогда были, а то ведь, чего доброго, ещё б
подумали . . .
Б.: Нет, теперь-то уж не подумают. Мы
были, это точно. Да и как же не быть, коли мы
есть".
Л. Переверзев тоже был, он нёс слово о
джазе ещё в 1956-м, на волнах "оттепели",
первоходцем прорубаясь сквозь идеологические
кордоны и проводя в Москве самостоятельные
лекции и беседы о джазе, когда этого ещё не делал
никто. Помню, впервые я узнал его имя в 1961 г., из
статьи в 12-м номере журнала "Смена" некоего
Бор. Семёнова (не путать с Евг. Семёновым, что был
псевдонимом Е. Барбана). Статья эта называлась
"Лицо и изнанка джаза", и была настолько
типовой для того времени, что мне хотелось бы её
немного здесь процитировать, чтобы освежить
память о прошлом всех современных (и будущих)
джазовых "антагонистов" и
"оппозиционеров":
"Уиллис Коновер, коментатор
музыкальных передач "Голоса Америки", писал
на страницах одной из американских газет:
"Джаз воздействует на иностранных слушателей
путём отождествления с Америкой и с тем, что она
собой представляет. Его структура параллельна
социально-политической схеме Америки -
индивидуальная свобода в рамках группового
сотрудничества".
Мы отлично знаем, чтО означает свобода
под эгидой "Комиссии по расследованию
антиамериканской деятельности". Мы знаем, чтО
такое "групповое сотрудничество" в рамках
НАТО. Мы знаем, какую "социальную и
политическую схему" несут американские
империалисты народам Латинской Америки, Азии и
Африки.
Музыка, как и любой другой вид
искусства, немыслима вне политики, вне идеологии.
Признание Коновера как нельзя лучше обнажает
идеологическую сущность джаза".
" . . . Год назад меня познакомили с
невысоким, гладко причёсанным молодым человеком.
У него тихий, спокойный голос. Держится он с
достоинством. Зовут его совсем просто - Леонид
Переверзев. А он, оказывается, идеологический
бог. Может, не совсем бог, но уж наверняка
"божок" московских джазоманов. Вокруг этого
"джазового божка" стали группироваться
юноши, многие из которых искренне любят музыку и
искренне верят, что с помощью Леонида они,
наконец, узнают, в чём джаз хорош, в чём плох. Уже
несколько лет Переверзев пересказывает им то,
что вычитал в американских журнальчиках и
книжонках. Он пересказывает бредни о джазе со
слов господина Коновера и ему подобных. Разница
только в одном: об идеологии джазовой изнанки
здесь говорится не столь откровенно, как в
статьях заокеанских музыкальных комментаторов.
За разговорами следуют дела.
Ежедневные двухчасовые радиопосылки "Голоса
Америки", те самые посылки, которые
"воздействуют на иностранных слушателей путём
отождествления с Америкой", записываются на
магнитофонные ленты. Спустя несколько дней
музыкальные оруженосцы Переверзева в
"двадцать горл" дуют на институтских
вечерах и в клубах очередные "новинки".
Таким образом, Л. Переверзев, по словам
председателя джаз-клуба МВТУ И. Косолобенкова,
"исследователь музыкальной эстетики,
восприятия и развития музыкального
искусства", прежде всего джазового, как видим,
давно уже "уплатил свои взносы". В 50-е г.г.,
обладая тогда одной из самых больших фонотек в
городе, он первым в Москве начал проводить
джазовые беседы и прослушивания в Доме Учёных, а
в 1960 г. вместе с Баташёвым занимался организацией
Московского джаз-клуба и читал лекции о джазе в
Доме Дружбы. Забавно описывает В. Мысовский своё
знакомство с Л.Б. летом 1959 г.:
"Кротко, келейно он выслушал мой
бред о джаз-клубовской деятельности в Ленинграде
и о её предполагаемом развитии в стране, строго,
тихим, но твёрдым голосом внёс исправления, дал
ценные указания. Он уже тогда был автором книги о
джазе (сборник статей о великих джазменах),
которую мне давал читать в рукописи Баташёв.
Книга, по-моему, была интересной и жаль, что её до
сих пор не издали. Не скрою, мне было приятно, что
первый джаз-клуб в 58-м сделали всё же мы, в
Ленинграде, а не в столице, и это, видимо,
почувствовали мои собеседники. Впрочем, в то же
время чувствовалась определённая решительность
наверстать упущенное, и нужно сказать, что вскоре
в Москве сильно завертелось джазовое колесо".
С 1962 г. очерком о Бенни Гудмене (в связи
с его приездом началось регулярное
сотрудничество Переверзева с журналом
"Музыкальная жизнь"). Большая часть его
работ была посвящена исследованиям зарубежного
джаза и других современных течений - так, в 1966 г.
"Муз. жизнь" напечатала цикл из эссе Леонида
"Из истории джаза", а ещё раньше была
опубликована его интересная работа о
негритянском искусстве Африки и Америки как
основном истоке джаза.
Впервые я встретился с Л.Б. весной 1968 г.
в ДК им. Горбунова на 5-м Московском
джаз-фестивале (6-й состоялся ровно через 10 лет).
Кажется, он был там членом жюри, а, может, и не был.
Точно был тогда таким членом Цфасман, и это мне
запомнилось хотя бы потому, что больше
легендарного Александра Наумовича мне лично
встречать ни разу не довелось. Он весьма остро
реагировал на всё, что ему почему-либо не
нравилось (выступление группы Г. Зарха он даже
назвал "базаром" или "балаганом"), был
очень подвижным и нервным человеком и после
этого фестиваля прожил всего три года. Здесь я
услышал удивительную музыку Евг. Геворгяна
(спустя 6 лет после знакомства с ним и его
рэгтаймами), которая оказалась настолько
необычной, что вызвала почти всеобщий остракизм
и запала мне в душу. Не знаю, что по этому поводу
говорил Цфасман.
В перерыве Алексей представил меня
Переверзеву, который от него, видимо, что-то уже
слышал о наших книжных делах и сказал пару тёплых
напутствий о роли переводов и печатного слова
вообще. Было действительно приятно услышать от
такой исторической личности, кем он мне тогда
казался, хотя сам он ею себя, по-моему, никогда не
считал, занимаясь неустанно пропагандой джаза на
самом высоком эстетическом уровне во всех
доступных ему сферах.
Так, вскоре после открытия джазовой
студии в ДК "Москворечье" в 1967 году он уже
вёл там курс истории джаза, и я с трудом могу
припомнить какие-либо семинары, конференции или
симпозиумы по проблемам современного джаза без
участия Л.Б. В 60-70-е г.г. бурным успехом среди нашей
читающей интеллигенции пользовались давние
немецкие романы Германа Гессе "Игра в бисер"
со "Степным волком", и крайне интересное
исследование последнего в связи с ранним джазом
Переверзев провёл в своём докладе "Моцарт и
фокстрот" (май 1977 г., Москва), сопоставив затем
"волка" с оперой Э. Кшенека "Джонни
наигрывает" (февраль 1978 г., Новосибирск). Его
интересы были обширными и разнообразными, и во
время других встреч Л.Б. представлял другие темы,
посвящённые, например, экзистенциализму (апрель
1979 г., Таллин) или импровизации в современной
музыкальной культуре (апрель 1982 г., Ленинград) и
т.д. На аналогичных конференциях в Риге (июнь 1982
г.) и Новосибирске (май 1988 г.) я его не помню, а на
одном из самых представительных семинаров
"Тенденции развития советского джаза"
(сентябрь 1987 г., Ленинград), где он должен был
делать доклад, не было меня. Надо сказать, что, в
отличие от Барбана, все письменные и устные
выступления Переверзева, владевшего не менее
широкой лексикой, обычно всем были понятны без
перевода.
Будучи ст. научным сотрудником
московского ВНИИ технической эстетики, Леонид
Борисович прекрасно владел словом и слогом и за
эти годы явился автором многих публикаций по
вопросам художественной культуры - музыкальной
преимущественно. Читать его всегда было
интересно. Мне запомнилась его проникновенная
статья в "Муз. жизни" о гастролях Эллингтона
в Москве в 1971 г., а десятилетием позже - подробный
анализ в бюллетене "Панорама" джаз-клуба
МВТУ концертов духовной музыки Дюка, который
потом стал аннотацией к пластинкам
"Мелодии" с записью этих уникальных
композиций. Переверзев вообще нередко писал
рецензии на лицензии (Арт Тэйтум, Махелия
Джексон, Армстронг), кроме того, был частым
комментатором музыкальных передач радио и
телевидения (иногда вместе с Баташёвым, т.е. в две
бороды) и лектором общества "Знание", в
издательстве которого в 1981 г. у него вышла
брошюра "Путь к музыке". К сожалению, его
книга о джазе, написанная ещё в 60-х г.г., так и не
увидела свет, зато, правда, в качестве
послесловия (или приложения) к монографии В.
Конен "Пути американской музыки" (изд. 1977 г.)
был напечатан его развёрнутый исторический
очерк "От джаза к рок-музыке", подтвердивший,
что автора интересуют все течения, жанры и стили
современной музыкальной сцены. Но всё же
собственной, цельной книги о джазе у него никогда
не было издано.
В дальнейшем я встречал Л.Б. в основном
эпизодически, например, когда он вёл в кинотеатре
"Ударник" три памятных тематических
концерта "Путешествие в мир джаза" в декабре
1971 г., а также на разных "ассамблеях" в
джазовой студии "Москворечье" и столичных
двухгодичных фестивалях. Всё это время я
продолжал смотреть на него "снизу вверх",
относился почтительно и "на вы". Помимо
семинаров и симпозиумов, Переверзев, по-моему,
нечасто выезжал на джаз-фестивали в другие
города, и я изрядно удивился, когда в сентябре 1978
г. неожиданно увидел его на 2-м фестивале в
далёкой Фергане в составе внушительного жюри по
алфавиту: Барбан, Баташёв, Бахчиев . . . и Л.Б.
Именно там он сам предложил мне перейти "на
ты", экзотическая атмосфера средне-азиатского
жаркого Юга к этому располагала, а гостеприимная
щедрость хозяев не имела предела. Они всем всё
дарили, никто не уехал без достойного сувенира, и
Переверзеву оказался очень к лицу шикарный
бухарский халат, сразу сделавший его похожим на
предводителя басмачей. Нас приветствовал
ансамбль "Радуга" (девушки с голыми
животами), а сам четырёхдневный фестиваль
запомнился своим музыкальным разнообразием.
Тогда мы впервые услышали нашу теперешнюю
"звезду" пианиста Лёню Винцкевича из Курска,
и это был, наверное, единственный раз, когда в
одном концерте встретились на сцене сразу две
Вали-певицы - Пономарёва и Дегтярёва. В широком
ассортименте был представлен и местный
"восточный" джаз, о чём Л.Б. тут же написал
статью в "Ферганскую правду".
Худощавого и уже немолодого (да-да)
человека с профессорской бородкой и
внимательным взглядом глубоко посаженных глаз
можно увидеть в редакции журнала "Ровесник",
с которым он сотрудничает около 20 лет, и на
торжественном приёме в Спасо-хаусе по случаю 4
июля или на просмотре нового американского
киноэпоса; в зале московского Союза композиторов
и среди фестивально-джазовой толпы с Джорджем
Авакяном или за кулисами очередных "Осенних
ритмов" в Питере, где он однажды поймал меня за
пуговицу и, за неимением другой кандидатуры,
заставил отвечать на свои вопросы для
телевидения. Но на все эти вопросы существует
один главный ответ: "Да, Лёня, жизнь
действительно коротка, а музыка прекрасна" -
если процитировать В.П. Аксёнова, который
когда-то цитировал Л.Б. Переверзева.
***
"В джазе только девушки" бывают
только в кино, а в этой книге таких
"джазфэнок" крайне мало. Не буду утверждать,
что джаз и свинг противоречат природе
прекрасного пола, но, что ни говори, это всё же не
очень "женское" увлечение, и даже Полю
Уайтмену не удалось "сделать леди из джаза".
Правда, мы знаем достаточно много
"джазменок", в основном там, на Западе - от
Лил Хардин и Мэри Лу Вильямс до Карлы Блей и Синди
Блэкмен, но это профессиональные музыкантши, а не
любительницы. Колотя по клавишам или тарелкам,
они занимаются своим главным делом и тем
зарабатывают себе на жизнь, тогда как всякое
хобби требует большого дополнительного времени,
которого у нашей женщины и так в обрез. В самом
деле, для неё довольно обременительно быть
одновременно членом (или даже главой) своей
семьи, собирать пластинки и записи, работать в
какой-нибудь конторе, посещать джаз-клуб и ездить
по фестивалям. Здесь я не касаюсь тех
экзальтированных девиц, для которых джазовый
концерт - это всего лишь случайный повод для
очередной тусовки, ибо настоящий любитель
является таким же знатоком джаза, как и настоящий
музыкант. Но, хотя наши отечественные
"джазфэнки" - большая редкость, они всё же
были и есть.
На том же московском фестивале в 1968 г.
ребята познакомили меня с худенькой и
общительной Люсей Герасимовой. Какое-то время я
не знал, что она - сестра Анатолия, жили они не
вместе, да и сама фамилия достаточно
распространённая. Однако, она имела уже
собственное имя, т.к. пописывала статьи и
репортажи о джазе в местную московскую прессу, в
частности, еженедельную "Москоу ньюс",
обладая неплохим слогом и джазовой эрудицией,
вполне достаточной для журналиста. В этом, на мой
взгляд, заключался её главный вклад в наш джаз,
хотя Баташёв в библиографии к своей известной
книге, вышедшей в конце 1972 г., не указывает ни
одной её работы. После гастролей Иллинойского
джаз-оркестра Джона Гарви по 6-ти городам страны в
самом начале 1970 г. о нём появилась большая статья
Людмилы Герасимовой. Она всегда подписывалась
как музыкальный критик, и в этом качестве в мае
того же года я пригласил её на наш 2-й джазовый
фестиваль в Воронеж, где собралось тогда
множество интересных людей джаза из разных
городов (вообще это был наш лучший фестиваль по
сравнению с другими, есть что вспомнить). А уже в
июле во всех многоязычных выпусках "МН" об
этом событии был напечатан Люсин очерк на целую
полосу, что послужило для нас, конечно, хорошей
рекламой.
Она любила и понимала джаз, знала этот
мир изнутри, всё время вращалась в музыкальных
кругах, на концертах и джемах, к тому же была
легка на подъём, часто куда-нибудь выезжала, и,
кроме Воронежа, я помню её ещё в Куйбышеве,
Донецке и Горьком, где она тоже что-то писала в
местную прессу о текущих джазовых делах
(например, в горьковскую "Ленинскую смену" о
фестивале 1970 года). У неё дома, вблизи площади
трёх вокзалов, всегда было много пластинок и книг
на джазовую тематику, которые, правда, иногда
довольно бесцеремонно заимствовали её
бесчисленные друзья и знакомые. Она также очень
интересовалась нашими переводами, и я что-то
подарил ей тогда, кажется, пару книжек. Она была
любительницей такОго крепчайшего кофе, что его с
успехом можно было заваривать дважды, и обычно
угощала им, тогда ещё относительно дешёвым,
каждого визитёра. Компанейская и гостеприимная
по своей натуре, Люся была готова помочь каждому
человеку (в том числе и Вале Пономарёвой, у
которой в то время были трудности с жильём), ей же
мало кто помогал, статьи печатались нерегулярно,
поэтому жизнь у неё была трудной и сумбурной,
особенно после смерти матери.
К тому времени (2-я половина 70-х) Толя
Герасимов уже перебрался в Штаты, Люся осталась
совсем одна, и я её почти нигде не встречал, кроме
как на концертах в ДК "Москворечье". В
"МН" её сотрудничество закончилось,
по-моему, где-то в 1973 г., но она ещё кое в каких
изданиях публиковалась, т.к. презентовала мне со
своим автографом ежегодник "Молодой
гвардии" под названием "Панорама", № 7 за
1975 год, где была помещена её отличная обзорная
статья о творчестве Эллингтона (писать она всё же
умела). Т.е. в том году она ещё была в Москве, но
потом полностью исчезла из виду. Последний раз я
к ней заходил с Г. Шакиным, проездом с какого-то
фестиваля. Люся заметно поправилась, хорошо
выглядела, но за традиционным кофе говорила
только о своём брате, который собирался
пригласить её к себе, писал и звонил из Нью-Йорка.
С тех пор мы больше не встречались, и неизвестно,
что с ней стало. У меня остались в памяти её
искренние статьи, коммуникабельность и в то же
время какая-то неприкаянность, незащищённость в
жизни. На московском джазовом небосклоне она
промелькнула как мотылёк, и след её давно истаял.
***
Разные люди оставляют после себя
индивидуальные, неповторимые следы в нашей
памяти. И в ней нет для них иерархии наподобие
ступенек лестницы, потому, что память живёт по
принципу веера - как и всё другое живое (как и
джаз). Так же пишется и эта книга, в спектре
которой - целый калейдоскоп личностей. Среди них
есть те, кто уже покинул нас, но яркий свет от них
продолжает идти к нам словно с далёкой звезды,
помогая увидеть наш собственный путь и указывая
истинную шкалу человеческих ценностей.
Та часть моей жизни, когда я близко
знал Игоря Лундстрема, была озарена именно таким
светом и походила на встречу с радугой, в конце
которой, как известно, закопан горшок с золотом.
Для меня в данном случае золотом являлась та
кладезь духовной мудрости, бесконечной
гуманности и априорной доброты, которая была
заложена в этом человеке.
Конечно, это был профессионал, а не
джазфэн, но Игорь был также моим хорошим другом, а
это слово стоит первым в названии книги. Что же
касается джаза, то ему он посвятил и отдал
фактически всю свою жизнь, как музыкант и как
музыковед, это была сущность его существования и
одна большая любовь. И когда 22 декабря 1982 г.
Всевышний решил прервать срок его земного бытия,
совершенно беспричинно и безжалостно, я испытал
глубочайший шок, а в душе образовалась саднящая
пустота, не заполненная до сих пор.
Тогда же Рома Копп попросил меня
написать статью, посвящённую памяти Игоря,
которая была поставлена внеочередным материалом
в клубный "Пульс джаза" № 40. Насколько мне
известно, в те дни (и позже) об Игоре вообще больше
никто нигде ничего не писал. Пусть та моя давняя
эпитафия из прошлого будет небольшим
напоминанием об этом прекрасном человеке.
ТЁПЛОЕ ТЕЧЕНИЕ ЛУНДСТРЕМ
"Почему ты не бросаешь всё это?",
- спросил я его недавно. "До каких же лет будешь
мотаться по бесконечным гостиницам и автобусам,
толкаться в разные высокие двери, чтобы поехать в
какую-нибудь Прагу, добиваться утверждения
джазовой программы, выступать со своими лекциями
и беседами в каждом захолустье?".
"Человек всегда надеется", -
ответил он. "К тому же это просто моя жизнь и
другой у меня нет. Правда, я давно уже мог бы уйти
на пенсию, нянчить внуков и удить рыбу на даче, но
тогда это был бы не я. Неисправимый оптимист,
скажешь ты, но ведь я живу этим".
Таким он и остался в моей памяти (нашей
памяти), таким он оставался до самого своего
конца, внезапного и невероятного, неожиданного и
непостижимого. Как будто кто-то где-то взглянул
на часы, повернул невидимый выключатель, и
человек оказался в ином мире. А для всех нас его
просто не стало.
Он обычно говорил мне "ты", но я
неизменно много лет обращался к нему на "вы"
- и не столько из-за определённой разницы в
возрасте, а из глубочайшего уважения. Его
прямодушие не могло бы вас обидеть (это был
интеллигент до мозга костей) - оно просто
подчёркивало его дружеское расположение. И лишь
я осмелился перейти на более близкое обращение
по имени - это получилось как-то естественно, на
правах давнего знакомого, но теперь
непредсказуемая природа заставила всех нас
называть Игоря Леонидовича Лундстрема только в
третьем лице прошедшего времени.
Я уже не помню точно, когда и как я с ним
познакомился. Сейчас мне кажется, что он был в
моей жизни всегда. Запомнился 1969-й год, очередной
фестиваль джаза в Куйбышеве, куда нас пригласили
в жюри. Между Горьким и Волгоградом у оркестра
Лундстрема в конце марта было "окно", и Игорь
прилетел на три дня. В то время по телевидению шёл
какой-то чемпионат по хоккею, и каждую свободную
минуту он интересовался счётом. Меня же давно
интересовало, почему "шанхайцы" не
вернулись раньше. Ведь тогда это могло бы,
наверное, заметно сказаться на развитии нашего
джаза. "Если бы мы вернулись сюда раньше, ты бы
сейчас со мной не разговаривал", - ответил он.
Легендарные "шанхайцы" помнятся
мне ещё со студенческих лет - первые концерты
Олега Лундстрема в ленинградском Саду отдыха на
Невском, куда мы ходили всем своим Политехом,
Габискерия со своим оркестром в воронежском
цирке "шапито", Райский на минском радио. В
последствии я познакомился с Надей Оксютой,
женой покойного трубача шанхайского состава
Жоры Барановича, которая переехала жить в
Воронеж и помогала мне в книжных делах с текстами
английских песен на своей кафедре РГФ. Но кто бы
мог тогда подумать, что мне доведётся
подружиться с самим Игорем Лундстремом!
Пожалуй, с ним невозможно было не
подружиться - таким общительным,
доброжелательным и дружелюбным был он. Каждый
раз, когда они приезжали в наш город на гастроли
или встречаясь где-нибудь на фестивале, я с
жадным интересом расспрашивал его о "тех"
временах. Жаль, что из-за вечной занятости и
спешки у него не оставалось времени взяться за
мемуары - могла бы получиться захватывающая
книга. И сами годы уже подсказывали это - когда
Олегу Леонидовичу исполнилось 60 лет, и оркестр
как раз в эти дни был в Воронеже (1976), то в его
составе находилось лишь пятеро из тех
"шанхайцев". "Мне всегда было легче
говорить, чем писать", - сказал он как-то.
Да, рассказчиком он был действительно
отменным. Все помнят о триумфальной поездке
оркестра Лундстрема на пражский фестиваль джаза
в апреле 1978 г., но надо было слышать, как об этом
рассказывал сам Игорь! /К счастью, его тогда
догадались записать, и стенограмма - живой голос -
сохранились/. Приезжая с оркестром куда-либо,
почти в каждом городе, где есть музыкальное
училище, джаз-клуб или просто любители джаза, он
просил организовывать встречу и выступал перед
собравшимися задаром, просто так, часа по два
блестяще рассказывая о проблемах джаза со своих
позиций музыковеда и музыканта. Своей
красноречивой скороговоркой он буквально
гипнотизировал публику. Такие же выступления мне
помнятся всякий раз, когда он бывал членом
каких-нибудь жюри на джазовых фестивалях в
разных городах.
Игорь всегда говорил, что думал, и был
готов помочь, наверное, любому человеку.
Несколько лет назад он загорелся идеей
протолкнуть сборник моих переводов в
издательство "Прогресс" со своей
вступительной статьёй. Мы разработали план
книги, много на эту тему переписывались,
встречались не раз в Москве, но с течением
времени этот проект по разным причинам засох на
корню, и очередной мой "воздушный замок"
испарился (не по его вине).
Чистый и искренний, он обычно очень
непосредственно и открыто проявлял свои чувства.
Как он радовался, когда на 60-е советского джаза я
послал ему в презент долгоиграющий диск Коулмена
Хокинса с Чу Берри: "Ты не представляешь", -
говорил он потом по телефону, "ведь эти записи
ещё в конце 30-х я снимал ноту за нотой!".
Как тенорист, он был прекрасным
исполнителем баллад - вообще, "мэйн-стрима".
Аранжировщик бэнда Лундстрема В. Долгов однажды
заявил ему: "Если бы ты не играл так здорово
баллады, я бы не посчитался только с тем, что ты -
брат Олега". Тем не менее, на последнем
"джеме" с оркестром в Воронеже в прошлом
году Игорь выдал такой горячий блюз, что его
"течение" выглядело уже не столько
"главным", сколько "тёплым" - каким и был
сам этот человек.
Мне трудно писать о нём, не находится
нужных слов и не поворачивается язык говорить
"был". В постоянной текучке и суете жизни
эпизодически ты встречаешься со своими близкими
по духу людьми, и никогда не знаешь, что вот этот
раз может быть последним, а про свою любовь к ним,
думаешь, ещё успеешь сказать. И когда не
успеваешь, когда такой человек неожиданно уходит
из нашего безумного мира, то наряду со скорбью и
безысходностью ощущаешь естественное чувство
яростного бессилия и желание остановиться,
оглянуться, чтобы самому успеть сделать в этой
земной жизни что-то как можно быстрее и больше.
Стыдно признаться, я не всегда поздравлял его
даже с Новым годом - в отличие от него,
внимательного и памятующего. Всего месяц назад в
Москве он сказал мне: "Дорогой друг, в январе мы
будем в вашем городе" - вот, думаю, тогда и
свидимся, наговоримся как следует, приготовил
ему даже небольшой презент в виде своей
очередной переводной книги, но судьба
распорядилась иначе. Опять я не успел.
Ты найдёшь меня там, над радугой,
Где синие птицы летают.
Если птицы летают над радугой,
Почему не летаю я, кто знает?
25 декабря 1982 года.
***
Придерживаясь по-прежнему
хронологии своих встреч с новыми людьми, хочу
остановиться на 1968-м, когда начались наши
регулярные поездки в Куйбышев на местные
фестивали джаза. Тогда их по стране было ещё не
так много, как в 70-е годы, и каждый являлся целым
событием.
Деление городов на "джазовые" и
"неджазовые", конечно, весьма условно, но
история ретроспективно всё ставит на место.
Запомнился тот факт, что ещё в 1960 г. за 28 дней
непрерывного пребывания в Куйбышеве оркестр
Олега Лундстрема дал подряд 39 (!) концертов с
аншлагами - это в городе, который не насчитывал и
миллиона жителей! ("Да, мы вообще тогда
месяцами сидели в таких городах, как Куйбышев, в
других - по две-три недели", - говорил Олег
Леонидович).
Городской джаз-клуб "Квинт-66" был
открыт там концертом своих джазовых ансамблей в
июне 1966 г., но ещё раньше самаритяне нашли новую
форму работы в виде объединения всех городских
молодёжных клубов в единый "ГМК-62" (со своим
счётом в банке). Вначале его возглавил В. Климов,
уверенный в себе деятель из местного
руководства, человек новой формации с деловой
хваткой. Во всяком случае, мне он тогда при
кратком знакомстве показался таким прообразом
современного бизнесмена, который помнит обо
всём, а слово его стоит подписи. Позже директором
"ГМК-62" был Б. Чернышёв.
В этом "ГМК" имелась секция
эстрадной и джазовой музыки, по инициативе
которой в 1962 г. был проведён, соответственно,
фестиваль эстрадной и джазовой музыки
внутригородского масштаба. В действительности,
первым именно джазовым был там фестиваль 1967 года
"Весна-50" (посв. 50-летию Сов. власти), что не
мешало джаз-клубу потом вести отсчёт с 1962 г.
Куйбышевские фестивали в то время проводились,
как и везде, целиком на общественных началах и по
существу были любительскими, но "ГМК" уже
пытался работать (впервые в стране) на принципе
самоокупаемости, и ребята находили деньги на
джаз, например, за счёт предварительного
устройства других беспроигрышных мероприятий в
городе (в частности, памятного концерта
Высоцкого во Дворце спорта в ноябре 1967 г.). Среди
местных джазовых активистов тогда выделялись
Эдуард Барков, Лев Бекасов, Валерий Балакин
(председатель оргкомитета фестивалей), Юрий
Луконин, Рудольф Севостьянов.
Сперва это были так называемые
фестивали городов Поволжья, но вскоре там начали
появляться также музыканты Ростова, Воронежа,
Донецка, Баку, Свердловска. И в феврале 1968 г. я
получил бумагу от В.В. Балакина с приглашением
прибыть с нашей командой на 2-й (3-й?)
джаз-фестиваль "Весна-68" (посв. 50-летию
комсомола). Между прочим, после Таллина впервые
вошли в практику и стали развиваться среди
джазфэнов списки адресов джаз-клубов (их
председателей, активистов, музыкантов,
музыковедов) по всем городам страны - вещь очень
полезная и удобная. С годами они изменялись и
дополнялись, но ходили по рукам вплоть до конца
80-х.
В "ГМК" на Молодогвардейской ул.
нас (и всех других) встречал Э.В. Барков, знакомый
ещё по Таллину, когда инженер Куйбышевского
политеха, ныне зав. лаб. с.г.т. (?), однофамилец
поэта. Этот свободный человек, с которым у меня по
сей день сохранились хорошие отношения, всегда
производил на меня несколько странное
впечатление как джазфэн, и не только по манере
общения, что зависит от индивидуальных
особенностей. Организатор фестивалей, джазовый
функционер, один из лидеров джаз-клуба и член
жюри, наверное, сам должен быть достаточно
эрудированным любителем джаза, думал я, поэтому
был несказанно удивлён, когда во время одной
командировки Эдика в Воронеж мне как-то пришлось
рассказывать ему у себя дома, что такое "Модерн
джаз квартет"! Тем не менее, он многое делал для
своего "ГМК" и был в числе почётных гостей у
нас на 2-м Воронежском фестивале в 1970 г., а в
последующие десятилетия нередко встречался на
всяких "джаз-парти" в разных городах,
включая Ригу. Его невысокую, худощавую фигуру с
характерным профилем легко было приметить и
запомнить даже тому, кто страдал забывчивостью.
Летом 1992 г. я совершенно неожиданно (благодаря Н.
Лейтесу) оказался в роли переводчика у
американского диксиленда на волжском пароходе,
который делал краткие остановки во всех крупных
городах по пути, вниз по течению, и, находясь
буквально один день в Самаре (где не бывал уже
более двадцати лет), первым же встречным
человеком, с которым я столкнулся на улице, был
всё тот же "джазовый лидер" и зав. лаб. Э.В.
Барков!
Насколько я помню, председателем
Куйбышевского джаз-клуба в то время являлся Лев
Бекасов, которому приходилось все эти годы
сидеть сразу на нескольких стульях, т.к. он
одновременно играл на альт-саксофоне, руководил
оркестром "Хорус-66" КуАИ и был инженером.
Может быть, делал что-то ещё. Но музыкальную
сторону местного куйбышевского джаза для меня,
например, тогда представлял именно он (да ещё
гитарист Саша Соколов). Не знаю, каким Лёва был
клубным организатором, но бэнд у него звучал
тогда совсем неплохо ("мэйнстрим" в стиле
Бэйси), в частности, благодаря
солистам-саксофонистам Э. Серебрякову и Ю.
Юренкову, который впоследствии ряд лет работал в
"Кадансе" Г. Лукьянова. Фактически Бекасов в
джазе был в основном музыкантом, по
совместительству ведающим делами и интересами
джаз-клуба, как это потом случалось и с другими
джазменами во многих других местах от
Архангельска до Одессы. Лёва - один из тех людей,
благодаря которым произрастал наш живой
территориальный джаз, и лишь из любви к нему они
тратили своё время, здоровье и нервы на побочную
деятельность организационно-административного
плана. Конечно же, он был одним из первых, кого я
увидел перед входом во Дворец спорта на
концертах Дюка Эллингтона в Ростове осенью 1971 г.
Статьями, переводами, книгами и вообще
всякими литературно-журнальными делами в
"Квинте" занимались Р. Севостьянов и Ю.
Луконин, с которыми воронежский "ГИД" имел
непродолжительные контакты. (Правда, заметки о
Куйбышевских джаз-фестивалях в местной прессе
почему-то обычно писал Фейертаг). Оттуда же потом
пошло моё знакомство с ещё одним активным
клубным человеком Валерой Конновым, джазфэном
баскетбольного роста, пришедшим в куйбышевский
джаз несколько позже и вскоре перебравшимся в
Москву, поближе к центру джазовой жизни. Ну, а в
жюри и около него там же мне повезло встретить
уйму других интересных людей, начиная с нашего
теперешнего маститого бэнд-лидера Анатолия
Кролла, которому тогда было ещё только 25 лет!
До этого мне никогда не доводилось
бывать в Куйбышеве. Город совсем не коснулась
война, и в её годы туда были переведены наркоматы,
посольства, театры и проч., а с помощью
метростроевцев вырыт запасной сверхсекретный
бункер для Сталина, в то время самый глубокий в
мире (целых 40 метров, тогда даже у Гитлера было
всего 19), которым он, впрочем, никогда не
воспользовался и куда теперь впускают желающих
за умеренную плату. Это вообще единственный
такой правительственный бункер, открытый для
посещения туристов.
Как все приволжские поселения,
Куйбышев растянулся вдоль реки на многие
километры, но, помимо новых микрорайонов, старая,
более приятная для глаза часть города состоит в
основном из невысоких, хорошо сохранившихся
домов, разделённых частыми улицами. Транспорт
останавливается там на каждом углу, и местные
шофёры в 60-х утверждали, что Куйбышев занимает
первое место в Европе по количеству светофоров.
Мне запомнился старинный готический костёл на
одной из главных улиц, потому что его копия
стояла у нас в Воронеже недалеко от того места,
где я живу, но в 50-е г.г. здесь этот красивейший
памятник архитектуры снесли как "гнездо
баптистов", и теперь на этом месте стоит серая
"хрущёба".
Сохранились там также и
дореволюционные гостиницы в центре, в которых
когда-то гуляли самарские купцы (а теперь новые
русские коммерсанты), где мы, люди джаза, жили,
бывало, одной кучей в 14-местной комнате. Правда,
наш диапазон менялся от общежития в пригороде до
шикарного отеля "Волга" на самом берегу
реки. Где-то на набережной было тогда ещё этакое
псевдобурлацкое заведение с прямым пивопроводом
от знаменитого "Жигулёвского" завода, и
вообще во время фестивалей пиво там текло рекой,
во всяком случае, для членов жюри. Однажды после
очередного "заседания" жюри я каким-то
образом ухитрился рассовать по карманам целый
ящик бутылок с пивом и заявился с ними в
гостиницу к общей радости 14-ти компаньонов.
Мне нравится и сам город, и атмосфера
общения на этих куйбышевских фестивалях, хотя
добираться туда на поезде из Воронежа было
непросто, с пересадкой на электричке (а когда
народ бежал с китайской границы после военных
инцидентов в 1969 г., нам даже пришлось
возвращаться в общем вагоне на третьих полках). В
то время уже налаживались кое-какие
международные экономические контакты с Европой,
и итальянцы запускали в Куйбышеве кондитерскую
фабрику "Россия", отчего молоко в магазинах
было только синюшного цвета. Сестра нашего
ударника, работавшая на шоколаде, стажировалась
в Венеции, и, когда он навестил её в дни
очередного приезда воронежцев на фестиваль
"Весна-70", она подарила ему экзотический
сувенир в виде гондолы. На обратном пути в пустой
и тёмной электричке, бешено мчащейся сквозь мрак
Черноземья, ударник неожиданно для всех вытащил
из сумки эту большую заграничную игрушку, чтобы
показать нам подарок. Он включил какой-то
рычажок, и мгновенно всё ожило: гондольер
зашевелил веслом, прекрасная маленькая балерина
в лодке стала крутить свои пируэты, зажглись
крохотные лампочки, тихо зазвучали невидимые
музыкальные колокольчики, и полилась мелодия.
Это было настолько красиво и ирреально в данной
обстановке, что напоминало сказки Гофмана.
Проходивший через вагон запоздалый кондуктор в
изумлении остановился как вкопанный, раскрыв
рот. Мы тоже зачарованно смотрели на чужеземное
чудо, и это был уже не идущий по расписанию поезд,
а некая машина времени, уносившая нас куда-то в
далёкое детство.
Джазовая жизнь в каждом нашем городе,
неважно, бывал ли я там или нет, всегда была
связана с конкретными личностями, определявшими
его джазовое лицо, неважно, знал я их лично или
нет. Но большинство знал. Коновер как-то заметил:
"Луис Армстронг - это сердце джаза, Дюк
Эллингтон - это душа джаза, Каунт Бэйси - это ноги,
на которых стоит джаз", что-то в этом роде.
Опорой нашего джаза на местах были как раз те
джазфэны, которые вкладывали в него душу и
сердце, а когда надо, брали ноги в руки и с разбегу
пробивали головой резиновую стену равнодушия
чиновников.
Особое место в джазовом пространстве
(и времени) занимает Новосибирск. Я, правда, не
помню никого оттуда (кроме Виттиха) на встречах
активистов в Таллине, хотя они там, кажется, были,
но затем в ближайшие годы на куйбышевских
фестивалях уже стали появляться делегации их
джаз-клуба. Его тогда для меня символизировал
Саша Мездриков, с которым раньше или позже я,
конечно же, не мог не познакомиться.
Наверное, подобную историю
новосибирского джаза опишет кто-либо другой, из
местных анналистов, как это уже вкратце сделал
музыковед В.М. Калужский в известном сборнике
"Советский джаз" (1987). Я лишь напомню
читателю "этапы большого пути", чтобы
привязать их к хронологии своего изложения.
После организации в 1957 г. Сиб. Науч. Центра
интеллектуальная атмосфера в городе заметно
полевела относительно прежней, и под присмотром
Советского РК ВЛКСМ в 1962 г. образовался первый
джаз-клуб "Спектр" (председатель Андрей
Гинсбург) при Доме учёных в Академгородке. Вскоре
там открылось и первое молодёжное кафе
"Подснежник" (с джазом), такие кафе в те годы
вообще играли подчас весьма активную роль
"возмутителя спокойствия", пока их не
поглотил застой 70-х. Как тут не назвать ещё и
знаменитое новосибирское кафе "Под
интегралом" (предс. Анатолий Бурштейн) с
легендарным выступлением Александра Галича в
марте 1968 г.! Нет, ребята, тогда это было ба-альшим
делом, поскольку и Аркадьич и джаз всегда шли
вразрез с догматами "единственно верного,
всепобеждающего учения".
Потом, в конце 1967 г. уже при Дзержинском
райкоме комсомола (так было положено) в городе
появился новый джаз-клуб "Квадрат" (Ал.
Мездриков), который использовал для своей работы
кафе "Отдых", "Эврика", "Электрон" и
другие плошадки, провёл три местных фестиваля и
просуществовал до 1973 г. В этом году на смену ему
пришло Творческое Джазовое Объединение
"Такт-18" (Сергей Беличенко, по 1987-й г.), снова
при Доме учёных, и эта марка "ТДО" существует
до сих пор. Но если прежний "Квадрат" ставил
перед собой более скромные задачи городского
масштаба по пропаганде новосибирского джаза,
который тогда (по выражению Владимира
Калужского) "находился на перепутье", то
новое ТДО за последующие 20 лет вывело его на
новые орбиты.
Все эти годы, логично и по праву,
Новосибирск являлся как бы центром всего
джазового Зауралья, был флагманом сибирского
джаза. Но при этом почти все джазовые деятели,
которых я знал, почему-то считали своим долгом
постоянно показывать "Европе" значимость и
высокий уровень новосибирской джазовой музыки,
хотя никто это не подвергал сомнению. Они с
подозрением и обидой относились к любым
высказываниям московских "мэтров", которые
якобы не уделяли им достаточного внимания,
болезненно реагировали на всякую критику, и этот
совершенно надуманный антагонизм однажды
послужил даже темой беседы за круглым столом на
5-м Донецком джаз-фестивале в феврале 1977 г. Такой
комплекс неполноценности заставляет человека
самоутверждаться и для этого быть, например,
крайне левым, прослыть авангардным радикалом,
чему тогда немало способствовало появление
"фри-джаза". Действительно, многие сибиряки
были искренними поборниками новой "чёрной
музыки", но всё же в их приверженности к ней
всегда чудилась какая-то подчёркнутая
нарочитость. Тем не менее, недаром Фима Барбан
быстро нашёл общий язык (и потом даже передал им
свой "Квадрат", который там и зачах),
Беличенко истово мастерил самодельные каталоги
по новому джазу, а Мездриков демонстративно
пытался открещиваться от ярлыка
"авангардизма". Кажется, именно там взамен
этого изобрели термин "собачья музыка" (или
просто "собака").
С другой стороны, эта местная
фри-тенденция находила в Новосибирске
достаточно заинтересованную аудиторию
благодаря существованию Академгородка, где
учёные-шестидесятники, интеллигенты-физики,
оторванные от "Европы", живя в тайге среди
сосен, хотели по-прежнему быть в курсе
самого-самого - левого, правого, чёрного или
белого, но современного и новейшего, и не только
джаза. Т.е. им нужна была
музыкально-интеллектуальная информация, поэтому
на неё был спрос. А если есть спрос, то должно быть
и предложение. Когда я впервые, уже в 80-е г.г.,
попал в Новосибирск, то мне представлялось, что
там по улицам, кроме медведей, ходят одни
"авангардисты" (хотя у них был и один
диксиленд п/у Б. Балахнина).
Насколько я помню, моя дружба с Сашей
Мездриковым началась на одном из Куйбышевских
фестивалей 1968-69 г.г. и окончательно сложилась во
время Горьковского "Джаз-70", который собрал
и объединил многих. Не перестаю удивляться
избирательной фрагментарности человеческой
памяти, но во всяком случае почему-то до сих пор
перед собой отчётливо вижу ординарный эпизод,
как по залитой ярким весенним солнцем самарской
улице навстречу мне идёт улыбающийся А.Г.
Мездриков своей обычной походкой Зиновия Гердта.
От Горького (о котором ниже) осталась большая
куча разнообразных фотографий всеобщего
братания, на многих из которых вместе со мной
рядом запечатлён и А.Г. (если не ошибаюсь, как раз
в том году у него родился сын).
Помимо джазовых дел, Мездриков тогда
работал профессиональным технарём, т.е. был ст.
инженером местного телецентра, от которого он
однажды попал даже в командировку в Воронеж,
прилетев в аккурат на 9 мая 1975 г., и, прописавшись в
гостинице, жил, в основном, у меня дома. Уже в то
время он прекрасно знал английский, переводил
статьи, аннотации с дисков и редактировал чужие
переводы книг, поэтому у нас была ещё одна, так
сказать, эпистолярная общность. Когда в 1974 г. в
Новосибирском музучилище (как и в других городах)
было открыто эстрадное отделение, то А.Г. стал
вести там не курс истории джаза (как многие
джазовые деятели), а преподавать английский язык
и обучать джазовому вокалу (!), в связи с чем все
последующие годы мы с ним часто обменивались
песенными текстами "вечнозелёных"
стандартов. И надо сказать, не "звёзд", но
просто хороших певиц ему там удавалось делать
(например, Наташа Соболева).
Позже он решил сменить свою профессию
и полностью перейти на английский язык и джаз.
Для этого Саша стал заочником Томского
пединститута и весной 1982 г. на кафедре английской
филологии защитил там диплом о некоторых
аспектах джазового "слэнга"! По-моему, в те
годы такая тема в педвузах была уникальной (да и
сейчас тоже). К своей дипломной работе,
написанной по-английски, А.Г. составил приложение
в виде словаря джазового "слэнга" - очевидно,
это была компиляция других подобных жаргонных
лексиконов такого рода (с некоторой долей
отсебятины), но очень полная и объёмистая, и я до
сих пор с удовольствием пользуюсь иногда его
самодельным справочником, копию которого он мне
любезно презентовал.
Как секретарь ТДО, в 70-80-е Мездриков
(вместе с Беличенко) представлял джазовый
Новосибирск дома, в стране и за рубежом. Ничто
джазовое в городе не проходило без его прямого
или косвенного участия. Неизменно подвижный, с
острым умом и мгновенной реакцией на
собеседника, постоянно занятый очередными
делами и прожектами, он был лёгок на подъём и
регулярно появлялся на всех крупных фестивалях в
Союзе, где мы чаще всего и встречались. В апреле
1977 г., под маркой 20-летия Сиб. Науч. Центра, ТДО
удалось организовать свой первый (после
длительного перерыва) джаз-фестиваль в Доме
учёных, и с этого времени концерты, фестивали,
симпозиумы, "недели", "саммиты" и прочие
акции (включая джаз-пароходы по Обскому морю)
пошли там косяком в геометрической прогрессии, в
частности, благодаря стабильному
покровительству со стороны известной фирмы
"Вега", спонсора многих таких "акций". А
начиная с 80-х, новосибирский ТДО также курировал
фестивали и в других городах Сибири.
В 1991 г. неутомимый А.Г. возглавил
"Новосибирский джазовый центр" при
филармонии, превратившись, таким образом, в
одного из немногих наших людей, пытающихся жить
только за счёт джаза. Но ТДО при этом сохранилось
и продолжало работать. Его функционерами и
членами правления за 20 лет были самые разные
джазфэны - от проф. Евгения Кузьмина до к.х.н.
Светланы Кетчик и просто Алекса Иванского (ныне
"парижанского") - из тех, кого я знал лично. Со
временем председателем ТДО и его музыкальным
директором там стал С.А. Беличенко (Билли Чен-Коу).
***
В числе активистов клубного
движения, участников той давней встречи в
Таллине был один молодой и тогда ещё ничем не
выделявшийся человек, имя которого по ряду
причин стало широко известно среди музыкантов и
любителей джаза в 70-80-е годы. Это нынешний
джазовый деятель и крупнейший филофонист Виктор
Дубильер.
Его предыдущая джазовая биография
была типичной для фэна, хотя узнал я его только в
1967 г., а в иностранных журналах потом читал, что
В.А. Дубильер - пианист и горный инженер. Будучи
моложе меня на несколько лет, тем не менее, он рос
в 50-х на тех же самых джазовых именах и популярных
мелодиях, поэтому у нас с ним до сих пор в этом
плане одинаковые ностальгические симпатии.
Обладая цепким, острым умом, работающим как
компьютер, с годами Виктор превратился в
многопланового музыкального эрудита, да без
этого и нельзя было обойтись в его разножанровой
пластиночной деятельности. Можно было только
поавидовать его эрудиции, к тому же она дополняла
его сдержанный, немногословный характер, когда
он создавал и возглавлял донецкий джаз-клуб
"Донбасс-67".
Согласно архивам, его открытие
состоялось 24 мая того года, сразу после Таллина,
давшего заряд и стимул. В активе клуба были люди,
как и в других городах, тоже малоизвестные за
пределами Донецка, но именно на этих джазфэнах
всё там и держалось (во всяком случае, в первое
десятилетие). Дубильер был не один, его
поддерживали и окружали Ан. Макаренко, С.Н.
Генералов, Ю. Лаврухин, Вл. Островский, Вик.
Степаньков, Ал. Раевский. Всех их я хорошо знал,
т.к. между Воронежем и Донецком тогда были
регулярные тесные контакты, ходил удобный прямой
поезд, и мы участвовали во всех здешних
фестивалях джаза или просто посещали их, а Виктор
со своими музыкантами нередко приезжал к нам.
Многое у нас было связано с Донецком в те годы.
Клуб и фестивали - главная заслуга
Дубильера перед земляками в насаждении джаза
среди угольных шахт Донбасса. Причём лет через 6-7
повседневная клубная работа там практически
сошла на нет, но фестивали сохранились, как
редкий пример того, что их можно проводить без
регулярного активного функционирования
джаз-клуба. Т.е. если этим делом заниматься уже
достаточно профессионально. Первый фестиваль
там состоялся в 1969 г., он был посвящён (тогда всё
обязательно чему-либо посвящали) 100-летию города
и назывался, соответственно, "Донецк-100",
отчего в дальнейшем приходилось делать каждый
раз перерасчёт, чтобы установить, что, например,
какой-нибудь "Донецк-114" проходил в 1983 г. (это
был 8-й фестиваль, т.к. они проводились через год).
Хотя из этого города не вышли новые
советские джазовые "звёзды" (кроме нашей
"блуждающей звезды", трубача Валерия
Колесникова), туда на донецкие фестивали охотно
приезжали джазмены со всего Союза - и мастера, и
дебютанты. Именно там в 1973 г. мы впервые услышали
(по представлению нашего открывателя новых имён
и талантов В.Б. Фейертага) группу
"Архангельск" Вл. Резицкого с весьма
затронувшей меня тогда красочной самодельной
пьесой "Дриада"; там состоялась премьера
оригинальной программы трио Г-Т-Ч "Триптих",
и, наверное, в последний раз публично выступил на
выезде блестящий ансамбль Ан. Герасимова (вскоре
этот незаурядный московский тенорист отбыл в
Штаты). В 70-е годы фестивали в Донецке всегда
бывали организованы безукоризненно и
основательно, они проходили, как правило, в
великолепном Дворце молодёжи "Юность"
напротив современной гостиницы "Шахтёр",
где обычно жили все приезжие гости, и даже в
сильный мороз (февраль-март) можно было без
пальто перебежать дорогу, а все возникавшие в
течение этих дней мелкие неувязки и накладки
устранялись быстро и оперативно, что делало
честь предусмотрительному президенту джаз-клуба
Дубильеру и его людям. Во время концертов эти
люди позволяли себе расслабиться и иной раз
слушали их из буфета.
Позже вместо клуба и горкома комсомола
роль главного организатора джаз-фестивалей, всё
более профессиональных, стала брать на себя
Донецкая филармония, музыкальным редактором
которой работала Алла Аркадьевна Дубильер.
Благодаря этому семейному джазовому тандему и
его связям, в городе начали появляться и
зарубежные музыканты, что тогда было ещё
редкостью. Так, в мае 1978 г. мы встречали там
"Рэгтайм бэнд" Гюнтера Шуллера из Новой
Англии, а в сентябре 1979 г. слушали аутентичный
"Презервейшн Холл джаз бэнд" из Нового
Орлеана, не говоря уже о соседях из Польши вроде
пианиста Адама Маковича и диксиленда "Олд
таймерс". Правда, позже 1982 г. мне в Донецке
больше бывать не приходилось.
После 3-го донецкого фестиваля в
солидном английском ежемесячнике "Джаз
джорнэл" (№ 1 за 1974 г.) была опубликована
довольно подробная информация о джаз-клубе
"Донбасс-67". Статья заканчивалась просьбой
ко всем западным читателям о гуманитарной помощи
клубу в виде присылки любых джазовых пластинок в
адрес президента, лучше заказной бандеролью.
Кажется, подобные объявления были и в других
зарубежных изданиях. Как всякий любитель джаза,
Виктор, конечно, имел в то время определённую
коллекцию дисков, но результат его обращений к
Западу превзошёл все ожидания. И дальше на его
месте крупным филофонистом мог бы стать каждый.
Но не каждому была дана такая деловая хватка,
смекалка, сноровка, расчёт и оборотистость. В
этом отношении среди наших джазфэнов мне некого
поставить рядом с Дубильером. Вскоре через своих
новых знакомых на той стороне он уже участвовал в
каких-то пластиночных аукционах и распродажах
подержанных дисков, а также был в курсе всех
новинок от Голландии до Штатов, получая самые
разнообразные каталоги - от Билефельдера до
микрографий. Позднее он мог прямо заказывать
любые нужные диски, зная об их выходе благодаря
справочникам типа "Шванн" и своим
корреспондентам в дюжине стран мира.
Его коллекция росла в геометрической
прогрессии, и к концу 70-х Витя считал свои
пластинки не на штуки, а на метры, заполнив ими
всю квартиру. Конечно, "в нагрузку" ему
присылали много случайного барахла, от которого
он постепенно отделывался, обзаведясь огромной
сетью клиентов по всему Союзу от Риги до
Новосибирска и от Мурманска до Тбилиси.
Дубильера знали десятки людей в разных городах.
Со своей стороны ему не составляло никакого
труда отправлять за рубеж всякие русские диски
(включая и наши джазовые записи) на обмен целыми
коробками, и из магазинов по продаже уценённых
пластинок он никогда не уходил с пустыми руками.
Как теперь говорят, он был весьма способным
дилером, хотя и продолжал работать по
специальности инженера-технолога, но,
фактически, филофония стала основным
содержанием его жизни. Правда, в 1979 г. у него
произошёл серьёзный конфликт с местным почтовым
ведомством, которое вернуло ему целый грузовик
неправильно оформленных бандеролей, и этот
конфликт продолжался около года, однако он не
внёс заметных изменений в его кредо, и в
дальнейшем жизненный уклад Виктора Абрамовича
практически сохранился.
При небывалой свободе индивидуальных
товарно-денежных отношений в России в момент
написания этих строк та былая
пластиночно-коммерческая деятельность
Дубильера ныне может вызвать лишь лёгкую
усмешку, а, с другой стороны, он де-факто
способствовал распространению джаза вширь и
вглубь, принося объективную пользу и делая
отдельных людей счастливыми. Ибо для
какого-нибудь джазфэна, живущего на той же
Камчатке или в Урюпинске, В.А. являлся
единственным источником приобретения его
любимых пластинок, которые он, может быть, искал
всю жизнь, за что адресат был безмерно благодарен
оптовому отправителю и не хотел потом терять
такого идеального поставщика. Несколько
достаточно редких дисков "от Дубильера"
(Сара, Армстронг, Сан Ра) осели и у меня.
К тому же нельзя забывать, что сам
Виктор при этом всегда оставался истинным
джазфэном, сие бесспорно. Он любил и знал "весь
этот джаз", прекрасно разбирался в новых
именах и современных направлениях, хотя иногда
приобретал и с удовольствием слушал какую-нибудь
"старину", и его неизменная невозмутимость
исчезала при звуках голоса Луиса Примы или Джо
Стаффорда. Джазовой литературы у него было не так
много, больше периодики, поэтому в 60-70-е г.г. я
старался посылать ему (для Донецкого джаз-клуба)
все очередные переводы нашего самиздатовского
"ГИД"а. При каждом посещении Донецка я бывал
у него дома, меня обычно прежде всего
интересовали его новые приобретения, и мы делили
кайф от совместного прослушивания на хорошей
аппаратуре последней записи "Манхэттен
трансфер" или бэнда "Джаггернаут" Нэта
Пирса. Естественно, что впоследствии В.А.
автоматически переключился на компакт-диски.
Помимо своих "столетних"
фестивалей и визитов в Воронеж, Дубильера можно
было увидеть практически на всех крупных
джазовых встречах такого рода в нашей стране, а
уже с конца 60-х - и за рубежом. Он почти ежегодно
выезжал по приглашениям на "Джаз джембори" в
Польшу, а затем стал ездить и дальше по Европе,
завязывая при этом новые джазовые и деловые
контакты и расширяя сеть своих корреспондентов и
контрагентов. Представляясь президентом
джаз-клуба, он там по сути представлял самого
себя, ибо Донецкого клуба к тому времени уже не
существовало, но это было и не столь важно для его
целей, т.к. сам В.А. в джазовых кругах сделался
достаточно известной личностью. Ему в принципе
не нужна была даже наша джазовая федерация, и он
прекрасно обходился без неё. Спустя годы, когда в
джазовой практике появились самостийные
менеджеры, Виктор начал представлять в разных
странах донецкую "звезду" В. Колесникова и
других джазовых (и не только джазовых) музыкантов
из Донецка, чувствуя себя за границей как дома -
или наоборот.
90-е годы внесли большой сумбур во всю
нашу жизнь, но я уверен, что каждый из нас ещё не
раз услышит о Дубильере, а вот услышим ли мы
теперь о Донецких фестивалях Джаза?
***
Впервые идея этой книги о джазфэнах
возникла у меня ещё в 1986 году. Во время 10-го
Московского джаз-фестиваля ("Звучите музы во
имя мира") я зашёл к Ал. Баташёву и спросил:
"Кого из наших людей, по твоему мнению,
необходимо было бы в ней упомянуть?". В ответ он
набросал мне экспромтом на листке бумаги то, что
сразу же приходит в голову, и первой в этом его
списке стояла фамилия Леонида Борисовича
Переверзева.
В определённом смысле Алексей, как мне
кажется, всегда уважительно смотрел на него
"снизу вверх" - и по-человечески, и
по-джазовому. И не он один. Да и как иначе
относиться к обладателю столь неординарного
интеллекта, великолепному стилисту, блестящему
эрудиту и безупречному интеллигенту, которого
трудно назвать джазменом или джазфэном - лучше
всего о нём сказал В. Мысовский в книге "Блюз
для своих": "джазовед Л.Б. Переверзев".
Ничуть не умаляя достоинств джаза, на который, в
общем-то, ушла вся моя сознательная жизнь, я бы
добавил, что это честь для нашего джаза, когда в
нём есть столь высокодуховные люди, как Л.Б. в их
числе. Эта мысль подтверждается тем, чтО именно
сам Л.Б. находит в джазе на примере его
бескрайнего восхищения известными духовными
концертами Эллингтона, которого он, естественно,
ставит превыше всего. Но если для меня Переверзев
- фигура бесспорная, то, с другой стороны, наши
джазмены и джазфэны никогда не отличались
единодушием и объективностью: всегда
существовал, например, некий антагонизм между
москвичами и ленинградцами, новосибирцы
находились в оппозиции к тем и к другим и т.д.,
поэтому не все, очевидно, могут разделить моё
отношение к Л.Б. Обратимся к истории.
После ленинградских "ОР-85" Ю.М.
Вихарев мне писал: "Тут на днях по телеку
"Осенние ритмы" показывали, в том числе
Баташёва с Фейертагом. Их беседа выглядела
примерно так:
Б.: А ведь всё это начиналось ешё в 58-м,
В.Б.! Помнится, и вы там присутствовали.
Ф.: Ну как же, как же, ещё бы не помнить.
Да ведь и вы, А.Н., оказались тогда в Ленинграде.
Б.: Оказался. А что? Я и на
университетском фестивале был. Очень было
здорово. Ведь всё оттуда и пошло.
Ф.: Именно оттуда. И как это хорошо, что
мы тогда были, а то ведь, чего доброго, ещё б
подумали . . .
Б.: Нет, теперь-то уж не подумают. Мы
были, это точно. Да и как же не быть, коли мы
есть".
Л. Переверзев тоже был, он нёс слово о
джазе ещё в 1956-м, на волнах "оттепели",
первоходцем прорубаясь сквозь идеологические
кордоны и проводя в Москве самостоятельные
лекции и беседы о джазе, когда этого ещё не делал
никто. Помню, впервые я узнал его имя в 1961 г., из
статьи в 12-м номере журнала "Смена" некоего
Бор. Семёнова (не путать с Евг. Семёновым, что был
псевдонимом Е. Барбана). Статья эта называлась
"Лицо и изнанка джаза", и была настолько
типовой для того времени, что мне хотелось бы её
немного здесь процитировать, чтобы освежить
память о прошлом всех современных (и будущих)
джазовых "антагонистов" и
"оппозиционеров":
"Уиллис Коновер, коментатор
музыкальных передач "Голоса Америки", писал
на страницах одной из американских газет:
"Джаз воздействует на иностранных слушателей
путём отождествления с Америкой и с тем, что она
собой представляет. Его структура параллельна
социально-политической схеме Америки -
индивидуальная свобода в рамках группового
сотрудничества".
Мы отлично знаем, чтО означает свобода
под эгидой "Комиссии по расследованию
антиамериканской деятельности". Мы знаем, чтО
такое "групповое сотрудничество" в рамках
НАТО. Мы знаем, какую "социальную и
политическую схему" несут американские
империалисты народам Латинской Америки, Азии и
Африки.
Музыка, как и любой другой вид
искусства, немыслима вне политики, вне идеологии.
Признание Коновера как нельзя лучше обнажает
идеологическую сущность джаза".
" . . . Год назад меня познакомили с
невысоким, гладко причёсанным молодым человеком.
У него тихий, спокойный голос. Держится он с
достоинством. Зовут его совсем просто - Леонид
Переверзев. А он, оказывается, идеологический
бог. Может, не совсем бог, но уж наверняка
"божок" московских джазоманов. Вокруг этого
"джазового божка" стали группироваться
юноши, многие из которых искренне любят музыку и
искренне верят, что с помощью Леонида они,
наконец, узнают, в чём джаз хорош, в чём плох. Уже
несколько лет Переверзев пересказывает им то,
что вычитал в американских журнальчиках и
книжонках. Он пересказывает бредни о джазе со
слов господина Коновера и ему подобных. Разница
только в одном: об идеологии джазовой изнанки
здесь говорится не столь откровенно, как в
статьях заокеанских музыкальных комментаторов.
За разговорами следуют дела.
Ежедневные двухчасовые радиопосылки "Голоса
Америки", те самые посылки, которые
"воздействуют на иностранных слушателей путём
отождествления с Америкой", записываются на
магнитофонные ленты. Спустя несколько дней
музыкальные оруженосцы Переверзева в
"двадцать горл" дуют на институтских
вечерах и в клубах очередные "новинки".
Таким образом, Л. Переверзев, по словам
председателя джаз-клуба МВТУ И. Косолобенкова,
"исследователь музыкальной эстетики,
восприятия и развития музыкального
искусства", прежде всего джазового, как видим,
давно уже "уплатил свои взносы". В 50-е г.г.,
обладая тогда одной из самых больших фонотек в
городе, он первым в Москве начал проводить
джазовые беседы и прослушивания в Доме Учёных, а
в 1960 г. вместе с Баташёвым занимался организацией
Московского джаз-клуба и читал лекции о джазе в
Доме Дружбы. Забавно описывает В. Мысовский своё
знакомство с Л.Б. летом 1959 г.:
"Кротко, келейно он выслушал мой
бред о джаз-клубовской деятельности в Ленинграде
и о её предполагаемом развитии в стране, строго,
тихим, но твёрдым голосом внёс исправления, дал
ценные указания. Он уже тогда был автором книги о
джазе (сборник статей о великих джазменах),
которую мне давал читать в рукописи Баташёв.
Книга, по-моему, была интересной и жаль, что её до
сих пор не издали. Не скрою, мне было приятно, что
первый джаз-клуб в 58-м сделали всё же мы, в
Ленинграде, а не в столице, и это, видимо,
почувствовали мои собеседники. Впрочем, в то же
время чувствовалась определённая решительность
наверстать упущенное, и нужно сказать, что вскоре
в Москве сильно завертелось джазовое колесо".
С 1962 г. очерком о Бенни Гудмене (в связи
с его приездом началось регулярное
сотрудничество Переверзева с журналом
"Музыкальная жизнь"). Большая часть его
работ была посвящена исследованиям зарубежного
джаза и других современных течений - так, в 1966 г.
"Муз. жизнь" напечатала цикл из эссе Леонида
"Из истории джаза", а ещё раньше была
опубликована его интересная работа о
негритянском искусстве Африки и Америки как
основном истоке джаза.
Впервые я встретился с Л.Б. весной 1968 г.
в ДК им. Горбунова на 5-м Московском
джаз-фестивале (6-й состоялся ровно через 10 лет).
Кажется, он был там членом жюри, а, может, и не был.
Точно был тогда таким членом Цфасман, и это мне
запомнилось хотя бы потому, что больше
легендарного Александра Наумовича мне лично
встречать ни разу не довелось. Он весьма остро
реагировал на всё, что ему почему-либо не
нравилось (выступление группы Г. Зарха он даже
назвал "базаром" или "балаганом"), был
очень подвижным и нервным человеком и после
этого фестиваля прожил всего три года. Здесь я
услышал удивительную музыку Евг. Геворгяна
(спустя 6 лет после знакомства с ним и его
рэгтаймами), которая оказалась настолько
необычной, что вызвала почти всеобщий остракизм
и запала мне в душу. Не знаю, что по этому поводу
говорил Цфасман.
В перерыве Алексей представил меня
Переверзеву, который от него, видимо, что-то уже
слышал о наших книжных делах и сказал пару тёплых
напутствий о роли переводов и печатного слова
вообще. Было действительно приятно услышать от
такой исторической личности, кем он мне тогда
казался, хотя сам он ею себя, по-моему, никогда не
считал, занимаясь неустанно пропагандой джаза на
самом высоком эстетическом уровне во всех
доступных ему сферах.
Так, вскоре после открытия джазовой
студии в ДК "Москворечье" в 1967 году он уже
вёл там курс истории джаза, и я с трудом могу
припомнить какие-либо семинары, конференции или
симпозиумы по проблемам современного джаза без
участия Л.Б. В 60-70-е г.г. бурным успехом среди нашей
читающей интеллигенции пользовались давние
немецкие романы Германа Гессе "Игра в бисер"
со "Степным волком", и крайне интересное
исследование последнего в связи с ранним джазом
Переверзев провёл в своём докладе "Моцарт и
фокстрот" (май 1977 г., Москва), сопоставив затем
"волка" с оперой Э. Кшенека "Джонни
наигрывает" (февраль 1978 г., Новосибирск). Его
интересы были обширными и разнообразными, и во
время других встреч Л.Б. представлял другие темы,
посвящённые, например, экзистенциализму (апрель
1979 г., Таллин) или импровизации в современной
музыкальной культуре (апрель 1982 г., Ленинград) и
т.д. На аналогичных конференциях в Риге (июнь 1982
г.) и Новосибирске (май 1988 г.) я его не помню, а на
одном из самых представительных семинаров
"Тенденции развития советского джаза"
(сентябрь 1987 г., Ленинград), где он должен был
делать доклад, не было меня. Надо сказать, что, в
отличие от Барбана, все письменные и устные
выступления Переверзева, владевшего не менее
широкой лексикой, обычно всем были понятны без
перевода.
Будучи ст. научным сотрудником
московского ВНИИ технической эстетики, Леонид
Борисович прекрасно владел словом и слогом и за
эти годы явился автором многих публикаций по
вопросам художественной культуры - музыкальной
преимущественно. Читать его всегда было
интересно. Мне запомнилась его проникновенная
статья в "Муз. жизни" о гастролях Эллингтона
в Москве в 1971 г., а десятилетием позже - подробный
анализ в бюллетене "Панорама" джаз-клуба
МВТУ концертов духовной музыки Дюка, который
потом стал аннотацией к пластинкам
"Мелодии" с записью этих уникальных
композиций. Переверзев вообще нередко писал
рецензии на лицензии (Арт Тэйтум, Махелия
Джексон, Армстронг), кроме того, был частым
комментатором музыкальных передач радио и
телевидения (иногда вместе с Баташёвым, т.е. в две
бороды) и лектором общества "Знание", в
издательстве которого в 1981 г. у него вышла
брошюра "Путь к музыке". К сожалению, его
книга о джазе, написанная ещё в 60-х г.г., так и не
увидела свет, зато, правда, в качестве
послесловия (или приложения) к монографии В.
Конен "Пути американской музыки" (изд. 1977 г.)
был напечатан его развёрнутый исторический
очерк "От джаза к рок-музыке", подтвердивший,
что автора интересуют все течения, жанры и стили
современной музыкальной сцены. Но всё же
собственной, цельной книги о джазе у него никогда
не было издано.
В дальнейшем я встречал Л.Б. в основном
эпизодически, например, когда он вёл в кинотеатре
"Ударник" три памятных тематических
концерта "Путешествие в мир джаза" в декабре
1971 г., а также на разных "ассамблеях" в
джазовой студии "Москворечье" и столичных
двухгодичных фестивалях. Всё это время я
продолжал смотреть на него "снизу вверх",
относился почтительно и "на вы". Помимо
семинаров и симпозиумов, Переверзев, по-моему,
нечасто выезжал на джаз-фестивали в другие
города, и я изрядно удивился, когда в сентябре 1978
г. неожиданно увидел его на 2-м фестивале в
далёкой Фергане в составе внушительного жюри по
алфавиту: Барбан, Баташёв, Бахчиев . . . и Л.Б.
Именно там он сам предложил мне перейти "на
ты", экзотическая атмосфера средне-азиатского
жаркого Юга к этому располагала, а гостеприимная
щедрость хозяев не имела предела. Они всем всё
дарили, никто не уехал без достойного сувенира, и
Переверзеву оказался очень к лицу шикарный
бухарский халат, сразу сделавший его похожим на
предводителя басмачей. Нас приветствовал
ансамбль "Радуга" (девушки с голыми
животами), а сам четырёхдневный фестиваль
запомнился своим музыкальным разнообразием.
Тогда мы впервые услышали нашу теперешнюю
"звезду" пианиста Лёню Винцкевича из Курска,
и это был, наверное, единственный раз, когда в
одном концерте встретились на сцене сразу две
Вали-певицы - Пономарёва и Дегтярёва. В широком
ассортименте был представлен и местный
"восточный" джаз, о чём Л.Б. тут же написал
статью в "Ферганскую правду".
Худощавого и уже немолодого (да-да)
человека с профессорской бородкой и
внимательным взглядом глубоко посаженных глаз
можно увидеть в редакции журнала "Ровесник",
с которым он сотрудничает около 20 лет, и на
торжественном приёме в Спасо-хаусе по случаю 4
июля или на просмотре нового американского
киноэпоса; в зале московского Союза композиторов
и среди фестивально-джазовой толпы с Джорджем
Авакяном или за кулисами очередных "Осенних
ритмов" в Питере, где он однажды поймал меня за
пуговицу и, за неимением другой кандидатуры,
заставил отвечать на свои вопросы для
телевидения. Но на все эти вопросы существует
один главный ответ: "Да, Лёня, жизнь
действительно коротка, а музыка прекрасна" -
если процитировать В.П. Аксёнова, который
когда-то цитировал Л.Б. Переверзева.
***
"В джазе только девушки" бывают
только в кино, а в этой книге таких
"джазфэнок" крайне мало. Не буду утверждать,
что джаз и свинг противоречат природе
прекрасного пола, но, что ни говори, это всё же не
очень "женское" увлечение, и даже Полю
Уайтмену не удалось "сделать леди из джаза".
Правда, мы знаем достаточно много
"джазменок", в основном там, на Западе - от
Лил Хардин и Мэри Лу Вильямс до Карлы Блей и Синди
Блэкмен, но это профессиональные музыкантши, а не
любительницы. Колотя по клавишам или тарелкам,
они занимаются своим главным делом и тем
зарабатывают себе на жизнь, тогда как всякое
хобби требует большого дополнительного времени,
которого у нашей женщины и так в обрез. В самом
деле, для неё довольно обременительно быть
одновременно членом (или даже главой) своей
семьи, собирать пластинки и записи, работать в
какой-нибудь конторе, посещать джаз-клуб и ездить
по фестивалям. Здесь я не касаюсь тех
экзальтированных девиц, для которых джазовый
концерт - это всего лишь случайный повод для
очередной тусовки, ибо настоящий любитель
является таким же знатоком джаза, как и настоящий
музыкант. Но, хотя наши отечественные
"джазфэнки" - большая редкость, они всё же
были и есть.
На том же московском фестивале в 1968 г.
ребята познакомили меня с худенькой и
общительной Люсей Герасимовой. Какое-то время я
не знал, что она - сестра Анатолия, жили они не
вместе, да и сама фамилия достаточно
распространённая. Однако, она имела уже
собственное имя, т.к. пописывала статьи и
репортажи о джазе в местную московскую прессу, в
частности, еженедельную "Москоу ньюс",
обладая неплохим слогом и джазовой эрудицией,
вполне достаточной для журналиста. В этом, на мой
взгляд, заключался её главный вклад в наш джаз,
хотя Баташёв в библиографии к своей известной
книге, вышедшей в конце 1972 г., не указывает ни
одной её работы. После гастролей Иллинойского
джаз-оркестра Джона Гарви по 6-ти городам страны в
самом начале 1970 г. о нём появилась большая статья
Людмилы Герасимовой. Она всегда подписывалась
как музыкальный критик, и в этом качестве в мае
того же года я пригласил её на наш 2-й джазовый
фестиваль в Воронеж, где собралось тогда
множество интересных людей джаза из разных
городов (вообще это был наш лучший фестиваль по
сравнению с другими, есть что вспомнить). А уже в
июле во всех многоязычных выпусках "МН" об
этом событии был напечатан Люсин очерк на целую
полосу, что послужило для нас, конечно, хорошей
рекламой.
Она любила и понимала джаз, знала этот
мир изнутри, всё время вращалась в музыкальных
кругах, на концертах и джемах, к тому же была
легка на подъём, часто куда-нибудь выезжала, и,
кроме Воронежа, я помню её ещё в Куйбышеве,
Донецке и Горьком, где она тоже что-то писала в
местную прессу о текущих джазовых делах
(например, в горьковскую "Ленинскую смену" о
фестивале 1970 года). У неё дома, вблизи площади
трёх вокзалов, всегда было много пластинок и книг
на джазовую тематику, которые, правда, иногда
довольно бесцеремонно заимствовали её
бесчисленные друзья и знакомые. Она также очень
интересовалась нашими переводами, и я что-то
подарил ей тогда, кажется, пару книжек. Она была
любительницей такОго крепчайшего кофе, что его с
успехом можно было заваривать дважды, и обычно
угощала им, тогда ещё относительно дешёвым,
каждого визитёра. Компанейская и гостеприимная
по своей натуре, Люся была готова помочь каждому
человеку (в том числе и Вале Пономарёвой, у
которой в то время были трудности с жильём), ей же
мало кто помогал, статьи печатались нерегулярно,
поэтому жизнь у неё была трудной и сумбурной,
особенно после смерти матери.
К тому времени (2-я половина 70-х) Толя
Герасимов уже перебрался в Штаты, Люся осталась
совсем одна, и я её почти нигде не встречал, кроме
как на концертах в ДК "Москворечье". В
"МН" её сотрудничество закончилось,
по-моему, где-то в 1973 г., но она ещё кое в каких
изданиях публиковалась, т.к. презентовала мне со
своим автографом ежегодник "Молодой
гвардии" под названием "Панорама", № 7 за
1975 год, где была помещена её отличная обзорная
статья о творчестве Эллингтона (писать она всё же
умела). Т.е. в том году она ещё была в Москве, но
потом полностью исчезла из виду. Последний раз я
к ней заходил с Г. Шакиным, проездом с какого-то
фестиваля. Люся заметно поправилась, хорошо
выглядела, но за традиционным кофе говорила
только о своём брате, который собирался
пригласить её к себе, писал и звонил из Нью-Йорка.
С тех пор мы больше не встречались, и неизвестно,
что с ней стало. У меня остались в памяти её
искренние статьи, коммуникабельность и в то же
время какая-то неприкаянность, незащищённость в
жизни. На московском джазовом небосклоне она
промелькнула как мотылёк, и след её давно истаял.
***
Разные люди оставляют после себя
индивидуальные, неповторимые следы в нашей
памяти. И в ней нет для них иерархии наподобие
ступенек лестницы, потому, что память живёт по
принципу веера - как и всё другое живое (как и
джаз). Так же пишется и эта книга, в спектре
которой - целый калейдоскоп личностей. Среди них
есть те, кто уже покинул нас, но яркий свет от них
продолжает идти к нам словно с далёкой звезды,
помогая увидеть наш собственный путь и указывая
истинную шкалу человеческих ценностей.
Та часть моей жизни, когда я близко
знал Игоря Лундстрема, была озарена именно таким
светом и походила на встречу с радугой, в конце
которой, как известно, закопан горшок с золотом.
Для меня в данном случае золотом являлась та
кладезь духовной мудрости, бесконечной
гуманности и априорной доброты, которая была
заложена в этом человеке.
Конечно, это был профессионал, а не
джазфэн, но Игорь был также моим хорошим другом, а
это слово стоит первым в названии книги. Что же
касается джаза, то ему он посвятил и отдал
фактически всю свою жизнь, как музыкант и как
музыковед, это была сущность его существования и
одна большая любовь. И когда 22 декабря 1982 г.
Всевышний решил прервать срок его земного бытия,
совершенно беспричинно и безжалостно, я испытал
глубочайший шок, а в душе образовалась саднящая
пустота, не заполненная до сих пор.
Тогда же Рома Копп попросил меня
написать статью, посвящённую памяти Игоря,
которая была поставлена внеочередным материалом
в клубный "Пульс джаза" № 40. Насколько мне
известно, в те дни (и позже) об Игоре вообще больше
никто нигде ничего не писал. Пусть та моя давняя
эпитафия из прошлого будет небольшим
напоминанием об этом прекрасном человеке.
ТЁПЛОЕ ТЕЧЕНИЕ ЛУНДСТРЕМ
"Почему ты не бросаешь всё это?",
- спросил я его недавно. "До каких же лет будешь
мотаться по бесконечным гостиницам и автобусам,
толкаться в разные высокие двери, чтобы поехать в
какую-нибудь Прагу, добиваться утверждения
джазовой программы, выступать со своими лекциями
и беседами в каждом захолустье?".
"Человек всегда надеется", -
ответил он. "К тому же это просто моя жизнь и
другой у меня нет. Правда, я давно уже мог бы уйти
на пенсию, нянчить внуков и удить рыбу на даче, но
тогда это был бы не я. Неисправимый оптимист,
скажешь ты, но ведь я живу этим".
Таким он и остался в моей памяти (нашей
памяти), таким он оставался до самого своего
конца, внезапного и невероятного, неожиданного и
непостижимого. Как будто кто-то где-то взглянул
на часы, повернул невидимый выключатель, и
человек оказался в ином мире. А для всех нас его
просто не стало.
Он обычно говорил мне "ты", но я
неизменно много лет обращался к нему на "вы"
- и не столько из-за определённой разницы в
возрасте, а из глубочайшего уважения. Его
прямодушие не могло бы вас обидеть (это был
интеллигент до мозга костей) - оно просто
подчёркивало его дружеское расположение. И лишь
я осмелился перейти на более близкое обращение
по имени - это получилось как-то естественно, на
правах давнего знакомого, но теперь
непредсказуемая природа заставила всех нас
называть Игоря Леонидовича Лундстрема только в
третьем лице прошедшего времени.
Я уже не помню точно, когда и как я с ним
познакомился. Сейчас мне кажется, что он был в
моей жизни всегда. Запомнился 1969-й год, очередной
фестиваль джаза в Куйбышеве, куда нас пригласили
в жюри. Между Горьким и Волгоградом у оркестра
Лундстрема в конце марта было "окно", и Игорь
прилетел на три дня. В то время по телевидению шёл
какой-то чемпионат по хоккею, и каждую свободную
минуту он интересовался счётом. Меня же давно
интересовало, почему "шанхайцы" не
вернулись раньше. Ведь тогда это могло бы,
наверное, заметно сказаться на развитии нашего
джаза. "Если бы мы вернулись сюда раньше, ты бы
сейчас со мной не разговаривал", - ответил он.
Легендарные "шанхайцы" помнятся
мне ещё со студенческих лет - первые концерты
Олега Лундстрема в ленинградском Саду отдыха на
Невском, куда мы ходили всем своим Политехом,
Габискерия со своим оркестром в воронежском
цирке "шапито", Райский на минском радио. В
последствии я познакомился с Надей Оксютой,
женой покойного трубача шанхайского состава
Жоры Барановича, которая переехала жить в
Воронеж и помогала мне в книжных делах с текстами
английских песен на своей кафедре РГФ. Но кто бы
мог тогда подумать, что мне доведётся
подружиться с самим Игорем Лундстремом!
Пожалуй, с ним невозможно было не
подружиться - таким общительным,
доброжелательным и дружелюбным был он. Каждый
раз, когда они приезжали в наш город на гастроли
или встречаясь где-нибудь на фестивале, я с
жадным интересом расспрашивал его о "тех"
временах. Жаль, что из-за вечной занятости и
спешки у него не оставалось времени взяться за
мемуары - могла бы получиться захватывающая
книга. И сами годы уже подсказывали это - когда
Олегу Леонидовичу исполнилось 60 лет, и оркестр
как раз в эти дни был в Воронеже (1976), то в его
составе находилось лишь пятеро из тех
"шанхайцев". "Мне всегда было легче
говорить, чем писать", - сказал он как-то.
Да, рассказчиком он был действительно
отменным. Все помнят о триумфальной поездке
оркестра Лундстрема на пражский фестиваль джаза
в апреле 1978 г., но надо было слышать, как об этом
рассказывал сам Игорь! /К счастью, его тогда
догадались записать, и стенограмма - живой голос -
сохранились/. Приезжая с оркестром куда-либо,
почти в каждом городе, где есть музыкальное
училище, джаз-клуб или просто любители джаза, он
просил организовывать встречу и выступал перед
собравшимися задаром, просто так, часа по два
блестяще рассказывая о проблемах джаза со своих
позиций музыковеда и музыканта. Своей
красноречивой скороговоркой он буквально
гипнотизировал публику. Такие же выступления мне
помнятся всякий раз, когда он бывал членом
каких-нибудь жюри на джазовых фестивалях в
разных городах.
Игорь всегда говорил, что думал, и был
готов помочь, наверное, любому человеку.
Несколько лет назад он загорелся идеей
протолкнуть сборник моих переводов в
издательство "Прогресс" со своей
вступительной статьёй. Мы разработали план
книги, много на эту тему переписывались,
встречались не раз в Москве, но с течением
времени этот проект по разным причинам засох на
корню, и очередной мой "воздушный замок"
испарился (не по его вине).
Чистый и искренний, он обычно очень
непосредственно и открыто проявлял свои чувства.
Как он радовался, когда на 60-е советского джаза я
послал ему в презент долгоиграющий диск Коулмена
Хокинса с Чу Берри: "Ты не представляешь", -
говорил он потом по телефону, "ведь эти записи
ещё в конце 30-х я снимал ноту за нотой!".
Как тенорист, он был прекрасным
исполнителем баллад - вообще, "мэйн-стрима".
Аранжировщик бэнда Лундстрема В. Долгов однажды
заявил ему: "Если бы ты не играл так здорово
баллады, я бы не посчитался только с тем, что ты -
брат Олега". Тем не менее, на последнем
"джеме" с оркестром в Воронеже в прошлом
году Игорь выдал такой горячий блюз, что его
"течение" выглядело уже не столько
"главным", сколько "тёплым" - каким и был
сам этот человек.
Мне трудно писать о нём, не находится
нужных слов и не поворачивается язык говорить
"был". В постоянной текучке и суете жизни
эпизодически ты встречаешься со своими близкими
по духу людьми, и никогда не знаешь, что вот этот
раз может быть последним, а про свою любовь к ним,
думаешь, ещё успеешь сказать. И когда не
успеваешь, когда такой человек неожиданно уходит
из нашего безумного мира, то наряду со скорбью и
безысходностью ощущаешь естественное чувство
яростного бессилия и желание остановиться,
оглянуться, чтобы самому успеть сделать в этой
земной жизни что-то как можно быстрее и больше.
Стыдно признаться, я не всегда поздравлял его
даже с Новым годом - в отличие от него,
внимательного и памятующего. Всего месяц назад в
Москве он сказал мне: "Дорогой друг, в январе мы
будем в вашем городе" - вот, думаю, тогда и
свидимся, наговоримся как следует, приготовил
ему даже небольшой презент в виде своей
очередной переводной книги, но судьба
распорядилась иначе. Опять я не успел.
Ты найдёшь меня там, над радугой,
Где синие птицы летают.
Если птицы летают над радугой,
Почему не летаю я, кто знает?
25 декабря 1982 года.
***
Придерживаясь по-прежнему
хронологии своих встреч с новыми людьми, хочу
остановиться на 1968-м, когда начались наши
регулярные поездки в Куйбышев на местные
фестивали джаза. Тогда их по стране было ещё не
так много, как в 70-е годы, и каждый являлся целым
событием.
Деление городов на "джазовые" и
"неджазовые", конечно, весьма условно, но
история ретроспективно всё ставит на место.
Запомнился тот факт, что ещё в 1960 г. за 28 дней
непрерывного пребывания в Куйбышеве оркестр
Олега Лундстрема дал подряд 39 (!) концертов с
аншлагами - это в городе, который не насчитывал и
миллиона жителей! ("Да, мы вообще тогда
месяцами сидели в таких городах, как Куйбышев, в
других - по две-три недели", - говорил Олег
Леонидович).
Городской джаз-клуб "Квинт-66" был
открыт там концертом своих джазовых ансамблей в
июне 1966 г., но ещё раньше самаритяне нашли новую
форму работы в виде объединения всех городских
молодёжных клубов в единый "ГМК-62" (со своим
счётом в банке). Вначале его возглавил В. Климов,
уверенный в себе деятель из местного
руководства, человек новой формации с деловой
хваткой. Во всяком случае, мне он тогда при
кратком знакомстве показался таким прообразом
современного бизнесмена, который помнит обо
всём, а слово его стоит подписи. Позже директором
"ГМК-62" был Б. Чернышёв.
В этом "ГМК" имелась секция
эстрадной и джазовой музыки, по инициативе
которой в 1962 г. был проведён, соответственно,
фестиваль эстрадной и джазовой музыки
внутригородского масштаба. В действительности,
первым именно джазовым был там фестиваль 1967 года
"Весна-50" (посв. 50-летию Сов. власти), что не
мешало джаз-клубу потом вести отсчёт с 1962 г.
Куйбышевские фестивали в то время проводились,
как и везде, целиком на общественных началах и по
существу были любительскими, но "ГМК" уже
пытался работать (впервые в стране) на принципе
самоокупаемости, и ребята находили деньги на
джаз, например, за счёт предварительного
устройства других беспроигрышных мероприятий в
городе (в частности, памятного концерта
Высоцкого во Дворце спорта в ноябре 1967 г.). Среди
местных джазовых активистов тогда выделялись
Эдуард Барков, Лев Бекасов, Валерий Балакин
(председатель оргкомитета фестивалей), Юрий
Луконин, Рудольф Севостьянов.
Сперва это были так называемые
фестивали городов Поволжья, но вскоре там начали
появляться также музыканты Ростова, Воронежа,
Донецка, Баку, Свердловска. И в феврале 1968 г. я
получил бумагу от В.В. Балакина с приглашением
прибыть с нашей командой на 2-й (3-й?)
джаз-фестиваль "Весна-68" (посв. 50-летию
комсомола). Между прочим, после Таллина впервые
вошли в практику и стали развиваться среди
джазфэнов списки адресов джаз-клубов (их
председателей, активистов, музыкантов,
музыковедов) по всем городам страны - вещь очень
полезная и удобная. С годами они изменялись и
дополнялись, но ходили по рукам вплоть до конца
80-х.
В "ГМК" на Молодогвардейской ул.
нас (и всех других) встречал Э.В. Барков, знакомый
ещё по Таллину, когда инженер Куйбышевского
политеха, ныне зав. лаб. с.г.т. (?), однофамилец
поэта. Этот свободный человек, с которым у меня по
сей день сохранились хорошие отношения, всегда
производил на меня несколько странное
впечатление как джазфэн, и не только по манере
общения, что зависит от индивидуальных
особенностей. Организатор фестивалей, джазовый
функционер, один из лидеров джаз-клуба и член
жюри, наверное, сам должен быть достаточно
эрудированным любителем джаза, думал я, поэтому
был несказанно удивлён, когда во время одной
командировки Эдика в Воронеж мне как-то пришлось
рассказывать ему у себя дома, что такое "Модерн
джаз квартет"! Тем не менее, он многое делал для
своего "ГМК" и был в числе почётных гостей у
нас на 2-м Воронежском фестивале в 1970 г., а в
последующие десятилетия нередко встречался на
всяких "джаз-парти" в разных городах,
включая Ригу. Его невысокую, худощавую фигуру с
характерным профилем легко было приметить и
запомнить даже тому, кто страдал забывчивостью.
Летом 1992 г. я совершенно неожиданно (благодаря Н.
Лейтесу) оказался в роли переводчика у
американского диксиленда на волжском пароходе,
который делал краткие остановки во всех крупных
городах по пути, вниз по течению, и, находясь
буквально один день в Самаре (где не бывал уже
более двадцати лет), первым же встречным
человеком, с которым я столкнулся на улице, был
всё тот же "джазовый лидер" и зав. лаб. Э.В.
Барков!
Насколько я помню, председателем
Куйбышевского джаз-клуба в то время являлся Лев
Бекасов, которому приходилось все эти годы
сидеть сразу на нескольких стульях, т.к. он
одновременно играл на альт-саксофоне, руководил
оркестром "Хорус-66" КуАИ и был инженером.
Может быть, делал что-то ещё. Но музыкальную
сторону местного куйбышевского джаза для меня,
например, тогда представлял именно он (да ещё
гитарист Саша Соколов). Не знаю, каким Лёва был
клубным организатором, но бэнд у него звучал
тогда совсем неплохо ("мэйнстрим" в стиле
Бэйси), в частности, благодаря
солистам-саксофонистам Э. Серебрякову и Ю.
Юренкову, который впоследствии ряд лет работал в
"Кадансе" Г. Лукьянова. Фактически Бекасов в
джазе был в основном музыкантом, по
совместительству ведающим делами и интересами
джаз-клуба, как это потом случалось и с другими
джазменами во многих других местах от
Архангельска до Одессы. Лёва - один из тех людей,
благодаря которым произрастал наш живой
территориальный джаз, и лишь из любви к нему они
тратили своё время, здоровье и нервы на побочную
деятельность организационно-административного
плана. Конечно же, он был одним из первых, кого я
увидел перед входом во Дворец спорта на
концертах Дюка Эллингтона в Ростове осенью 1971 г.
Статьями, переводами, книгами и вообще
всякими литературно-журнальными делами в
"Квинте" занимались Р. Севостьянов и Ю.
Луконин, с которыми воронежский "ГИД" имел
непродолжительные контакты. (Правда, заметки о
Куйбышевских джаз-фестивалях в местной прессе
почему-то обычно писал Фейертаг). Оттуда же потом
пошло моё знакомство с ещё одним активным
клубным человеком Валерой Конновым, джазфэном
баскетбольного роста, пришедшим в куйбышевский
джаз несколько позже и вскоре перебравшимся в
Москву, поближе к центру джазовой жизни. Ну, а в
жюри и около него там же мне повезло встретить
уйму других интересных людей, начиная с нашего
теперешнего маститого бэнд-лидера Анатолия
Кролла, которому тогда было ещё только 25 лет!
До этого мне никогда не доводилось
бывать в Куйбышеве. Город совсем не коснулась
война, и в её годы туда были переведены наркоматы,
посольства, театры и проч., а с помощью
метростроевцев вырыт запасной сверхсекретный
бункер для Сталина, в то время самый глубокий в
мире (целых 40 метров, тогда даже у Гитлера было
всего 19), которым он, впрочем, никогда не
воспользовался и куда теперь впускают желающих
за умеренную плату. Это вообще единственный
такой правительственный бункер, открытый для
посещения туристов.
Как все приволжские поселения,
Куйбышев растянулся вдоль реки на многие
километры, но, помимо новых микрорайонов, старая,
более приятная для глаза часть города состоит в
основном из невысоких, хорошо сохранившихся
домов, разделённых частыми улицами. Транспорт
останавливается там на каждом углу, и местные
шофёры в 60-х утверждали, что Куйбышев занимает
первое место в Европе по количеству светофоров.
Мне запомнился старинный готический костёл на
одной из главных улиц, потому что его копия
стояла у нас в Воронеже недалеко от того места,
где я живу, но в 50-е г.г. здесь этот красивейший
памятник архитектуры снесли как "гнездо
баптистов", и теперь на этом месте стоит серая
"хрущёба".
Сохранились там также и
дореволюционные гостиницы в центре, в которых
когда-то гуляли самарские купцы (а теперь новые
русские коммерсанты), где мы, люди джаза, жили,
бывало, одной кучей в 14-местной комнате. Правда,
наш диапазон менялся от общежития в пригороде до
шикарного отеля "Волга" на самом берегу
реки. Где-то на набережной было тогда ещё этакое
псевдобурлацкое заведение с прямым пивопроводом
от знаменитого "Жигулёвского" завода, и
вообще во время фестивалей пиво там текло рекой,
во всяком случае, для членов жюри. Однажды после
очередного "заседания" жюри я каким-то
образом ухитрился рассовать по карманам целый
ящик бутылок с пивом и заявился с ними в
гостиницу к общей радости 14-ти компаньонов.
Мне нравится и сам город, и атмосфера
общения на этих куйбышевских фестивалях, хотя
добираться туда на поезде из Воронежа было
непросто, с пересадкой на электричке (а когда
народ бежал с китайской границы после военных
инцидентов в 1969 г., нам даже пришлось
возвращаться в общем вагоне на третьих полках). В
то время уже налаживались кое-какие
международные экономические контакты с Европой,
и итальянцы запускали в Куйбышеве кондитерскую
фабрику "Россия", отчего молоко в магазинах
было только синюшного цвета. Сестра нашего
ударника, работавшая на шоколаде, стажировалась
в Венеции, и, когда он навестил её в дни
очередного приезда воронежцев на фестиваль
"Весна-70", она подарила ему экзотический
сувенир в виде гондолы. На обратном пути в пустой
и тёмной электричке, бешено мчащейся сквозь мрак
Черноземья, ударник неожиданно для всех вытащил
из сумки эту большую заграничную игрушку, чтобы
показать нам подарок. Он включил какой-то
рычажок, и мгновенно всё ожило: гондольер
зашевелил веслом, прекрасная маленькая балерина
в лодке стала крутить свои пируэты, зажглись
крохотные лампочки, тихо зазвучали невидимые
музыкальные колокольчики, и полилась мелодия.
Это было настолько красиво и ирреально в данной
обстановке, что напоминало сказки Гофмана.
Проходивший через вагон запоздалый кондуктор в
изумлении остановился как вкопанный, раскрыв
рот. Мы тоже зачарованно смотрели на чужеземное
чудо, и это был уже не идущий по расписанию поезд,
а некая машина времени, уносившая нас куда-то в
далёкое детство.
Джазовая жизнь в каждом нашем городе,
неважно, бывал ли я там или нет, всегда была
связана с конкретными личностями, определявшими
его джазовое лицо, неважно, знал я их лично или
нет. Но большинство знал. Коновер как-то заметил:
"Луис Армстронг - это сердце джаза, Дюк
Эллингтон - это душа джаза, Каунт Бэйси - это ноги,
на которых стоит джаз", что-то в этом роде.
Опорой нашего джаза на местах были как раз те
джазфэны, которые вкладывали в него душу и
сердце, а когда надо, брали ноги в руки и с разбегу
пробивали головой резиновую стену равнодушия
чиновников.
Особое место в джазовом пространстве
(и времени) занимает Новосибирск. Я, правда, не
помню никого оттуда (кроме Виттиха) на встречах
активистов в Таллине, хотя они там, кажется, были,
но затем в ближайшие годы на куйбышевских
фестивалях уже стали появляться делегации их
джаз-клуба. Его тогда для меня символизировал
Саша Мездриков, с которым раньше или позже я,
конечно же, не мог не познакомиться.
Наверное, подобную историю
новосибирского джаза опишет кто-либо другой, из
местных анналистов, как это уже вкратце сделал
музыковед В.М. Калужский в известном сборнике
"Советский джаз" (1987). Я лишь напомню
читателю "этапы большого пути", чтобы
привязать их к хронологии своего изложения.
После организации в 1957 г. Сиб. Науч. Центра
интеллектуальная атмосфера в городе заметно
полевела относительно прежней, и под присмотром
Советского РК ВЛКСМ в 1962 г. образовался первый
джаз-клуб "Спектр" (председатель Андрей
Гинсбург) при Доме учёных в Академгородке. Вскоре
там открылось и первое молодёжное кафе
"Подснежник" (с джазом), такие кафе в те годы
вообще играли подчас весьма активную роль
"возмутителя спокойствия", пока их не
поглотил застой 70-х. Как тут не назвать ещё и
знаменитое новосибирское кафе "Под
интегралом" (предс. Анатолий Бурштейн) с
легендарным выступлением Александра Галича в
марте 1968 г.! Нет, ребята, тогда это было ба-альшим
делом, поскольку и Аркадьич и джаз всегда шли
вразрез с догматами "единственно верного,
всепобеждающего учения".
Потом, в конце 1967 г. уже при Дзержинском
райкоме комсомола (так было положено) в городе
появился новый джаз-клуб "Квадрат" (Ал.
Мездриков), который использовал для своей работы
кафе "Отдых", "Эврика", "Электрон" и
другие плошадки, провёл три местных фестиваля и
просуществовал до 1973 г. В этом году на смену ему
пришло Творческое Джазовое Объединение
"Такт-18" (Сергей Беличенко, по 1987-й г.), снова
при Доме учёных, и эта марка "ТДО" существует
до сих пор. Но если прежний "Квадрат" ставил
перед собой более скромные задачи городского
масштаба по пропаганде новосибирского джаза,
который тогда (по выражению Владимира
Калужского) "находился на перепутье", то
новое ТДО за последующие 20 лет вывело его на
новые орбиты.
Все эти годы, логично и по праву,
Новосибирск являлся как бы центром всего
джазового Зауралья, был флагманом сибирского
джаза. Но при этом почти все джазовые деятели,
которых я знал, почему-то считали своим долгом
постоянно показывать "Европе" значимость и
высокий уровень новосибирской джазовой музыки,
хотя никто это не подвергал сомнению. Они с
подозрением и обидой относились к любым
высказываниям московских "мэтров", которые
якобы не уделяли им достаточного внимания,
болезненно реагировали на всякую критику, и этот
совершенно надуманный антагонизм однажды
послужил даже темой беседы за круглым столом на
5-м Донецком джаз-фестивале в феврале 1977 г. Такой
комплекс неполноценности заставляет человека
самоутверждаться и для этого быть, например,
крайне левым, прослыть авангардным радикалом,
чему тогда немало способствовало появление
"фри-джаза". Действительно, многие сибиряки
были искренними поборниками новой "чёрной
музыки", но всё же в их приверженности к ней
всегда чудилась какая-то подчёркнутая
нарочитость. Тем не менее, недаром Фима Барбан
быстро нашёл общий язык (и потом даже передал им
свой "Квадрат", который там и зачах),
Беличенко истово мастерил самодельные каталоги
по новому джазу, а Мездриков демонстративно
пытался открещиваться от ярлыка
"авангардизма". Кажется, именно там взамен
этого изобрели термин "собачья музыка" (или
просто "собака").
С другой стороны, эта местная
фри-тенденция находила в Новосибирске
достаточно заинтересованную аудиторию
благодаря существованию Академгородка, где
учёные-шестидесятники, интеллигенты-физики,
оторванные от "Европы", живя в тайге среди
сосен, хотели по-прежнему быть в курсе
самого-самого - левого, правого, чёрного или
белого, но современного и новейшего, и не только
джаза. Т.е. им нужна была
музыкально-интеллектуальная информация, поэтому
на неё был спрос. А если есть спрос, то должно быть
и предложение. Когда я впервые, уже в 80-е г.г.,
попал в Новосибирск, то мне представлялось, что
там по улицам, кроме медведей, ходят одни
"авангардисты" (хотя у них был и один
диксиленд п/у Б. Балахнина).
Насколько я помню, моя дружба с Сашей
Мездриковым началась на одном из Куйбышевских
фестивалей 1968-69 г.г. и окончательно сложилась во
время Горьковского "Джаз-70", который собрал
и объединил многих. Не перестаю удивляться
избирательной фрагментарности человеческой
памяти, но во всяком случае почему-то до сих пор
перед собой отчётливо вижу ординарный эпизод,
как по залитой ярким весенним солнцем самарской
улице навстречу мне идёт улыбающийся А.Г.
Мездриков своей обычной походкой Зиновия Гердта.
От Горького (о котором ниже) осталась большая
куча разнообразных фотографий всеобщего
братания, на многих из которых вместе со мной
рядом запечатлён и А.Г. (если не ошибаюсь, как раз
в том году у него родился сын).
Помимо джазовых дел, Мездриков тогда
работал профессиональным технарём, т.е. был ст.
инженером местного телецентра, от которого он
однажды попал даже в командировку в Воронеж,
прилетев в аккурат на 9 мая 1975 г., и, прописавшись в
гостинице, жил, в основном, у меня дома. Уже в то
время он прекрасно знал английский, переводил
статьи, аннотации с дисков и редактировал чужие
переводы книг, поэтому у нас была ещё одна, так
сказать, эпистолярная общность. Когда в 1974 г. в
Новосибирском музучилище (как и в других городах)
было открыто эстрадное отделение, то А.Г. стал
вести там не курс истории джаза (как многие
джазовые деятели), а преподавать английский язык
и обучать джазовому вокалу (!), в связи с чем все
последующие годы мы с ним часто обменивались
песенными текстами "вечнозелёных"
стандартов. И надо сказать, не "звёзд", но
просто хороших певиц ему там удавалось делать
(например, Наташа Соболева).
Позже он решил сменить свою профессию
и полностью перейти на английский язык и джаз.
Для этого Саша стал заочником Томского
пединститута и весной 1982 г. на кафедре английской
филологии защитил там диплом о некоторых
аспектах джазового "слэнга"! По-моему, в те
годы такая тема в педвузах была уникальной (да и
сейчас тоже). К своей дипломной работе,
написанной по-английски, А.Г. составил приложение
в виде словаря джазового "слэнга" - очевидно,
это была компиляция других подобных жаргонных
лексиконов такого рода (с некоторой долей
отсебятины), но очень полная и объёмистая, и я до
сих пор с удовольствием пользуюсь иногда его
самодельным справочником, копию которого он мне
любезно презентовал.
Как секретарь ТДО, в 70-80-е Мездриков
(вместе с Беличенко) представлял джазовый
Новосибирск дома, в стране и за рубежом. Ничто
джазовое в городе не проходило без его прямого
или косвенного участия. Неизменно подвижный, с
острым умом и мгновенной реакцией на
собеседника, постоянно занятый очередными
делами и прожектами, он был лёгок на подъём и
регулярно появлялся на всех крупных фестивалях в
Союзе, где мы чаще всего и встречались. В апреле
1977 г., под маркой 20-летия Сиб. Науч. Центра, ТДО
удалось организовать свой первый (после
длительного перерыва) джаз-фестиваль в Доме
учёных, и с этого времени концерты, фестивали,
симпозиумы, "недели", "саммиты" и прочие
акции (включая джаз-пароходы по Обскому морю)
пошли там косяком в геометрической прогрессии, в
частности, благодаря стабильному
покровительству со стороны известной фирмы
"Вега", спонсора многих таких "акций". А
начиная с 80-х, новосибирский ТДО также курировал
фестивали и в других городах Сибири.
В 1991 г. неутомимый А.Г. возглавил
"Новосибирский джазовый центр" при
филармонии, превратившись, таким образом, в
одного из немногих наших людей, пытающихся жить
только за счёт джаза. Но ТДО при этом сохранилось
и продолжало работать. Его функционерами и
членами правления за 20 лет были самые разные
джазфэны - от проф. Евгения Кузьмина до к.х.н.
Светланы Кетчик и просто Алекса Иванского (ныне
"парижанского") - из тех, кого я знал лично. Со
временем председателем ТДО и его музыкальным
директором там стал С.А. Беличенко (Билли Чен-Коу).
|
