Пожалуй, более звездного состава (в традиционном джазовом понимании) я не видел давно. В самом деле, перечислять заслуги сайдменов - барабанщика Билли Хиггинса, гитариста Джона Аберкромби, контрабасиста Марка Джонсона - и лидера квартета, тенор-саксофониста и флейтиста Чарльза Ллойда, дело утомительное и долгое. У каждого из них богатая и необычайно насыщенная карьера, приведшая всех четверых в последние годы на европейскую фирму ECM. Лейбл этот, несмотря на уникальность, столь популярен в России, что останавливаться и подробно о нем рассказывать я не буду. Скажу лишь только, что для Чарльза Ллойда работа с Манфредом Айхером (продюсером и хозяином ECM) стала выходом из затянувшегося на долгие годы молчания после весьма успешного и плодотворного периода в конце шестидесятых, во время которого он даже однажды приезжал в Советский Союз и выступал в Таллинне. Строго говоря, даже в этот период почти полного ухода из мира музыки редкие его альбомы продолжали выходить, а в начале восьмидесятых музыкант два года очень активно сотрудничал с тогда еще совсем юным (а ныне, увы, покойным) пианистом Мишелем Петруччиани, но об окончательном возвращении на сцену можно говорить только после начала сотрудничества Чарльза Ллойда с ECM. Именно к выходу нового альбома на этом лейбле и было приурочено небольшое гастрольное турне квартета, два выступления из которого прошли в нью-йоркском клубе Knitting Factory. "The Water Is Wide" записан несколько отличающемся от концертного состава ансамблем. Во-первых, в записи участвовал пианист Брэд Мэлдау, а, во-вторых, вместо Марка Джонсона на контрабасе играли Лэрри Гренадиер и Дарек Олес.
Толпа, собравшаяся во второй день концертов, мало напоминала привычную публику завсегдатаев клуба. Многие слушатели были явно не молоды, а часть из них проявляла к тому же повышенную нервозность. Как назло, за полчаса до концерта произошло короткое замыкание, в результате которого сгорела часть осветительных прожекторов в зале, а по всему клубу распространился горький запах дыма. С небывалой для Knitting Factory расторопностью ровно к заявленному времени зал был оборудован временным освещением, и почти без опоздания концерт начался.
Первое, что бросилось в глаза (еще до того как зазвучала музыка) - это какое странное, несколько отталкивающее впечатление производит Чарльз Ллойд. Высокая фигура в черном костюме, в черных узких ботинках, в черном берете и маленьких круглых темных очках всем своим видом демонстрировала неприятие публики, перед которой приходится выступать. Какая-то внутренняя борьба происходила в этом человеке, и казалось, что, того и гляди, переполняющие его чувства вырвутся наружу. Практически не замечая зал, Чарльз Ллойд стал немедленно возмущаться тем, что перед его двумя микрофонами звукорежиссер случайно оставил еще одну пустую микрофонную стойку. Впрочем, его возмущение, так же как и вся остальная речь, сводилось к интонационно неокрашенному бормотанию, больше похожему на диалог с самим собой, чем на разговор с кем бы-то ни было еще. Стойку немедленно убрали, после чего Чарльз Ллойд собрался с духом и начал играть.
К сожалению, могу сказать, что цельного впечатления музыка квартета на меня не произвела. Манера игры лидера ансамбля на тенор-саксофоне не показалась мне столь интересной, как я ожидал. Все приемы в основном сводились к постоянному использованию октавных переходов и довольно мягкой атаке (ECM все-таки). Больше абсолютно ничего, если не считать того, что мундштук установлен не совсем ровно, таким образом, что саксофон у музыканта находится не внизу, а немного сбоку. Более того, первые несколько композиций оставили у меня ощущение, что ансамбль играет одну и ту же мелодию, лишь слегка варьируя вариации. Самое странное при этом, что, как только Чарльз Ллойд садился отдыхать, все становилось на свои места. Джон Аберкромби, к которому после единственного виденного мной еще в Москве концерта я относился довольно спокойно, играл просто потрясающе: очень мягко, без надрыва и даже, как казалось, слегка замедленно. Его соло в первой части и аккомпанемент во второй были самыми интересными моментами концерта. Хорошо, но немного напряженно играл и Марк Джонсон. Видимо, сказывалось то, что с материалом он был знаком хуже остальных музыкантов. Но под конец, видимо - почувствовав некоторую свободу, он сыграл интересное соло смычком, после которого, впрочем, большую часть времени почти ничего не играл вообще.
Четвертый участник квартета - ветеран джазовой сцены Билли Хиггинс - произвел на меня самое тяжелое впечатление. Его игру нельзя было назвать ни виртуозной, ни современной, ни сколько-нибудь сильной. К тому же, как выяснилось позже из пространной и довольно бессвязной речи Чарльза Ллойда, Хиггинс болен. Тем не менее сострадание и уважение к прошлым заслугам не могут в достаточной мере компенсировать недостатки исполнения. Ближе к концу нервное состояние Ллойда немного спало, частично передавшись зрителям, многие их которых к этому моменту реагировали на происходящее на сцене так, как будто они не на джазовом концерте, а на сеансе Кашпировского. Стоны, вздохи и нечленораздельные восклицания раздавались там и тут, не говоря уже о совершенно неадекватных взрывах аплодисментов. Сняв очки, но так ни разу и не взглянув в зал, Чарльз
Ллойд взял флейту и заиграл максимально резкую для него композицию. Всплески мелодии и скоростная иногда техника игры сочетались с лиризмом и мягкостью пьесы. В этот момент, можно сказать, наступила кульминация концерта. Композиция в скором времени переросла в дуэт двух солистов, когда к флейте подключилась гитара Аберкромби.
Вступление к самой последней вещи Чарльз Ллойд сыграл на довольно экзотическом инструменте - китайском гобое. Основная часть композиции была сыграна вновь на тенор-саксофоне, а во время ее исполнения все четверо музыкантов имели возможность импровизировать в различных, иногда довольно неожиданных сочетаниях инструментов. После этого Чарльз Ллойд еще долго говорил о том, как нужно помочь больному Билли Хиггинсу и другим нуждающимся, о своей музыке, о том, что не нужно его фотографировать и, наверное, о многом еще. Я слушал его не очень внимательно. Меня больше занимал вопрос, почему мне так хочется поскорей выбраться из зала и совершенно отсутствует желание остаться на второй сет. Хотя с музыкальной точки зрения концерт мне был интересен, сам Чарльз Ллойд вызвал у меня какое-то органическое, физическое неприятие. Кто его знает, может, мне тоже пора обратиться к психиатру, а?
Запись в дневнике Ивана Шокина о концерте квартета Чарльза Ллойда
Пожалуй, более звездного состава (в традиционном джазовом понимании) я не видел давно. В самом деле, перечислять заслуги сайдменов - барабанщика Билли Хиггинса, гитариста Джона Аберкромби, контрабасиста Марка Джонсона - и лидера квартета, тенор-саксофониста и флейтиста Чарльза Ллойда, дело утомительное и долгое. У каждого из них богатая и необычайно насыщенная карьера, приведшая всех четверых в последние годы на европейскую фирму ECM. Лейбл этот, несмотря на уникальность, столь популярен в России, что останавливаться и подробно о нем рассказывать я не буду. Скажу лишь только, что для Чарльза Ллойда работа с Манфредом Айхером (продюсером и хозяином ECM) стала выходом из затянувшегося на долгие годы молчания после весьма успешного и плодотворного периода в конце шестидесятых, во время которого он даже однажды приезжал в Советский Союз и выступал в Таллинне. Строго говоря, даже в этот период почти полного ухода из мира музыки редкие его альбомы продолжали выходить, а в начале восьмидесятых музыкант два года очень активно сотрудничал с тогда еще совсем юным (а ныне, увы, покойным) пианистом Мишелем Петруччиани, но об окончательном возвращении на сцену можно говорить только после начала сотрудничества Чарльза Ллойда с ECM. Именно к выходу нового альбома на этом лейбле и было приурочено небольшое гастрольное турне квартета, два выступления из которого прошли в нью-йоркском клубе Knitting Factory. 
"The Water Is Wide" записан несколько отличающемся от концертного состава ансамблем. Во-первых, в записи участвовал пианист Брэд Мэлдау, а, во-вторых, вместо Марка Джонсона на контрабасе играли Лэрри Гренадиер и Дарек Олес.
Самое странное при этом, что, как только Чарльз Ллойд садился отдыхать, все становилось на свои места. Джон Аберкромби, к которому после единственного виденного мной еще в Москве концерта я относился довольно спокойно, играл просто потрясающе: очень мягко, без надрыва и даже, как казалось, слегка замедленно. Его соло в первой части и аккомпанемент во второй были самыми интересными моментами концерта. Хорошо, но немного напряженно играл и Марк Джонсон. Видимо, сказывалось то, что с материалом он был знаком хуже остальных музыкантов. Но под конец, видимо - почувствовав некоторую свободу, он сыграл интересное соло смычком, после которого, впрочем, большую часть времени почти ничего не играл вообще.
Ближе к концу нервное состояние Ллойда немного спало, частично передавшись зрителям, многие их которых к этому моменту реагировали на происходящее на сцене так, как будто они не на джазовом концерте, а на сеансе Кашпировского. Стоны, вздохи и нечленораздельные восклицания раздавались там и тут, не говоря уже о совершенно неадекватных взрывах аплодисментов. Сняв очки, но так ни разу и не взглянув в зал, Чарльз
Ллойд взял флейту и заиграл максимально резкую для него композицию. Всплески мелодии и скоростная иногда техника игры сочетались с лиризмом и мягкостью пьесы. В этот момент, можно сказать, наступила кульминация концерта. Композиция в скором времени переросла в дуэт двух солистов, когда к флейте подключилась гитара Аберкромби.
После этого Чарльз Ллойд еще долго говорил о том, как нужно помочь больному Билли Хиггинсу и другим нуждающимся, о своей музыке, о том, что не нужно его фотографировать и, наверное, о многом еще. Я слушал его не очень внимательно. Меня больше занимал вопрос, почему мне так хочется поскорей выбраться из зала и совершенно отсутствует желание остаться на второй сет. Хотя с музыкальной точки зрения концерт мне был интересен, сам Чарльз Ллойд вызвал у меня какое-то органическое, физическое неприятие. Кто его знает, может, мне тоже пора обратиться к психиатру, а?
