От саксофона до финского ножа - один
шаг.
Тезис идеологов от музыки.
Саксофон - основной инструмент джаза.
Из книжки В. Фейертага "Джаз".
Эти две фразы разделяют несколько лет, которые
вместили драматическую историю ненависти и
любви. Зловещее постановление ЦК о формализме в
музыке послужило началом охоты на джаз. А
саксофон стал первым в ряду преданных анафеме.
Что-то в нем сильно раздражало чиновников от
культуры. Может быть, форма?
Недаром то время названо "периодом
административного разгибания саксофонов". (А
что было делать с сопрано-саксом, который от
рождения прямой?.. Сделать из него кривую трубу
Гиллеспи! - А. К.). На обывательском уровне
возмущение выражалось примерно так: "Он
такой-сякой, да еще на саксофоне играет!".
К концу 40-х годов саксофон стал в Москве
раритетом. Василий Аксенов в своем эссе
"Баллада о тридцати бегемотах"
рассказывает, как пианист Борис Рычков, сбившись
с ног, искал по всей Москве саксофон, и случайно
услышал его робкие звуки из окна дома на Арбате.
Старик чех играл польку-бабочку, и с облегчением
за бесценок уступил саксофон Борису.
В фольклоре загорских музыкантов есть почти сага
о том, как и за какие деньги приобретал первый
саксофон для Дворца Б.И. Трайтель...
Возможно, в силу обстоятельств первый саксофон
знаменитого московского тенориста Александра
Пищикова имел клеймо какого-то "лейб-гвардии
полка". (Здесь прослеживается параллель с
Бавуриным, который играл "первого
саксофона" в оркестре самого государя
императора - фильм "Мы из джаза".)
Но, как говорил царь Соломон, все проходит. К
середине 50-х годов идеологи от культуры сменили
френчи и галифе на цивильные костюмы, и
вспомнили, что саксофон появился задолго до
империализма. Из самого гонимого сакс вдруг
превратился в самый любимый, даже престижный
инструмент. И больше всего звезд джаза после
реабилитации саксофона в России вышло именно из
саксофонистов.
Да, есть что-то мистическое в саксофоне...
Помню, мальчики-интеллектуалы из старших классов
устраивали лекции, где демонстрировали тогда еще
редкие "гиганты" Гленна Миллера вперемежку
с поэзией Ахматовой, Цветаевой... Действительно,
"все смешалось" в начале 60-х: поэзия на
площадях, мода на Хемингуэя и Ремарка, первая
жевательная резинка и сигарета
"Честерфилд", одна на четверых в школьном
туалете. Удивительные времена! И дело не в
романтике восприимчивых юных лет. Дело в
богатстве предлагаемых ощущений и переживаний,
которые готовили почву к пришествию следующего
поколения музыкантов. Но начиналось все просто и
банально: с танцев. Музыкальная тусовка
путешествовала со "своим" ансамблем по
клубам, боготворила лабухов, носила за ними
инструменты, ловила каждое их слово, подражала им
и рождала в своей гуще новых героев.
Принадлежа к тусовке и имея зачатки музыкального
образования, был реальный шанс пополнить собою
заветные ряды лабухов. Так случилось и со мною. Но
в начале был школьный оркестрик (с трубачом Юрой
Ивановым) и слава школьного масштаба.
Вспоминается первая в жизни командировка в
Москву ремонтировать барабан. И это - в день
написания четвертной контрольной по алгебре! А
вечер встречи выпускников? Цвет московского
студенчества, а перед ними - наш ансамбль. И я,
приятелем-ведущим названный руководителем
коллектива. И стыдно, и приятно.
Возникший за спиной легендарный Суднов,
перевесившись через мою голову, берет пару
хитрых, "ржавых" аккордов (типа maj + 11) со
словами: "Сыграйте-ка, чуваки, что-нибудь
этакое!".
Первым настоящим ансамблем, куда я был приглашен
тенор-саксофонистом Виктором Афанасьевым (за что
благодарен ему по сей день), был коллектив,
игравший в 1966 году в Лозе.
Место пианиста в нем освободилось после ухода в
армию Эдуарда Гуревича. Эдик аккуратно одевался,
нравился девушкам, красиво курил и всегда вел
себя спокойно. От него я перенял все, что мог, а
также подчеркнуто ритмичную манеру игры левой
рукой в буги-вуги ("бугешнике" на жаргоне
лабухов).
Сейчас знающие люди сходятся во мнении, что В.
Афанасьев сделал много для загорской легкой
музыки. Он играл довольно долго, вырастив целую
плеяду молодых музыкантов. Несколько лет он
увлекался джазом, но потом задули другие ветры, и
он заиграл и рок, и поп-музыку - все то, что
требовала публика ресторанов.
Урожденный оптимист, он отличался громким
жизнерадостным смехом, бесконечными приколами и
страстью давать прозвища. Виктор родился 29
февраля, что само по себе замечательно...
О том, как велик трубач Андрей Товмасян можно
судить, увы, всего по трем грамзаписям: "Азы",
"Господин Великий Новгород" и "Песня о
Москве".
Саксофонистам 60-х в этом отношении повезло
больше. Первым стал альтист Алексей Козлов,
который с благословения самого Дмитрия
Шостаковича записался с ансамблем на гибкой
пластиночке журнала "Кругозор".
Большим резонансом (не без старания идеологов от
музыки) сопровождался успех ансамбля альтиста
Георгия Гараняна на Пражском джазовом фестивале
1966 года, что нашло отражение на виниловой
пластинке формата "сорокопятка" (пьесы
"Терем-теремок" и "Баллада").
Но годом раньше свершилось - вышли первые
джазовые альбомы формата "гигант"! На них
запечатлены такие российские монстры
тенор-саксофона, как Алексей Зубов и Александр
Пищиков. Оба - виртуозы, знающие инструмент вдоль
и поперек, прошедшие все стили модерн-джаза. Но
Зубов - это и суперсерьезный подход к русской
теме в джазе (композиция "Сюита на русские
темы" из альбома "Джаз-68"). Пищиков же -
"правоверный колтрейнист", играющий вот уже
более тридцати лет авангардный джаз ("новую
вещь", как говорили во времена Колтрейна).
На этих же "гигантах" - другие заметные
тенористы тех лет: Владимир Сермакашев и Виталий
Клейнот. Первый - лидер "КМ-квартета" и автор
джазового хита - "Вальс для Наташи". (Уехал в
Штаты и мгновенно растворился там среди тысяч
саксофонистов. У Довлатова написано, что
Сермакашев работал у знаменитого барабанщика
Мэла Луиса. Но это - "на минуточку".) В.
Клейнот - мастер "фирменных" фраз и
интонаций в манере Сонни Роллинза. И первый
отступник в направлении к коммерческому
джаз-року.
Этих саксофонистов и многих других можно
услышать на дисках с московских фестивалей
"Джаз-65", "Джаз-66", "Джаз-67". Плюс два
альбома с фестиваля "Таллин-67", куда почти
случайно угодил известный американский тенорист
Чарлз Ллойд.
В 1967 году в возрасте 41 года умер Джон Колтрейн.
Казалось, эволюция мирового джаза
приостановилась.
Но в Загорске все шло своим чередом. Дослуживал
срочную Геннадий Токарев, были призваны пианист
Эдик Гуревич, барабанщик Толик Предтеченский и
их друг-стиляга Виктор Плужников. А неуемный
Виктор Афанасьев с бешеной энергией соединил
музыкантов, создавая все новые ансамбли.
Кто же тогда играл на саксофонах в Загорске? Это
уже названные В. Гросс, В. Афанасьев. В ДК им.
Гагарина играли альт-саксофонисты В. Сочилов и А.
Серовский, а также тенорист Е. Миронов. В
ансамбле, набранном практичным начальством ГДО
из солдат музкоманды, играл крепкий
тенор-саксофонист из Москвы Михаил Томилин.
Во времена моды на "Ласковый май"
предприимчивый московский музыкант изобрел
"Ласковый май-2". Но фискальные органы сочли
неубедительной его теорию о том, что "Ласковый
май " - это просто новое направление в
музыке"... Последовали санкции.
В ансамбле баяниста Короткова в Лозе кроме
тенориста В. Афанасьева играл на альт-саксофоне
Валерий Филатов (брат замечательного
барабанщика Павла Филатова). В ДК на Скобянке
(позднее на Горбуновке в Хотьково) играл сначала
на альте, а затем на причудливом
баритон-саксофоне Валерий Коваленко.
Импровизирующего баритониста, каким был Валерий,
непросто было отыскать даже в Москве.
Да и импровизация была еще тайной за семью
печатями, хотя пытались заниматься ею все, кому
не лень. И кому лень - тоже. А если совсем не
получалось, то компенсировали чем-то другим.
Однажды на танцах в ДК им. Гагарина один из
публики нелестно отозвался об игре саксофониста.
За что тут же получил саксофоном по голове и
оказался на полу под ногами танцующих. Так в
очередной раз была доказана магическая сила
воздействия саксофона на умы его слушателей.
Однажды в Загорском ПКиО я увидел совсем еще
редкую в те годы электрогитару. Кто мог
предположить, что через три-четыре года этот,
казалось, несерьезный инструмент почти вытеснит
с эстрады духовые?.. Кстати, на гитаре играл мой
будущий друг и компаньон Володя Рак. Но это уже
другой рассказ.
Судьбы загорских барабанщиков были часто
неотделимы от столичной музыкальной жизни. В
силу универсальности ударных барабанщик легко
вливался в любой незнакомый коллектив. Так было,
например, с Юрой Дмитриевым по прозвищу
"Буржуй". Так было с еще одним любопытным
человеком.
Как-то летом 1966 года появился мой друг-искуситель
Суднов и предложил подменить его на танцах в
Загорском ПКиО.
Загорский Парк культуры в местном джазе был,
пожалуй, вторым по значимости после ДК им. Ю.
Гагарина. Летом там собиралась тысячная толпа.
Бывало и опасно, и весьма напряженно именно с
культурой. Рискованно, но весело. К
нравственности взывал плакат с такими, например,
перлами: "На танцплощадке стилем не
танцевать!" и "Мужчина с мужчиной в паре не
танцевать!" Играть в парке было престижно -
тебя сразу узнавала вся загорская молодежь.
Все было как в известном кино: "утром
репетиция, вечером концерт". Суднов впопыхах
набросал на бумаге гармонию и улетучился,
предоставив мне самому выплывать с незнакомыми
московскими музыкантами. Среди последних были
аккордеонист Стельмах и альтист Козлов (тот
самый, "с бородавкой"). Поразили они меня
таинственным словом "мэйдж" (мажорный
аккорд) и необъяснимой терпимостью к моей юной
дремучести.
Здесь-то я в первый и последний раз столкнулся с
барабанщиком Вячеславом Пикуновым по прозвищу
"Антон". Антон тусовался только с
москвичами. Будучи музыкантом средней руки, он
ухитрился переиграть со многими восходящими
знаменитостями. Впрочем, творческая судьба
Антона оказалась непродолжительной.
Осенью того же года я очутился в лозовском
ансамбле баяниста Короткова. На барабанах там
играл замечательный музыкант Анатолий
Предтеченский. Не играл, а священнодействовал -
настолько впечатляла его щегольская посадка за
барабанами, какая-то особенная манера замахов и
ударов. К слову, он и по жизни был большим пижоном:
модно одевался, сдержанно разговаривал и курил с
такими паузами, что было непонятно, курит ли он
вообще? Играть с ним было всегда удовольствием:
барабаны его пульсировали и темп был идеальным.
Он был первым, кто стал играть осмысленные
роковые рисунки, но это уже после возвращения из
армии в 1969 году. Дальнейшая творческая судьба его
была настолько тесно связана с гитаристом
Александром Макаровым, что их имена и не
произносились по отдельности.
В этом же славном ансамбле, спустя некоторое
время, судьба свела меня с лучшим, на мой взгляд,
барабанщиком Загорска. Павел Филатов оказался в
Лозе после демобилизации из ансамбля ВМФ (служил
на Дальнем Востоке). А первые шаги в джазе делал
со своим талантливым другом Г. Токаревым. Паша
был очень техничным, очень джазовым музыкантом.
Впервые и именно у него я увидел тетради,
напичканные фирменными темами Паркера, Дезмонда,
Монка. Он мог под собственный аккомпанемент на
фортепиано спеть любую из них. От него первого я
услышал имя Рэя Чарлза и о существовании серии
наших альбомов "Джаз-65", "Джаз-66". У него
первого я увидел фирменный пластик на барабане
вместо устаревшей кожи. Помню его изобретение:
педаль, бьющую кверху, чтобы ставить е под том-бас
и ездить на "халтуры" без громоздкого
большого барабана. Лабухи, гораздые на
специфические хохмы, показывали ее действие
очень характерным жестом.
Сегодня мне кажется, что музыканту такого
масштаба было тесно в Загорске. Его трагическая
судьба словно бы подтверждает это: прошлой
осенью он был найден со следами насильственной
смерти в окрестностях города.
Вспоминая те годы, не устаешь удивляться обилию
хороших "ударников" (словечко тех лет,
которое сам не люблю) в Загорске. На мой взгляд,
больше, чем в любом другом городе Подмосковья.
Вдобавок к названным это и галантные Валерий
Шинкаренко по прозвищу "Жора", и Анатолий
Коссовский - вдохновитель и организатор
гастрольных набегов на Анапу, и стиляга Коля
Мухин, игравший много лет в ансамбле
"Серебряные колокола" с гитаристами
Ефимовым и Гансбургом.
Это те барабанщики, с кем мне довелось близко
общаться и работать. И все они играли джаз в 60-е.
Было что послушать и где станцевать в Загорске
конца 60-х! В ДК им. Ю. Гагарина играли
жизнеутверждающую музыку сподвижники
Александра Пасынкова. К ним часто примыкали
модернисты П. Филатов, Ю. Суднов, Г. Токарев.
В ГДО на Ферме играл сильный солдатский ансамбль.
Пианист В. Мильман был призван в армию со второго
курса Московской консерватории. У него впервые я
увидел фирменные ноты Брубека и поразился, в
какой жуткой тональности написана знаменитая
"Take five"! На диковинной маленькой
перламутровой гитаре-доске играл Боря Мерсон. На
теноровом саксофоне и флейте - Михаил Томилин.
Все трое были москвичами. Мы с Судновым частенько
заходили послушать московских музыкантов и
посидеть в кафе, переделанном из спортивного
зала.
В ресторане "Отдых", по словам одного
восторженного клиента, "кидал такие
импровизы!" на аккордеоне Геннадий Токарев,
оставивший к тому времени саксофон.
Там же играл на контрабасе замечательный
Владимир Иванов, единственный, пожалуй, из
музыкантов старшего поколения, кто смог позднее
сменить контрабас на бас-гитару.
А зимой 1967 года в Загорске пошла молва об
ансамбле, игравшем в клубе на Горбуновке в
Хотьково. Стараниями опять же Виктора Афанасьева
я был удостоен чести влиться в этот коллектив.
Особое влияние на становление моего юного
организма оказали два неповторимых музыканта и
человека. Первый из них, Валерий Коваленко,
руководил ансамблем и играл на экзотическом
баритон-саксофоне. Высокий, аскетичный - он был
смуглым вариантом великого баритониста Джерри
Маллигена. Играл он безукоризненно грамотно, в
импровизации нередко повторял излюбленные
фразы. Что, на мой взгляд, для джазмена -
показатель интеллекта.
Меня он истязал нещадно, ссылаясь часто на
некоего пианиста "Петра Пушкарева из
Москвы" (которого я стал тихо ненавидеть) - с
ним Валерий играл в 63-64 годах в ГДО. Бывали случаи,
когда "папа" в момент игры бесцеремонно
подходил ко мне и прилюдно исправлял мои огрехи.
(Упорные занятия с пластинками через год сняли
мои проблемы.)
Спартанский стиль Коваленко компенсировал
другой замечательный музыкант Владимир Рак,
игравший на электрогитаре. Увидев Владимира
впервые в Загорском ПКиО, я был под впечатлением
его "несоветской" внешности. Да и гитара его
звучала, как у американца. Выходец из Хотьково, он
начинал играть с братом-аккордеонистом в
самодеятельности. Поступил на мехмат МГУ и там
приобщился к джазу. В ансамбль с Коваленко его
свел Виктор Афанасьев ("во всем виноват
Афанасьев"!). От Володи я услышал имя
"невероятного" органиста Джимми Смита,
имена его кумиров-гитаристов Уэса Монтгомери,
Кенни Баррела, а позднее - виртуоза Джорджа
Бенсона. (Сегодня он известен больше как певец, но
в те годы журнал "Америка" о его технике
писал, что "там, где другой сыграет пять нот,
Бенсон уместит сорок".) Володя выписывал
модный тогда среди музыкантов чехословацкий
журнал "Мелодие", и спустя годы подарил мне
подписку за пять лет.
У ансамбля Коваленко был редкий и непривычный
саунд: мрачное и грозное созвучие двух
саксофонов - тенора и баритона - смягчалось
аккордами джазовой гитары. А репертуар был
весьма прогрессивным и рискованным для танцев.
Играли босса-новы Джобима, блюзы Джимми Смита,
"Work song" Ната Эддерди, разбавляя их дежурным
вальсом (например, "Сердце, молчи"), модными
твистами и шейком и какой-то галопирующей пьесой
с адекватным названием "Бравый гусар".
Девизом Коваленко было: "Публику надо
воспитывать джазом". Афанасьев же считал, что
эти слова могли бы украсить надгробный камень на
могиле джаза. И оба были правы по-своему.
Мрачный юмор Коваленко, интеллектуальные шутки
Рака, неувядающий оптимизм Афанасьева,
флегматичное поведение бас-гитариста Желудова,
эксцентричные выходки Буржуя и моя юная
дурашливость создавали неповторимый климат в
ансамбле.
А незабываемые халтуры в кафе мехмата МГУ! Дым
коромыслом, бешеный рок-н-ролл и ночлег вповалку
тут же на стульях и столах, а утром вдруг -
Афанасьев трубил побудку на саксе с балкона 17-го
этажа главного корпуса МГУ, где вся сонная Москва
у его ног!
Или свадьба Володи в шикарном "Метрополе".
Парадная лестница в банкетный зал, украшенная
скульптурками богатырей, и та же лестница после
праздника: все богатыри как-то похилились на
своих постаментах. Говорят - проделки
непредсказуемого Юры Буржуя!
А в воздухе витал дух перемен. И для джаза он пах
керосином. Недаром кто-то видел, как такой
авторитетный пианист, каким был Сергей Губанов,
ощупывал со всех сторон в музыкальном магазине
чудо отечественной электроники - органолу
"Юность". А предусмотрительный Виктор
Афанасьев заблаговременно разжился толстой
тетрадью-талмудом с массой еврейских мелодий,
готовясь крепко и надолго сесть в кабак.
Была весна 1968 года. По улицам фланировали стайки
крепконогих девиц в белых чулках, модных той
весной. Но мне было не до земных радостей:
"Прощай, труба зовет, напрасно слез не лей..."
- я отправлялся служить в армию.
Андрей Канунов
|
