 У музыковедов есть такая нелепая привычка - все встречающиеся им музыкальные явления анализировать и сравнивать (нет, чтобы просто наслаждаться!). Именно поэтому сразу после концерта Бобби Макферрина в Москве 12 мая я начала вслушиваться в кассету, которую записала на его концерте 26 января 2001 г. в легендарном "Симфони-Холл" в Бостоне. Как только я узнала о его концерте в Москве, меня начал беспокоить вопрос: сможет ли он с нашей публикой найти такой же потрясающий контакт, как со своими соотечественниками? Ведь в подавляющем количестве номеров концерта в Бостоне участвовал зал, который постоянно взрывался смехом в ответ на шутки певца, моментально реагировал на все его дирижерские жесты, реализовал все его музыкальные идеи, то есть был подлинным соавтором, партнером этого удивительного мастера. Я даже сначала сомневалась, идти ли на концерт, чтобы не "спугнуть" прекрасное воспоминание, но потом любопытство взяло верх, да к тому же Макферрин - он и в России... На пресс-конференции я специально задала вопрос, есть ли разница для него в проведении концертов в англо- и неанглоязычных странах, где его понимают не так хорошо. Он ответил, что он ведет диалог на языке музыки. Ну что ж, поглядим.
Не буду говорить о его сольных номерах, тут все понятно. Тут он сам себе и дуэт, и трио. Максимально используя все регистры своего уникального диапазона и тембра, он может вести разные не только мелодические, но и гармонические линии. Благодаря точности интонации и прекрасному гармоническому слуху - делает это удивительно. Из того, что он пел в Бостоне, в Москве он исполнил только, как видимо, его "талисман" - песню Пола Маккартни "Blackbird" с битловского "Белого альбома" 1968 г., в которой, кстати, американцы ему тоже подсвистывают. Диалог с джазовым пианистом (в московском - и, кстати, петербургском - концерте принимал участие Андрей Кондаков) для него - обычное дело. А вот другие диалоги получились совсем иначе.
Один диалог был с Викторией Войтенковой, которая пела "Ave Maria" Шарля Гуно, присочиненную французским композитором к прелюдии И.С.Баха До-мажор из 1-го тома "Хорошо темперированного клавира". Макферрин пел прелюдию Баха, как обычно, в более удобной для себя тональности - в Москве немного более "облегченно", чем на диске с Йо-Йо Ма или в Бостоне, сокращая некоторые широкие интервалы. Но, самое главное, в Бостоне он пел ее со зрителями, которые провели свою партию всем залом (многие пели на латыни) до последней ноты, абсолютно чисто, и это было потрясающе. Вообще меня постоянно удивляло, что я никогда не слышала от американцев фальшивого пения, хотя общалась с ними довольно долго, и не только с музыкантами. Наверное, так воспитывают семья и школа. И церковь, конечно.
Совершенно другой диалог получился с "Терем-квартетом". Тут, как мне показалось, певец немного растерялся. Он, очевидно, привык быть лидером и главным музыкальным эксцентриком. А тут еще четверо таких же, как мои студенты говорят, "чумовых", да еще с такими необычными для него инструментами. Да еще и "разговор" их между собой - на нашем музыкальном слэнге, на языке музыкальных капустников. Американец явно оказался в роли не ведущего, а ведомого, и ничего ему не оставалось делать, как заняться повторением и подражанием. В Бостоне Макферрин очень много пародировал: оперные дуэты, мюзикл, кантри, ковбойские песни, марши, рок-музыку, забавно цитировал детские песни. То есть он говорил с соотечественниками на их бытовом музыкальном языке, и реакция была молниеносной и самой разнообразной, как того и требовали разные жанры. Конечно, у нас такое было бы невозможно. Но, возвращаясь к "Терему", мне кажется, что при некоторых усилиях и репетициях у них с певцом мог бы состояться очень экзотический ансамбль.
Теперь о диалогах с нашей публикой. Уже с третьего номера певец начал "пробовать" зал, давая ему простенькие попевки и ритмы. Американцы в таких случаях участвуют все и старательно повторяют задание до соответствующего знака. Наши откликнулись, но с не очень большим энтузиазмом, и довольно быстро сникли. Когда начались диалоги с отдельными зрителями, тут пошла совсем уж не американская история. Американцы понимают, что певец им дает основу для своей импровизации, и в основном упорно и точно держат данную им довольно сложную ритмо-интонационную формулу. Макферрин пристраивает к ней свою линию, варьируя высоту. И зал с восторгом аплодирует чернокожему пареньку или белой пожилой леди, когда они хорошо справляются со своими партиями. Некоторые из наших зрителей пытались делать что-то в этом духе, но не очень получилось. А некоторые просто начали пытаться подражать певцу, и началось "кто кого". Довольно быстро он оставил эту затею.
Другой эксперимент был с хором на сцене. В американском варианте Бобби тоже дал хору четыре партии, и хор, как прилежные студенты на уроке сольфеджио, долго и чисто пел этот аккомпанемент к импровизации, подчиняясь дирижерскому жесту. Никому и в голову не пришло нарушить его замысел. Но с нашей молодежью - не тут-то было! Попели аккордами, так надо и себя показать, поимпровизировать. И правильно - знай наших! Шутки шутками, но невольно подумалось о том, что наша тридцатилетняя история джазового образования не прошла даром.
В конце концерта певец решил поговорить с московским залом на языке классики и песни, что он делает и в Америке. Вот это получилось лучше. Спели вместе американскую песню про радугу ("Over The Rainbow" из классического фильма 1939 г. "Волшебник страны Оз" - ред.), начало увертюры Моцарта к "Свадьбе Фигаро", потом исполнили и ритм, и тему "Болеро" Равеля. Когда я записывала концерт в Бостоне, я, конечно, старалась сидеть как можно тише и в партии зала не участвовала. Зато в Москве я "отвела душу", старательно спела все, что предлагалось. Теперь мы - все, кто сделал то же самое - можем честно вспоминать: "помнится, пели мы с Бобби Макферрином"...
Зинаида Карташева,
музыковед
|
