1. Юрий Дмитриевский. Спасибо тебе, Роман!
"А мог бы всю жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом -
Да, видно, нельзя никак!"
Осип Мандельштам
Странные вещи случаются... Последние пару дней я почему-то слушал только записи Романа Кунсмана. Не переставая восхищаться его последними работами, особенно "самодельными" записями, которые я очень тщательно вычистил от технического мусора, отредактировал и подготовил для профессионального издания диска под названием "Структуры" ("Structures"). Мой канадский друг Глен Холл (замечательный джазовый саксофонист и флейтист, которым восхищался Гил Эванс, сделавший все аранжировки для второго альбома Глена), услышав эти записи впервые, сказал: "Совершенно поразительный музыкант и удивительный композитор!"...
Недавно, понимая, что я не в состоянии сейчас издавать что-либо из музыки самостоятельно, я передал демонстрационные записи Романа монреальской компании "Justin Time" (только что названной журналом "Downbeat" 7-м лейблом среди самых лучших джазовых фирм звукозаписи в мире). Мне мгновенно перезвонили и выразили большую заинтересованность в возможности работы с Романом, включая организацию его будущих записей в Канаде. Я ждал более конкретных предложений от монреальцев, чтобы позвонить Роману и наконец-то обрадовать его. Всего пару недель назад Роман позвонил мне после возвращения домой с Одесского джазового фестиваля - он был в отличном настроении, как обычно много и остроумно шутил, и я был очень рад тому нашему необыкновенно теплому и дружескому разговору, потому что меня уже давно тяготило невольное чувство вины: он прислал мне абсолютно все свои записи, и я вложил недели собственного труда в их подготвку к выпуску, но Роман этих дисков так и не увидел... Сегодня днем (6 ноября) звонок из Нью-Йорка: "Знаешь грустную новость? Кунсман умер"...
Я уже почти забыл вкус водки - но сейчас каждый глоток "Абсолюта" мне кажется абсолютно сладким, когда я пишу это послание в никуда (и не весть кому) и в десятый раз подряд переслушиваю "For World to Come" ("Грядущему миру") Романа, где композиционный размах, достойный Мингуса, так удивительно слит с обжигающе-обнаженным трагизмом позднего Арта Пеппера и с удивительной нежно-грустной ироничной мудростью Пола Десмонда...
Спасибо тебе, Роман! Я знаю, что ты всегда с нами, рядом, и что ты все прекрасно понимаешь и знаешь сам...
Когда я получил первую посылку с твоими новыми записями и прослушал эту искренне удивившую и взволновавшую меня музыку (моя жена "застукала" меня в наушниках со слезьми, обильно льющимися из моих глаз) - я впервые за многие годы разразился невольным, непринужденным стихом, который почему-то тогда так и не решился послать тебе (наверное, был подавлен настоящей грандиозностью твоей музыки в сравнении с этим моим "писком восторженного комара"):
Роману Кунсману
В багровом закате у Мертвого моря
Браслет петербуржской зимы,
Нависший мостом на прозрачных опорах
В подсветке "Луча тьмы"...
Во мраке умрет неуслышанный шепот -
Молитвенной флейты мысль -
Но тут же воскреснет ликующей нотой
И выкриком вырвется ввысь.
Ю.Д.
11.02.2002
 Дорогой Роман! Я постараюсь сделать для тебя все, что в скромных силах в одну земную человечью душу - как волею судьбы вдруг оказавшийся временным хранителем твоего наследия в этом парадоксальном мире некоммуникабельных одиночеств...
Сейчас я просто не нахожу нужных слов, поэтому тем твоим ценителям в России, которым не все равно, - я передаю от твоего имени несколько переводов с английского на русский и несколько твоих старых и последних фотографий.
Закрылась еще одна недописанная глава истории нашей культуры - и тот же привкус жженой пробки на губах - несостоявшегося счастья... Впрочем, одно нежданное счастье, кажется, состоялось: наконец-то, 30 лет спустя, тебя вдруг снова услышали в сиротском отечестве без своих истинных пророков! Но почему-то снова "под знаком беды", даже в этом новом "тысячелетьи на дворе"...
Царство Божие душе твоей, Роман!
Джордж Авакян (легендарный продюсер Луи Армстронга, Майлса Дэйвиса, Сонни Роллинза, Кита Джарретта и многих других звезд мирового джаза) - из письма 2 июля 1976 года, разосланного многим американским фирмам звукозаписи (разумеется, с нулевым результатом):
"Основываясь на моем личном знакомстве с господином Кунсманом, я могу сказать, что он - не только очень незаурядная личность, но и музыкант выдающегося таланта, который проявил настоящее упорство и даже мужество в бескомпромисном выборе собственного пути в музыке в условиях (когда он жил в Советском Союзе), которые можно мягко назвать крайне враждебными и неблагоприятными. Мое восхищение им как музыкантом превосходит только мое восхищение им как личностью"
Нэт Хентофф (один из самых знаменитых музыковедов и журналистов в истории джаза) - из текста буклета для неизданной записи Романа, сделанной в Нью-Йорке в 1980 году:
"Для Романа Кунсмана, начавшего играть джаз в России, а затем заново в Израиле, и пытающегося теперь утвердиться на джазовой сцене Америки, этот альбом - удивительное свидетельство того, как далеко он продвинулся в музыке... Неважно, сколько времени может потребоваться для его более широкой известности... он уже достиг наиважнейшего качества любой музыки - ее абсолютно невозможно спутать ни с чем: это музыка Романа Кунсмана"
Пол Хорн (11 апреля 2002 г. - отзыв на невыпущенный сборный диск Романа "Jazz Flute Flavors". Хорн известен не только как выдающийся джазовый музыкант, но и как "отец музыки нью-эйдж", его альбом "Inside Taj Mahal" был распродан тиражом более миллиона копий):
"Меня часто спрашивают, как можно выработать оригинальный стиль игры. Я всегда отвечаю - начнем с того, что мы все оригинальны! Это, во-первых, вопрос познания, открытия самого себя. Во-вторых, нужно овладеть ремеслом исполнителя в совершенстве, что требует многих лет самоотверженной работы. Затем нужно стать гражданином мира, через путешествия, неустанное изучение традиций и духовное самосовершенствование. Роман Кунсман - это удивительный образец полного покорения всех трех ступеней. Его творчество отражает глубинное понимание самых разных музыкальных форм, что очевидно в его импровизациях. Роман - это невероятный музыкант, демонстрирующий собственный уникальный подход к современному джазу"
 Глен Холл (7 ноября 2002 г., после вести об уходе Романа из мира сего и специального прослушивания диска "Структуры"):
"Нужно признать, что он действительно был единственным в своем роде проникновенным музыкальным гением... Его идеи музыкальной формы и выразительности самобытны, нестандартны, интеллектуально дерзновенны и глубоко личностны. Нужно слушать его музыку по-настоящему, открывши ум и сердце... Непросто сделать это, вопреки привычке нашего сознания все и вся сравнивать и отфильтровывать все непривычное. В конце концов, мы все живем только один раз..."
Авишай Коэн (басист Чика Кории, один из новых гигантов мирового джаза, сделавший свои первые профессиональные записи в Израиле в составе ансамбля Романа Кунсмана - из ответа по электронной почте 8 ноября 2002 г. на мое сообщение о смерти Романа):
"Для меня лично Роман останется исключительным мастером джаза, глубинным голосом самой музыки, который пронес вперед и в будущее пламя огня таких гигантов, как Джон Колтрейн и Орнетт Коулман; его прекрасная душа останется с нами навсегда..."
 Вальтер Оякаэр (из его письма мне по электронной почте от 9 марта 2002 г.):
"Помню, как тогда на концерте Цфасман, который сидел возле меня, сказал: "Кунсман похож на пророка из Ветхого Завета!"... В этом было что-то..."
Мое огромное спасибо Вальтеру Оякаэру за разысканные и присланные мне материалы Романа - записи квартета конца 1996 года, неизданную запись его "Одиночества" с биг-бэндом Лундстрема и за эту качественную раннюю фотографию Кунсмана с Алексеем Козловым (которой, кстати, не видел раньше и сам Роман - пока не получил отсканированную картинку по E-mail).
Юрий Дмитриевский. 7 ноября 2002г.
Торонто, Канада
2. Алексей Баташев. Памяти Романа Кунсмана
Мой старый коллега по джазу Юрий Дмитриевский прислал из Канады грустную весть: 5 ноября скончался Роман Кунсман - выдающийся джазмен, саксофонист, один из премьеров питерского джаза 60-х годов, а с 70-х - один из ведущих музыкантов Израиля.
После крушения железного занавеса и снятия негласного "черного списка" уехавших на ПМЖ джазменов у меня (как автора первой и, увы, последней монографии "Советский джаз") появилась возможность отдать мой человеческий и профессиональный долг этим музыкантам. Первым оказался Толик Герасимов, чей американский диск я переиздал на "Мелодии", снабдив ее большой статьей, предваряющий эту мою программу. Вторым должен был стать Рома Кунсман. Наметили к выпуску пластинку с таллинской записью его квартета с Вихаревым, Москалевым и Мысовским и неопубликованную запись, сделанную в Нью-Йорке, которую мне передал Хэнк О'Нил. Но вскоре рухнула "Мелодия", я в те поры профессорствовал в Штатах, редактора уволились в неизвестном направлении, шкаф с пленками исчез, остались две статьи к невышедшим альбомам, cover notes, так сказать. Еще под впечатлением Юриного письма я полез в архив и извлек эти заметки. Из них и составились эти воспоминания об этом незаурядном, непростом, неоднозначном музыканте и человеке.
А.Б.
 Если вы где-нибудь, например в Ленинграде, услышите, что в 60-е годы единственным ансамблем в стране, игравшим настоящий джаз, был квартет Романа Кунсмана, посмотрите на говорящего с уважением, а еще лучше с восхищением. И не спорьте, это будет невежливо.
В том квартете действительно собрались люди незаурядные. Басист Эдуард Москалев - первый, кто усвоил тайны свинга в аккомпанементе, экстрасенс и доктор наук. Барабанщик Валерий Мысовский, полиглот и мемуарист, теоретик ритма, первый в городе эксперт по истории и эстетике джаза. Пианист Юрий Вихарев - бывший суворовец, корреспондент "Даун Бита", литератор и хлебосол, в домашнем "салоне" которого перебывал, наверное, весь джазовый свет. И, конечно, приехавший в Ленинград из самарской глуши и мгновенно ставший знаменитым Роман Кунсман.
"В один прекрасный день, - вспоминает Вихарев, - в доме культуры "Маяк" - бывшем роскошном дворце с шикарной лепниной, где когда-то был игорный дом, а теперь репетировал я с кучкой джазменов, появился низенький коренастый человек с приплюснутым носом и хитренькими глазками. Невозмутимо раскрыл футляр, собрал свою альтушку и сразу же вошел в наш квартет, да так ловко, что мы заволновались: кто таков, откуда, почему не знаем?"
Вспоминает Мысовский:
"В Ленинграде открывалось первое джазовое кафе "Белые ночи", наш ансамбль должен был начинать там работать, а солиста не было. Я позвонил Аркаше Мемхесу, прося узнать, нет ли кого на примете.
- Валя, есть колоссальный альтист Рома Кунсман, я его тебе устрою, но при одном условии.
- Каком же?
- А чтобы я играл у вас на рояле.
- Да ради Бога!
Когда мы собрались на первую репетицию в новом с иголочки кафе, помню, я вошел и увидел сидящего на сцене, на стуле, за роялем, в шляпе, какого-то маленького человечка, с недовольным видом перебиравшего клавиши. Мы познакомились".
Кунсман оказался первым, кто стал требовать от этих раздолбаев профессионализма и знания современного репертуара, при этом довольно властно. Разлюли-малина на репетициях окончилась. Вот тогда-то уже было ставший лидером квартета Мемхес и был заменен Юрием Вихаревым.
У Вихарева, благодаря тому, что он был американским корреспондентом и переписывался со многими крупными музыкантами, была потрясающая коллекция джазовых дисков, а сам он был по тем временам выдающимся знатоком самого современного джаза. Не уступал ему в эрудиции и Мысовский. Не удивительно, что эти обстоятельства способствовали превращению квартета в своего рода академию, консерваторию или институт джаза - конечно же, дома у Вихарева, в шумной комнате коммунальной квартиры на верхотуре Конногвардейского бульвара. Вот что рассказывает об этих деньках Мысовский:
"Кунсман здесь буквально дневал и ночевал - целыми днями мы сидели то у рояля, то у проигрывателя, а то и за известным маленьким столиком под висячим фонариком, где было выпито немало маленьких, да и больших флаконов. Большой гастроном, Юрий Михайлович жарил мясо, готовил салаты, доставал из холодильника напитки, из шкафа сигареты - и время летело как на крыльях! [...] Рома многому научился в это время (разумеется, многому научился и Юра). [...] Рома обладал потрясающей способностью "на раз" схватывать какой угодно стиль игры, будь то Паркер, Роллинс, Ходжес или Долфи, но минусом этой всеядности был, как ни странно это может показаться, довольно сперва дурной вкус. [...] Я во многом его направил, исходя, разумеется, из собственных предпочтений и увлечений. Именно благодаря этому, во все время нашего сотрудничества он и играл музыку, которую в общем можно обозначить, как мэйнстрим-хардбоп, а как только мы расстались, он тут же съехал [...] на самый оголтелый джаз-рок и авангард".
Квартет Кунсмана выступал в начале 60-х лет попеременно в популярных питерских заведениях "Восток", "Белые ночи", ДК пищевиков по прозвищу "Хлеболепешка", вкушая то сладкие плоды ажиотажа, то горькие пилюли музыкантского быта. Однажды их поклонники выставили из кафе какого-то подвыпившего посетителя, который, видимо отмечая удачный день на базаре, свирепо совал им пачку десяток, требуя "Тбилисо", а они, повернувшись спиной, наяривали Паркера. А вскоре администрация выгнала чересчур принципиальных джазменов за такую антинародную позицию.
Квартет стал и первым в Ленинграде филармоническим ансамблем современного джаза. Он давал афишные концерты в городе, выезжал, убеждаясь, что джаз не очень-то нужен простому советскому человеку, на гастроли - в Поволжье, на Север, в Прибалтику, где встретился с еще не помышлявшим о будущем своем знаменитом трио Славой Ганелиным, на Украину, где познакомился с Леней Чижиком, еще аккомпанировавшим тамошним гимнастам, участвовал в больших ленинградских фестивалях джаза, но при этом изрядно портил их парадный вид исполнением сумрачных пьес вроде написанного по системе Хиндемита "Одиночества", за что тогдашний городской партийный босс Толстиков устроил всем большой разнос. Квартет постоянно участвовал в эстонских джаз-фестивалях, предпринявших тогда отчаянную попытку стать международными, так жестоко подавленную Москвой. В 1965 году радетели советского джаза рекомендовали Кунсмана (с московской ритм-секцией) на международный фестиваль в Прагу, но у союзного минкульта оказалась какая-то своя смехотворная кандидатура. Собралось высокое совещание, Эдди Рознер, смелея на глазах и смеша всех своим специфическим произношением, постоянно повторял "бедный маленький Кунсман", но общественность не добилась ничего, кроме компромиссного решения послать на фестиваль Гараняна.
В конце 60-х годов Кунсман совершает поворот: оставляет квартет, слушает Гайдна, ради хлеба насущного играет на танцах в Павловске, держа вместо нот на пюпитре книжечку Ницше или Кьеркегора, увлекается мистикой и погружается в христианство. И одним из первых эмигрирует в Израиль.
Но это уже другая история.
Почти двадцать лет его имя не упоминалось в советской печати. Теперь, когда настала пора собирать камни, а "Мелодия" приступила к восстановлению забытых имен, пришел час вспомнить и о талантливейшем советском джазовом саксофонисте.
К сожалению, о жизни Романа Кунсмана после эмиграции мы знаем очень мало.
Он не установил переписки со своими питерскими друзьями, даже партнерам по своему бывшему квартету не писал писем. Почему? В то время карьеру человека легко можно было погубить, прислав ему письмо из Израиля. И над некоторыми вполне благонадежными партийными евреями, если они здорово насолили кому-нибудь из отъезжантов, в то время можно было жестоко подшутить, отправив им заговорщицкую эпистолу из Тель-Авива. Про такого человека сразу пускался слух, что он готовится свалить. Друзьям послания доставляли с надежной оказией.
Однако, я не думаю, что Кунсмана сдерживали подобного рода соображения. Ведь письма от него кому-то приходили, и вреда от них вроде бы не было. Нет, Роман Кунсман сознательно отрезал от себя после отъезда все свое ленинградское прошлое.
Между тем всех музыкантов волновал вопрос, как отнесется Запад к новой джазовой звезде, как сама она взойдет и засияет на новых, свободных небесах.
 Довольно скоро доползли до нас слухи о том, что Рома порвал с христианством, стал очень религиозным иудеем, но джаз не бросил, собрал новый ансамбль, назвал его "Платина" и, помню, мы еще не могли понять, то ли это в честь драгметалла, то ли ГЭС, то ли еще чего. В 1974 году проникла к нам и свежая пластинка этого ансамбля - беспроблемный лирический фьюжн, музыка настроения, озаглавленная "Сюита свободы".
Играли с Кунсманом хорошие музыканты: басист Лев Забежинский, пианист Наум Переферкович, и было удивительно, что ребята не пользуются возможностью появляться на европейских джаз-фестивалях. Поэтому, когда однажды в пять утра меня с постели поднял Лев Забежинский, звонивший из Тель-Авива, мой первый вопрос был как раз об этом. Лева объяснил, что отныне израильтянам ввиду арабского терроризма приходится выезжать за границу с телохранителями, а это дороговато.
Тем не менее на Ньюпортский фестиваль в Нью-Йорк ансамбль Кунсмана все же выбрался. И каково же было мое удивление, когда в солидном английском еженедельнике "Мелоди Мэйкер" я увидел статью о фестивале на целый разворот, где в крохотном абзаце о выступлении "Платины" сообщалось лишь, что пианистка лучшего в Израиле джаз-ансамбля Алона Турель обладает красивой фигурой.
Знаменитый ведущий джазовых программ "Голоса Америки" Уиллис Коновер, известный своими симпатиями к советским джазменам, с обидой и разочарованием рассказывал мне в ту пору, как узнав, что Роман в Нью-Йорке и желая ему помочь с работой, он договорился о важной деловой встрече его с манхаттанскими джазовыми боссами, и как Роман не явился, поскольку не мог отменить свое участие в каком-то еврейском религиозном обряде. Пару лет назад в журнале "Джаз-Форум" появилась фотография Кунсмана с подписью: "Между джазом и религией". В другом номере статья о джазе в Израиле сопровождалась фотографией Романа, хотя его имя в самой статье и не упоминалось.
Ну что же, жив-здоров, и то слава Богу.
За все время заграничной жизни Романа я не встречал ни одной большой статьи о нем, хотя я уверен, досиди он здесь до перестройки, и он не был бы обойден вниманием критики. Мне думается, что интерес к Кунсману, причем как в нашей стране, так и среди так называемой "джазовой общественности" за рубежом подогревала все это время его былая слава, то высокое место, которое он занимал в истории советского джаза, прежде всего, ленинградского.
Этими мотивами, мне кажется, можно объяснить предложение двух энтузиастов-продюсеров Хэнка О'Нила и Джорджа Авакяна включить пластинку Романа Кунсмана в серию "Мир джаза", которую готовил в конце 70-х годов известный "открыватель" джазовых звезд Джон Хаммонд. И пока Кунсман был в Нью-Йорке, Хэнк собрал ему ансамбль из местных музыкантов и записал его в своей студии.
"Кунсман - выдающийся музыкант из СССР, совершенно неизвестный, - писал тогда Хэнк О'Нил. - Он потряс многих американских музыкантов. Сэм Риверс воскликнул, что лучшего флейтиста он никогда не слышал. [...] Музыка Кунсмана уникальна, она запутанна, ее слушание - это труд, но труд благодарный".
К сожалению, дело с выходом диска заглохло, и пленка лежала невостребованной более десяти лет.
Когда я приехал в Штаты, то стал искать возможности издания записей наших джазменов-эмигрантов на отечественной фирме. С кем-то удалось договориться, с кем-то нет, и вот тогда Лев Забежинский сказал мне о неопубликованных фонограммах Кунсмана, связался с Хэнком и условился с ним о моем визите.
К тому времени Хэнк О'Нил владел небольшой, элитарной и бескомпромиссно джазовой фирмой Chiaroscuro Records, у которой, кстати, оказался достаточно обширный и с хорошим вкусом отобранный каталог джазовой классики. Мы с Хэнком заключили контракт как о выпуске на "Мелодии" кунсмановской записи, так и о других перепечатках.
Музыка, представленная Кунсманом здесь, отражает его тогдашние эстетические вкусы. Ощущается его стремление к камерности звучания, отступление от ритмических стихий и притяжение к академической европейской традиции, прежде всего к его любимому Хиндемиту. Раньше Кунсман был саксофонистом, порой игравшим на флейте. Теперь он говорит о себе как о флейтисте, иногда берущем в руки саксофон. Впрочем, зная его переменчивость и подверженность разного рода влияниям, трудно сказать, кто сегодня является его кумиром и какая музыка поселилась в его гостеприимной душе.
Для всех же многочисленных друзей и поклонников Кунсмана, в ком он оставил свой след, эти пьесы, как и одновременно выходящие его ленинградские записи, я уверен, будут долгожданными письмами от Романа.
 Алексей Баташев (1990)
|
