 Не помню точно, когда впервые познакомился с Music USA. Где-то в середине 50-х - наверное, довольно быстро после ее появления на Voice of America, чьи политические передачи (ретранслируемые через Танжер) я регулярно слушал с конца сороковых. Акустически же весьма впечатлял их главный ведущий - Телли Савалас (в семидесятых повсюду - кроме, конечно, СССР - прославившийся как детектив Коджак, герой одноименного криминального телесериала). Его великолепный баритон и не то чтобы агрессивные, но неукротимо-витальные, властно-напористые и полные оптимизма интонации вибрировали пафосом свободы и демократии, надежно защищенных от угрозы тоталитаризма ядерным щитом. Вслед за ним тот же тон усвоили остальные дикторы VOA и однажды, поймав поздним вечером на обычной частоте нечто слегка похожее, я сначала решил, что наткнулся на News in Special English -- выпуск новостей, адаптированных для плохо знающих английский и читаемых со скоростью примерно одного слова в полторы секунды.
Ошибка обнаружилась тут же - речь шла о джазе - а к полуночи у меня сложилось твердое убеждение: ведет ее не диктор (хоть дикция была профессионально-безупречна), а человек, целиком и навек охваченный одной единственной всепоглощающей страстью, и видимо, не нуждающийся в жизни больше ни в чем, кроме как представлять аудитории любимых артистов и заводить их пластинки, иногда скупо комментируя очередной номер одной-двумя фразами. Я тогда в первый раз услышал Вуди-Германовских Four Brothers и в памяти навсегда запечатлелся очень низкий, холодноватый, странно-медлительный, чуть отрешенный и вместе с тем потрясающе суггестивный Голос, называющий по имени этих "братьев"-саксофонистов и солирующего барабанщика: "Jimmy Giuffre, Stan Getz, Zoot Sims, Serge Chaloff, and drummer Don Lamond".
С той минуты Уиллис Коновер, и никто иной, стал для меня подлинным Голосом страны, где возник джаз - музыкальная весть о единстве в многообразии, о родстве в духе, о праве и даже о долге каждого отстаивать свою личную независимость, какие бы железные занавесы, идеологические догмы и национальные предрассудки не пытались тому препятствовать. И какая горькая ирония в том, что у себя дома никто из американских любителей джаза никогда не слышал его передач: VOA, учрежденный для вещания на заграницу, не имел права излучать свои волны внутри Соединенных Штатов!
Лет пятнадцать спустя мне попалась статья Коновера в журнале "Америка": он писал, что еще подростком мечтал стать (и позже стал) ди-джеем на местной радиостанции, дабы не в одиночку, а в компании симпатизирующих душ наслаждаться записями биг-бэнда Чарли Барнета, им боготворимого. Преклонение и крайнюю робость перед ним он сохранял и позже, испытывая, по его словам, подчас курьезно смешанные чувства. Так Барнет, боготворивший Эллингтона, не решался подойти и заговорить со своим кумиром, а Уиллис, беря у Дюка интервью для "джазового часа" болтал с ним запросто, покуда в зале не появился Уилли "Лайон" Смит, при виде которого Эллингтон вскочил, бросился к нему и склонился в почтительном поклоне. Мораль: лоскутное одеяло джазовой музыки соткано из реальных человеческих отношений -- честолюбия, ревности, зависти, соперничества, вражды, даже ненависти, преодолеваемых и преображаемых в красоту только любовью, уважением и благодарностью.
В своих передачах Уиллис Коновер подобных историй не рассказывал и был необыкновенно лаконичен и сдержан в оценках и характеристиках тех или иных музыкантов, передоверяя эту функцию изредка приглашаемым в студию журналистам и критикам. У него, конечно, имелись личные пристрастия, он явно отдавал предпочтение свингу и мэйнстриму, будучи, однако, лишен какого-либо догматизма и стараясь постоянно примирять и смягчать коллизии между лагерями традиционного и модерн-джаза. Голос его очень для этого подходил: ни капли не форсируемый, всегда совершенно спокойный и при всей своей несомненной и бесспорной мужественности - блаженно безмятежный и благостно-расслабленный. Из всех тех, кто когда-либо устно информировал мир о джазе, один лишь Эллингтон достигал большей тембральной экспрессии. Blissfully serene, blessed and relaxed - вот как я мог бы для самого себя охарактеризовать этот голос. По крайней мере именно таким Уиллис выглядит в том эпизоде документального фильма Jazz at the Summer's Day (Нью-Портский фестиваль 1958 года), где он, стоя в затененной глубине эстрады, полузакрыв глаза и покачивая указательным пальцем в такт, вкушает небесную сладость дуэта Сатчмо и Тигардена в Хоги-Кармайкловском Up a Lazy River. (Кстати, после того он объявляет заключительный номер джазового концерта: по случаю воскресного дня Махелия Джексон исполняет "Отче наш")
Видеть его живьем мне довелось лишь однажды, летом 1967-го, на Третьем Московском джаз-фестивале. В зале меня усадили на один ряд впереди него, точно перед занимаемым им местом, и я то и дело оборачивался, дабы убедиться, что действительно нахожусь так близко от мифологического героя, присутствующего среди нас телесно. Он очень внимательно следил за игрой наших джазменов и время от времени наклонялся к Алексею Баташеву, то ли спрашивая, то ли высказываясь по поводу происходящего и очень стараясь говорить шепотом. Тщетно! Скрыть обладание таким голосом было физически невозможно. Не меньше десятка людей вокруг всякий раз вздрагивали, задерживали дыхание и до каждого, как они потом признавались, явственно доносилось одно и то же: This is Willis Conover, Music USA, Jazz Hour.
На вечере с джем-сешен, устроенном в его честь в кафе "Печора" (или в "Ангаре"? Баташев наверняка помнит точнее), Коноверу чрезвычайно понравилась клубника в сметане, а сам он был очень прост, доброжелателен и общителен. Стоя рядом и что-то переводя для него в общей беседе, я безуспешно пытался мысленно соотнести фигуру импозантного, но все же нормальных размеров мужчины с поистине глобальным размахом и результатами его коммуникативно-символической (или как ее еще назвать?) активности. Мне и сегодня это плохо удается.
Что оставил он после себя на Земле?
Тысячи и тысячи миль магнитной ленты - более двадцати тысяч часов любовной демонстрации художественных и человеческих достоинств джазовой музыки. Не знаю, когда найдется - и найдется ли вообще - кто-либо, способный превзойти его в том на поприще радиовещания. Уверен, что архивы Music USA еще долго могли бы служить высшей школой мастерства для составителей и ведущих серьезных джазовых передач. И не только с творческой, но и с профессионально-этической стороны. Заключая в 1955-м договор о сотрудничестве с VOA (штатным государственным служащим он никогда не числился), Уиллис Коновер закрепил за собой единоличное право самому целиком определять содержание и форму своих передач. Всякий раз (а это случалось не единожды), когда администрация критиковала его за неподобающий, по ее мнению, репертуар или пыталась навязывать ему какие-то абсолютно не свойственные его натуре официально-пропагандистские функции, он спокойно отвечал: "вы можете не возобновлять со мною контракт". Чем дело и ограничивалось.
Историки культуры, социо-психологи и прочие исследователи масс-медиа наверняка уделят должное внимание беспрецедентному Феномену Коновера, в известном смысле тождественному тому Голосу, в котором он манифестировался. Рак легких, сведший его обладателя в могилу 17 мая 1996-го года, с конца восьмидесятых постепенно лишал этот голос былого великолепия. Невероятная энергия, всегда ему присущая, ощущалась уже скорее потенциальной, нежели кинетической - хотя, впрочем, под каким углом взглянуть.
Мы как-то привыкли считать это для него и для нас чем-то само собой разумеющимся, но задумайтесь: каждый вечер, шесть дней в неделю (по воскресеньям на Music USA был другой ведущий) выходить на два часа в эфир (пусть и в записи, заготавливая впрок пакет из нескольких стодвадцатиминутных программ) на протяжении сорока одного года! Фантастика, не укладывающаяся в сознании. Он был не просто знатоком, энтузиастом и неутомимым коллекционером (60 тысяч альбомов в его личной фонотеке!), но серьезным исследователем современной музыки и заботливым наставником для миллионов. Сколько поколений взыскательных слушателей и квалифицированных исполнителей джаза во всех странах выросло на его передачах! Сколько из них, впитывая веские, с расстановкой, размеренно падающие слова Коновера о предмете их общей любви, основательно выучило английский и привыкло считать его вторым родным языком.
Кстати, джазово-просветительский Special English Коновера отнюдь не страдал лексическим примитивизмом - помню его ремарку к армстронговской интерпретации I get a kick out of you: "A comic incongruousness of Louie Armstrong's earthiness and the sophistication of Cole Porter's lyrics". Я достаточно хорошо понимал обычную дикторскую речь на VOA, но его замедленный темп очень мне нравился, потому что поощрял и давал время хорошо вдумываться во все, им произносимое.
Как мудро он поступал, посвящая первый час Music USA популярной американской музыке, уже несущей на себе неизгладимый отпечаток, оставленный в ней негритянским джазом! Вы слышали там большое количество всем известных, как правило, доброкачественных, а часто и прекраснейших мелодий Гершвина, Берлина, Керна, Роджерса, Портера, Юманса, МакХью, Арлена и других, во втором часе прораставших гениальными импровизациями Бэйси, Хэмптона, Тэйтема, Хокинза, Дэйвиса и других джазовых великанов.
Не знаю, может быть кто-то из музыкантов это уже и сделал и какая-нибудь фирма уже выпустила, а если нет - очень хотелось бы увидеть и услышать диск под названием, скажем, Amarcord, Mr Conover, или просто: We Remember Willis.
 Леонид Переверзев
Сокращенная версия этого материала опубликована в журнале "Афиша"
|
