Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Джаз-клубы Ленинграда 60-х г.г. не были разрозненными, они имели тесные взаимосвязи и даже определённую преемственность. Университетский клуб получал ощутимое подспорье в лице студентов ЛЭТИ, имевших свой джаз-клуб, актив которого в свою очередь через несколько лет составил костяк «Квадрата». Многолетним ветераном среди таких клубменов (не хочется говорить «функционеров») был и остаётся Виталий Шепшелевич. Причём я даже не помню сейчас времени нашего знакомства, настолько ненавязчиво, тактично и скромно он обычно вёл себя с людьми, хотя как зампредседателя в обоих клубах он мог бы быть и более.
На заре своей туманной юности Виталий связался с джазом ещё в ЛЭТИ, где получал техническое образование, отчего и увяз потом (как многие другие фэны) в почтовых ящиках. Тем не менее, вся впереди лежащая жизненная стезя его оказалась джазовой. Звучит высокоштильно, но это так и есть.
С декабря 1966 г. «Квадрат» впервые в стране организует регулярные концерты джазовой музыки — прототипы филармонических джазовых абонементов, существовавших впоследствии во многих городах. Шепшелевич не ездил часто по другим фестивалям, но с самого начала в клубе на протяжении более четверти века являлся постоянным режиссёром и ведущим этих концертов или, как принято называть в джазе, «мастером церемонии». Со временем блекнут афиши, глохнут аплодисменты, но энергия не испаряется и не исчезает. По знаменитому закону она перетекает в другую действующую энергию. И в этом смысле трудно переоценить вклад Виталия в формирование джазовой аудитории в городе. На клубные концерты и джемы приходят многие ленинградцы, которых «Квадрат» голосом Шепшелевича научил слушать джаз. Как говорил однажды по другому поводу В.С. Мысовский, эти концерты — «тот самый магнит, который собирает вокруг себя, как железные опилки, тех, кто стремится к джазу, и они, в свою очередь, сами притягивают других».
Искренняя преданность джазу, эрудированность в вопросах его теории и истории, коммуникабельность в общении и безукоризненное джентльменство в ведении концертов — это лишь немногие житейские штрихи к рисунку человека, который в значительной степени способствовал всему тому, чего добился «Квадрат» за время своего существования. Когда у меня появилась возможность побывать на заседаниях Совета клуба, то на моей памяти едва ли какое из них обходилось без участия энергичного Шепшелевича. А если встреча затягивалась допоздна, то он охотно потом развозил нас на своём главном достоянии — зелёном «Запорожце», с грохотом прошивающем пустынные линии Васильевского острова.
Мне всегда казалось, что Виталий в клубе относится именно к тем немногим людям, кто действительно там «пахал». Наверное, правильно казалось. В его случае речь уже может идти не о «пуде соли», а о двух, трёх, не знаю скольких. Взвешенных на наших глазах строгим контролёром по имени «джаз», которому каждому из нас пожизненно суждено платить свои взносы.
***
Чтобы закончить хронологически с Ленинградом 1966 года, надо рассказать ещё об одном известном человеке, изрядно сделавшим в нашем джазе, хотя джазфэном его не назовёшь, т.к. он — профессиональный музыковед-журналист и живёт с этого. Это москвич Аркадий Петров, но встретил я его впервые именно в те дни в Питере, когда зашёл к Мысовскому на старую ещё квартиру на ул. С. Щедрина, и Валя там нас познакомил, а его рекомендация значила для меня всё. В принципе мы тогда уже что-то слышали друг о друге, т.к., выйдя от Мысовского, Аркадий посетовал на остановке автобуса: «Скажи Баташёву, чтобы он давал мне почитать твои переводы. А то я веду такую программу («Метроном»), где надо хорошо знать историю джаза». Однако, в августе 1967 г., в первом же номере «Джаз Форума» (ещё журнала польской джазовой федерации, но уже на английском языке) были помещены во весь разворот фотографии Баташёва и Петрова (автор — Миша Бержаков) с подписью «Выдающиеся русские джаз-лидеры». Других лидеров джаза, по мнению поляков, у нас не было . . .
Время течёт, как известно, в одну сторону, прошло немало лет, и многие из нас уже лишились не только части прежней шевелюры, но и былого максимализма в оценках и суждениях. К людям с академическим образованием, появившимся тогда в нашем джазовом движении, особенно ко всем этим членам Союза композиторов, джазфэны относились с естественной предубеждённостью как к музыкальным конъюнктурщикам, выплывшим на волне дозволенности. Ибо помнились ещё имена В. Городинского и М. Сокольского, А. Чернова, А. Сохора, М. Игнатьевой и прочих «высоколобых» критиков. Мне казалось, что Аркадий спокойно мог бы прожить без джаза, не только в материальном, но и в духовном отношении. Правда, я не настолько близко знаком с его духовным миром, чтобы утверждать это категорично, но наличие музыкально-теоретической подготовки в консерватории позволяло ему успешно писать статьи об академической и цыганской музыке, про рок, фолк и поп, независимо от джаза. А когда появилась возможность публиковать что-то джазовое, то почему бы и не написать?
Тем не менее, каждого из нас надо судить по его делам, а именно Аркадий был создателем клуба-студии «Метроном» радиостанции «Юность», факт появления которого в нашем эфире в те годы казался откровением для всех джазфэнов. Как редактор и ведущий Аркадий сразу же стал известен любителям джаза по всей стране (иногда его партнером бывал Баташёв), которые по пятницам слушали Петрова наряду с Коновером. Комментарии к музыку были точны и достаточно интересны, так что во время своего существования (с ноября 1965 г. по сентябрь 1967 г.) «Метроном» играл не только информативную, но и образовательную роль. Кроме пластинок эти передачи включали также и «живые» записи — помню, я единственный раз услышал именно по «Метроному» игру прекрасного негритянского органиста Лу Бенетта с его выступления на очередном фестивале (1966) в Праге, куда сам я никогда не ездил.
Первые общеобразовательные джазовые струи в эфире понесли Аркадия дальше. Став, таким образом, корреспондентом Всесоюзного радио и телевидения, музыковед Петров в этом качестве вскоре оказался в московской группе композиторов и музыкантов, которые через методкабинет Минкульта РСФСР начали постепенно пробивать открытие эстрадно-джазовых отделений в музучилищах России. Уже в феврале 1974 г. в Воронеже был получен проект программы факультативного курса по истории джаза, составленный А.Е. Петровым для обсуждения. Поскольку здесь я был председателем городского джаз-клуба, проводил джазовые фестивали и концерты, переводил книги (т.е. была литература), то меня знали многие любители джаза, в том числе муж завуча местного музучилища, где мне сразу предложили вести этот курс (за неимением других кандидатур) и попросили изложить свои соображения насчёт его плана. Тогда же я сочинил свой проект программы по истории джаза и отправил его «для обсуждения» в методкабинет в Москву, откуда, естественно, никакого ответа не последовало. Хотя история джаза как объективный и всесторонне изученный факт из прошлого существует независимо от чьего-либо субъективного мнения, трактовать её всё же можно по-разному и расходиться в каких-то деталях, что-то пропускать, не учитывать и т.д. Как сказал Фейертаг: «У каждого из нас может быть своя история джаза».
Но в училище никто не настаивал на определённой версии, там предоставили мне полную свободу, и много лет я рассказывал о джазе по своей собственной программе. Да она и мало чем отличалась от проекта Аркадия. Только предложенные им для занятий 3-4 семестры я заменил на 1 и 2, т.к. мне было неясно, каким образом студенты эстрадного отделения будут специализироваться по другим джазовым дисциплинам (инструментам) целый год до 2-го курса, не зная, что такое джаз вообще. Никто меня там не пытался контролировать или поправлять (да и в чём?), только в первый учебный год с 1974-го на 75-й приезжали сюда две тётеньки из методкабинета с проверкой, но, когда я передал привет и лучшие пожелания Аркадию Евгеньевичу, они меня очень зауважали и остались в восторге от лекции. (Сам Петров с 1975 года также стал педагогом этого курса лекций в московском училище им. Гнесиных).
Не знаю, обобщал ли кто-либо когда-нибудь за прошедшие годы опыт работы эстрадных отделений, и не формально, а по существу, по практическим результатам. Да, проводились отчётные концерты и прослушивания ансамблей этих отделений со всей России в Гнесинке, конкурсы джазовых исполнителей из числа учащихся (например, в Ростове), но никогда не возникало мысли собрать семинар преподавателей хотя бы той же истории джаза из разных городов, чтобы они могли поделиться накопленным педагогическим багажом и рассказать, кто чем дышит на местах. Тогда стало бы понятно, почему спустя 15 лет, например, в Воронеже эстрадное отделение закрылось. Но это уже выходит за рамки моей книжки о джазфэнах.
В ней, разумеется, нельзя было обойтись без упоминания имени А.Е. Петрова, хотя он, в основном, повторяю, не фэн, а профессионал. В том числе и как журналист, членом Союза которых он состоит. Во 2-й половине 70-х г.г. начали появляться разнообразные статьи под его фамилией в журнале «Клуб и худ. самодеятельность», дотоле непопулярном среди джазфэнов, где он писал о проблемах и людях джаза и эстрады. Очевидно, эпистолярный жанр давался ему довольно легко, т.к. вот уже более двух десятилетий мы встречаем его материалы — где только мы их не встречаем? Это «Эстрада и цирк» и «Культура и жизнь», «Мелодия» (каталог-бюллетень), питерский «Квадрат», «Комс. правда», «Юность» и т.д. (в последнем сборнике «Сов. джаз» 1987 г. было напечатано даже шесть статей за его подписью, включая псевдонимы). Это обзоры и обозрения, итоги анкет и хроники, аннотации к дискам и критические рецензии, причём они содержат не только необходимую информацию, но иной раз оказывают и реальное воздействие. Насколько я знаю, именно с подачи Аркадия наши джазовые круги узнали имя Татевик Оганесян после его статьи о ней в «Клубе и х.с.» в конце 70-х, когда она была ещё малоизвестной солисткой в оркестре К. Орбеляна. После чего талантливая певица быстро оказалась в центре внимания и целых 10 лет занимала первое место как джазовая вокалистка по всем анкетам, пока не решила удалиться за океан. Т.е., как я писал в начале, «сам не издавая музыкальных звуков», А.Е. заметно влиял на наши джазовые дела.
Его присутствие, безусловно, придавало вес различным конференциям, семинарам, симпозиумам, коллоквиумам и жюри джазовых фестивалей, участником которых он многократно бывал. В основном именно там мне и доводилось с ним встречаться, правда, не каждый раз. Я заметил, что благодаря какому-то седьмому чувству А.Е. приезжает на те фестивали, которые потом действительно оказываются интересными. Наряду с Баташёвым и своим другом Фейертагом Аркадий является также одним из немногих профессиональных «эм-си» джазовых концертов (например, регулярно в МВТУ), которые он умело ведёт, привычно сочетая солидность с иронией. Некоторые случайные, далёкие от джаза, люди иногда принимают этого импозантного мужчину в очках за Андрея Петрова, видимо, по сходству фамилий. Помню, на каком-то из диксилендовых «пароходов» в Витебске одна девица битый час задавала Аркадию вопросы из мира нашей эстрады, считая его Андреем, а он считал, что она принимает его за самого себя, и отвечал со знанием дела, как подобает любому члену Союза композиторов. «Если друг оказался вдруг . . .».
Ныне вы можете встретить (если сможете) А.Е. Петрова на фестивалях в Чикаго и Нью-Йорке, «Джаз джембори» или в Пори, в одном из залов Спасо-хауса, беседующим за жизнь с Би-Би Кингом, а иногда и в своих родных Черемушках («крайний дом от леса»). В анналах истории современного советского джаза Аркадий, несомненно, занимает свою собственную нишу, которая принадлежит ему по праву, ибо занять её не мог бы никто другой.
***
Вторая половина 60-х — это расцвет клубного движения. Во многих городах, где прежде ничего подобного не бывало, благодаря кучке местных энтузиастов стали возникать джаз-клубы, вокруг которых словно «опилки к магниту», по выражению Мысовского, начали собираться группы джазфэнов. Обычно эти клубы открывались тогда по инициативе «снизу» при положительном безразличии «сверху», т.к. там никто не знал, что это такое. Зато каким удовольствием было узнать, что ты не один, что в городе есть другие, такие же, как ты, любители-фанатики, с которыми можно отвести душу и пообщаться, вместо того, чтобы в одиночестве крутить дома приёмник или пластинки. В этом и смысл любого клуба. Так началось распространение джаза «вширь».
Бесспорно, развитие современного советского джаза едва ли было бы таким интенсивным в те годы без деятельности множества джаз-клубов. Иной клуб мог успешно работать вследствие массовой активности своих членов, другой существовал продолжительное время благодаря удачно выбранному лидеру, все они имели собственные, утверждённые где-либо «уставы» и «положения», но в общем пути джаза в каждом городе были неисповедимыми. Так, в Воронеже всё началось в том же 1966 г. при ДК железнодорожников, где 22 апреля состоялось первое оргсобрание будущих клубменов.
Одним из них, наиболее шустрых и заинтересованных, был тогда Фима Гузиков, инженер и пианист, выпускник ЛИТМО, молодой специалист, попавший сюда по распределению. От президенства в клубе он сразу же отказался, взяв на себя чисто музыкальные вопросы, и предложил мне представлять интересы джаз-клуба где надо. Другие были не против, так я и остался потом председателем. Ефим действительно был здесь большим активистом — участвовал в проведении наших джазовых вечеров в молодёжном кафе «Россиянка», читал лекции в самом клубе, помогал редактировать перевод книги В. Руссо «Композиция для джаз-оркестра», организовал диксиленд, а затем собрал целый биг бэнд почти на пустом месте, руководил самодеятельностью в вузах и всё это помимо основной работы на местной фирме. Через пару лет он вернулся в Ленинград, где быстро наладил контакт с «Квадратом», но позднее как-то отошёл в сторону от клуба, видимо, жизнь заставила, хотя джаз он никогда не забывал и неизменно присутствовал на концертах «Осенних ритмов», а свою единственную дочь воспитал, как говорят, истинно джазовой певицей (судя по петербургскому квартету «Дайджест»).
Заметно выделялся тогда среди воронежских джазфэнов также Владик Лихачёв, последовательный и надёжный во всех отношениях. Если он брал на себя какую-то часть вопросов по организации концерта, фестиваля или джема, то они решались с гарантией, на него можно было положиться. Будучи выпускником здешнего Политеха, он работал мастером на нашем известном (туполевском) авиазаводе, но умел при необходимости изготовить радиоколонки и сшить джинсы, починить крышу и прочесть лекцию о джазе. В 1968 г. В.Я. перебрался в Москву (на должность инженера ЖЭКа), где расширил свои джазовые связи среди любителей и музыкантов. Именно через него я познакомился с художником Володей Садковкиным, о котором позже. В те годы (70-е) Владик, не слишком обременённый семейными заботами, был лёгок на подъём, и вы могли бы его встретить на разных фестивалях и концертах от Донецка до Ленинграда, не минуя и Воронеж. И, конечно, его можно было увидеть на любом «престижном» московском джазовом мероприятии или в клубе филофонистов «Модус». Он приобрёл крохотную квартиру в центре (где однажды сумел разместить целый оркестр из Магнитогорска), подержанный «Фольксваген» из немецкого посольства и 16-мм копию оригинальной «Серенады Солнечной долины». В столице Лихачёв также расширил и сферу своих музыкальных интересов — он начал собирать старые 78-оборотные диски и антикварные фонографы-граммофоны, печатные ноты прошлых лет, патефонные иголки всех типов, этикетки всех видов и т.п. Со временем его музейная коллекция росла (несмотря на рождение двух дочерей) и стала привлекать внимание специалистов по музыкальной архаике. Так, уже в начале 80-х г.г. мы могли лицезреть по 1-му каналу телевидения в программе «Время» интервью с Владиком, сидящим на скамейке Тверского бульвара в обнимку с каким-то диковинным граммофоном. Во 2-й половине 80-х В.Я. членствовал в московском клубе «Раритет», куда однажды затащил и меня. Раритетными там были не только собрания предметов, но и сами предметы собирания — один чудак, например, коллекционировал абсолютно всё, что хоть как-нибудь касалось Пизанской башни . . . Я спросил, чем ему не нравится Спасская башня.
Более молодым сподвижником клуба в Воронеже был Олег Черняев, который с малых лет отличался редким чувством ответственности. Он пришёл в числе самых первых, ещё как студент Технологического института, но почти сразу же оказался в его активе. Ни одна джазовая встреча в «Россиянке» («ЛД», «ВИО-66», Рычков с Чохели, Вайнштейн, Левиновский и т.д.) не обходилась без участия Алика, к тому же он немного играл на ударных, а с 1967 г. уже читал лекции в джаз-клубе и что-то переводил из журналов, т.к. знал немецкий и чешский. Когда начались вылазки воронежских музыкантов на другие фестивали (Куйбышев, Донецк, Днепропетровск), О.В. взял на себя роль воронежского менеджера, опекая всю группу. Ему это нравилось, он был прирождённым организатором. Познакомившись с техникой проведения фестивальных концертов в разных городах, Олег стал незаменимым режиссёром всех последующих джазовых действ на сценах Воронежа, включая и наши фестивали 1969-71 г.г. В первой половине 70-х Черняев также переехал в Москву, где ему вначале пришлось заниматься другими вещами, далёкими от музыки. Но джазфэнство своё он всегда хранил в душе как неиссякаемый стимул к практическим делам в этом плане, и вот с середины 80-х Олег быстро становится достаточно известной личностью среди широких прослоек московских любителей джаза, выступая фактически в качестве профессионального менеджера в клубе В. Клейнота и Ко при ЦДК Медработников на ул. Герцена, затем в ЦДРИ и далее везде плюс зарубежные поездки. Ему по-прежнему прекрасно удаётся составление программ джазовых вечеров с участием именитых музыкантов, организация клубных концертов и джемов. Интересно, что тема первой лекции, которую Черняев представил в Воронежском джаз-клубе четверть века тому назад (судя по старым запискам), называлась «Что такое джем-сешн».
Читатель может подумать (если уже не подумал): чтО это я о всех героях этой книги пишу только «за здравие», неужели все они были настолько хороши, и всё было так хорошо? Во-первых, везде и обо всех я стараюсь писать так, как было (и есть) на самом деле, и далеко не всюду разлит елей. Во-вторых, среди наших джазфэнов было действительно очень мало плохих людей, хватило бы пальцев одной руки (мне, например) для их подсчёта, а, если случайно и появлялись таковые, то они быстро уходили из нашего джаза, не оставив в нём следа, зачем же тогда о них писать? Наоборот, наиболее интересных людей я встречал как раз среди джазфэнов, многое делавших на энтузиазме, а не во имя бизнеса. И, в-третьих, если подводить итоги этой эпохе длиной в 40 лет, значивших для нашего джаза так много и совпавших с твоей жизнью, то к чему сейчас вспоминать мелкие дрязги и прошлые лажи, которые в целом ведь ничего не меняют?
***
Хотя эта книга посвящена в основном именно любителям джаза, в ней нельзя не вспомнить и о таких людях, которые субъективно им интересовались эпизодически и не вникали в него достаточно глубоко, но объективно способствовали джазу словом и делом. Они могли не знать в деталях его историю, не иметь джазовых дисков и даже не посещать джаз-клуб, тем не менее, ничто джазовое в городе не проходило без их участия. Для местной джазовой жизни в 60-80-е годы Эдуард Гольник являлся как раз таким человеком, будучи одновременно моим близким другом здесь в Воронеже, но о нём надо рассказать не только поэтому.
В самом начале 60-х по стране пошла волна открытия молодёжных кафе, которая не минула и наш город. /Об этом я писал подробно в «Каждом из нас»/. Тогда на кафейной почве я и познакомился с ЭРГом (так он иногда подписывался). Эдик закончил МИИТ и уже работал в воронежском Политехе, когда его судьба пересеклась с горкомовскими комсомольцами, связанными с «Россиянкой», которая открылась в июне 1966 г. Во многом это молодёжное кафе своей последующей 5-летней известностью обязано именно Гольнику, который был председателем его Совета. Я же как председатель нашего джаз-клуба был там его замом и работал в постоянном контакте, поэтому кафе вскоре стало также основным местом джазовой активности в городе. Там бывали конкурсы ансамблей, постоянно играл свой джазовый состав, но, помимо регулярного «Воронежского метронома», джемов и прочих джазовых встреч, за эти годы в кафе чуть ли не ежедневно ( ! ) в течение каждого сезона проводились интересные тематические вечера, всего их было там, пожалуй, более 500 (судя по старым афишам), и нет сомнения, что их не было бы при другом руководителе Совета. Эд порой бывал нетерпим, вёл себя по-диктаторски, но иначе нельзя было управлять массой неуправляемых энтузиастов, и это не умаляло его организаторских талантов. (Удивительно, что в те же годы он как бы между делом смог защитить ещё и кандидатскую диссертацию на своей основной работе, хотя на общественную, казалось, тратил бОльшую часть суток).
Высокий бородач с интеллектуальным лбом и проницательным взглядом, он всегда выделялся в любой компании, автоматически выходя на передний план за счёт своего острого ума, чувства собственного достоинства и одновременно внимательной реакции на мысль собеседника. Он умел настоять на своём или же найти путь к взаимопониманию, но последнее слово обычно оставалось за ним.
Конечно, Э.Р. Гольник никогда не был джазфэном в истинном смысле этого слова, но многие джазовые события никогда бы здесь не состоялись без его помощи. Он был членом оргкомитета всех трёх Воронежских фестивалей джаза, настойчиво пробивая резиновое сопротивление партийных чиновников по разным вопросам своим даром убеждения, если не логикой; отвечал за организацию фестивальных сессий и банкетов, проводимых по традиции в «Россиянке»; являлся основным автором уникальной юмористической «Азбуки джаза» и газеты «Кода», а после каждого фестиваля за подписью «Э. Миитовский» печатались обзорные статьи в нашем «Молодом коммунаре». Мы ездили с ним на фестивали в Куйбышев и Горький (1970 г.), где его, между прочим, весьма заинтересовал дуэт Ганелина с Тарасовым как пример поистине высокого джазового искусства. Гольника знали все воронежские и все приезжавшие сюда с концертами джазмены (Мелконов, Клейнот, Назаретов, не говоря уже о Баташёве и Фейертаге), которым устраивались исключительно радушные встречи по его инициативе. Именно он был также организатором нескольких местных джаз-пароходов — после «открытия» Воронежского моря в 1973 г. И мне до сих пор помнится та шуточная джазовая спецпрограмма «Старый супер», которая была сделана и записана на плёнку к моему 45-летию под его руководством (и технически при моём же участии).
Перечень общественно-джазовых дел Эда в Воронеже на сегодня можно было бы завершить упоминанием о его не столь давнем крупном свершении — организации грандиозного трёхчасового гала-концерта (наполовину джазового) в нашем Доме актёра с участием московской группы «Децима» Вс. Данилочкина, посвящённого 20-летнему юбилею «Россиянки», где ЭРГ выступил, естественно, в роли режиссёра-постановщика. «Первым импровизатором был Бог», утверждает Гольник, ныне руководитель собственного вычислительного центра. «Учитесь импровизировать!»
***
В самОм джаз-клубе Воронежа в те годы собралась весьма разношёрстная публика — во всех отношениях. Кроме музыкантов там были и студенты и школьники, инженеры и рабочие, лаборанты и механики, несколько электриков, вагоновожатый и один сантехник. Объединял их всех интерес к джазу (между прочим, проводился ли когда-нибудь социологический анализ наших джазфэнов?), но среди них встречались и очень нужные для клуба профессии, т.е. фотографы и художники.
Из числа первых, кто впоследствии на многие годы выпал в твёрдый джазовый осадок, был Геннадий Шакин. Я с трудом теперь могу припомнить такой джаз-фестиваль, куда я потом ездил бы без него, да и жили обычно в одном номере. А тогда, в 1966 г., он пришёл в наш джаз-клуб ещё студентом Политеха, не подозревавшим, что фотография надолго станет его главным занятием.
Гена и раньше занимался фотолюбительством, а получив диплом инженера, недолго проработал в этом качестве. У него появилась своя фотолаборатория в одном проектном институте — не режимном, что было важно для его обширных контактов и поездок. Уже в 1970 г. его можно было видеть у джазовых сцен того же Куйбышева и Горького, не говоря о всех воронежских концертах и фестивалях, а в 1971 г. он снимал в Ростове н/Д самого Эллингтона! Несмотря на эпоху застоя, то было время довольно частых приездов, не только в Москву, американских джазовых гастролёров (билеты на их выступления стоили копейки) — в общем, было кого снимать. Фотографии Шакина печатались в чешской «Мелодии», польском «Джаз форуме», книге Ал. Баташёва, советских газетах и журналах, а с середины 70-х его начали приглашать на фестивали в разные концы нашей страны уже с выставкой собственных фоторабот, которая постоянно менялась и обновлялась.
Он снимал джаз на рижском взморье и красноярских «Столбах», донецком джеме на фабрике-кухне и в вагоне витебского поезда на Москву, на склонах Хибинских гор в Апатитах и в прокуренном джазменами Доме учёных в Пущине-на-Оке, на ленинградских пароходах и в ярославских гостиницах. Обвешанный кофрами с аппаратурой, сухощавый, подвижный и деловой, он всегда был там, где звучал джаз и где были джазмены. При этом я бы не назвал его фанатичным джазфэном — помимо записей своих любимцев (Брубек, Питерсон, Гарнер, Свингл сингерс и «третье течение» вообще), он имел дома лишь малый джентльменский набор джазовых пластинок, состоящий главным образом, из наших лицензионных джазовых дисков (не считая классики).
Надо сказать, что Гена всегда был также и там, где звучала авторская песня. Будучи в душе в какой-то степени диссидентом (как и многие интеллигенты в то время), он установил тесные связи с московскими бардами из КСП и, кроме посещения концертов, помогал им своим фотоискусством, а иногда и просто черновой работой, микрофильмируя стенгазету «Менестрель». В этом нет ничего удивительного, и я знаю ряд джазфэнов, которые имеют столь же разносторонние интересы. Во всяком случае, значительную часть фотоархива Шакина составляли негативы Галича, Окуджавы, Высоцкого, Кима, Визбора и десятков других по нисходящей. Его высшим достижением в этом плане, как мне кажется, был великолепный часовой слайд-фильм о Владимире Семёновиче, сделанный после смерти поэта в 1980 г., с которым Гена потом объехал множество городов по приглашению клубов авторской песни, т.к. фэном Высоцкого была вся страна.
Я не хотел бы представлять каждого джазфэна в виде ходячей схемы, лишь с его джазового бока, ибо у каждого могут быть и другие сопутствующие увлечения (живопись, литература, аквариум или модели самолётиков). И всё-таки, с моей точки зрения, в течение двух с лишним десятилетий Шакин был в основном одним из наших ведущих джазовых фотографов. Обретя фирменный «Кэнон» со встроенным компьютером в начале 80-х, он сам заметил, как его фотомастерство вдруг заметно выросло. Однако, конец горбачёвской перестройки у него совпал с великим жизненным катаклизмом, когда в мае 1991 года ночью сгорела на работе его лаборатория со всем фотоархивом. В одно мгновение испарилась в ничто существенная часть летописи советского джаза за четверть века с уникальными кадрами, ибо огонь не разбирает, где там Дюк, а где Галич. Не надо было быть профессиональным фотографом-погорельцем, чтобы осознать, что каждая фотография есть остановленное время, которое нельзя ни вернуть, ни пустить вспять. Вскоре закрыли и саму лабораторию Гены, и так кончилась целая эпоха в его жизни фотографа, которую уже невозможно начать с нуля.
Наверное, здесь как раз подходящее место, чтобы рассказать заодно и о других представителях племени джазовых фотографов, имя которым легион, хотя при этом будет нарушен выбранный хронологический порядок изложения. Далеко не всех я знал лично, да и разные могут быть критерии их упоминания. Скажем, в нашем воронежском джаз-клубе среди пришедших в него джазфэнов был целый ряд профессиональных фотографов всякого возраста и класса, которые оформляли джазовые вечера в молодёжном кафе, документировали наши фестивали (даже в виде 16-мм фильмов), устраивали небольшие выставки, делали фотоспособом клубные и прочие значки, снимали всевозможные встречи, джемы, вылазки и т.п. Это были, например, В. Полевой (кстати, автор самой первой статьи о джазе в воронежской прессе ещё в 1965 г.), О. Смирнов, Л. Подкопаев, В. Андреев, Б. Скрипченко, Ю. Василевский, большие любители джаза, однако, о них самих и их работах практически никто никогда ничего не слышал в джазовом мире вне Воронежа. И так было, очевидно, в любом другом достаточно крупном городе, где существовала хоть какая-то джазовая активность. Приезжая на концерты в Ростов или Донецк, на фестивали в Новосибирск или Казань, вы всегда могли видеть снующих возле сцены с фотоаппаратами любителей или профессионалов местного масштаба, которые назавтра могли с таким же успехом снимать первомайскую демонстрацию или оформлять доску почёта, но не иметь к джазу, возможно, никакого отношения. Поэтому мне хотелось бы написать здесь просто о тех, о ком я хочу написать. Это были и есть достаточно известные имена в нашем джазе.
Сейчас уже сложно вспомнить, когда я впервые услышал имя ленинградца Миши Биржакова и познакомился с ним. Наверняка это произошло где-то в середине 60-х в Питере (на концерте или фестивале), т.к. он, по-моему, очень редко выезжал на джазовые сборы в другие города, за исключением Таллина. Во всяком случае, для меня он оказался нашим первым известным джазовым фотографом и, к тому же, тогда единственным, чьи работы печатались за рубежом, например, в польских журналах. Запечатлевая для истории ленинградскую джазовую сцену на плёнку, Биржаков кроме того считался неплохим барабанщиком, он одно время играл с Кунсманом, и его довольно часто можно было видеть за ударной установкой на всяких питерских джемах и пароходах. Мне даже трудно утверждать, чтО для него было тогда первее — фотоаппарат или палочки. Тем не менее, к началу 70-х он собрал уже огромный фотоархив нашего джаза, который частично использовал Баташёв для своей книги, а позже в нём для нужд «Квадрата» пытался разобраться Натан Лейтес. Однако, в то время Биржаков находился уже на излёте своей джазовой орбиты, затем полностью уйдя в научно-производственную сферу. Последний раз я видел Мишу в Питере в середине 70-х у него дома на пр. Науки, и хотелось бы, чтобы наши фэны помнили этого джазового шестидесятника, который в те годы сделал немало для того, чтобы джаз игрался и снимался.
Берусь утверждать, что барабанные палочки были первее фотоаппарата для москвича Юры Нижнеченко, если судить по тому следу, который он оставил в нашем джазе, хотя и был вполне профессиональным фотографом. Собственно говоря, именно как с фотографом я и повстречался с ним в первый раз на Таллинском фестивале 1967 г., но уже в следующем году в Москве моим самым глубоким впечатлением от «Джаз-68» в ДК им. Горбунова стало выступление трио Жени Геворгяна с Нижнеченко за барабанами — с «Плачем Ярославны», «Масками» и остальной геворгяновской музыкой. В 70-е Юра как фотограф приезжал иногда на другие фестивали, например, в Донецк, но никаких фотовыставок он никогда не устраивал и вообще его фоторабота имела с джазом, по-моему, лишь эпизодические контакты. Я ценил его как человека и музыканта, в частности, как единомышленника «Жана», но Нижнеченко неожиданно умер летом 1988 г. Не могу сказать, что знал его достаточно близко, хотя и долго (20 лет), т.к. встречались редко.
/Есть и ещё один фотограф-барабанщик — это Сергей Буданов из Риги. Интересно, что это некоторых фотомастеров так тянет постучать?/.
В том же 1967 г. в Таллине мне довелось жить в гостинице вместе с Володей Лучиным, ныне одним из моих самых давних московских приятелей и наиболее типичным среди фотопрофессионалов. Я имею ввиду даже не качество снимков, которое у него всегда на уровне, а сам стиль его работы. Володю можно назвать джазовым фоторепортёром, так он умеет поймать момент, оказаться в нужном месте в нужное время, построить, а когда надо сам создать кадр. Я не встречал у него изысканных портретов джазменов (за исключением Дюка), зато много редких по своему содержанию и историческому значению снимков, которые на первый взгляд несут просто текущую информацию, но со временем становятся уникальными, будь то групповые или одиночные фотографии (например, Коновер летом 1969 г. у «Печоры»). Недаром Баташёв взял в свою знаменитую книгу около трёх десятков снимков Лучина. И недаром Володя был одним из первых джазовых фотографов, который ценил своё искусство, в прямом и переносном смысле. Обладающий мгновенной реакцией, быстрый и заводной, он заметно выделялся среди своих коллег по ремеслу. Сейчас он, конечно, несколько снизил темп, как и все мы за эти годы, но я помню, как он неожиданно возникал, например, в комнате какого-нибудь джазового жюри (где бы оно не заседало), щёлкая затвором своего аппарата словно стреляя из пулемёта, и вы не успевали раскрыть рот, как он уже исчезал, сделав целую серию снимков. Едва ли вы найдёте такого московского джазмена (да и не только московского), который бы не знал джазфэна Лучина, ибо вся местная джазовая жизнь прошла через его объектив. Трудно перечислить все те органы прессы, где печатались фотографии В. Лучина за последние 25 лет, включая снимки Эллингтона и его оркестра в «Муз. жизни».
Ещё одним московским профессиональным джазовым фотографом, также весьма обильно представленным своими снимками в очерке Баташёва, был в те годы Виктор Резников, но я его лично не знал, хотя и встречались на концертах в Москве и даже Горьком. Мне казалось, что к джазу он имел косвенное отношение, работая, главным образом, в журнале «Сов. Союз».
Продолжая фототему, вернёмся снова в мой любимый Питер. Там, где-то уже с середины 70-х, на первый план вышли джаз-клубовские люди — А. Смирнов и Е. Раскопов, с которыми я в то время познакомился именно через джаз-клуб «Квадрат». Правда, теперь у меня такое впечатление, будто они были всегда. Разумеется, и до этого они были профессиональными фотографами, но за прошедшие годы приходилось видеть так много их джазовых работ, что невозможно представить Сашу или Женю в отрыве он нашего (и, тем более, ленинградского) джаза. Отличаясь совершенно разным подходом к материалу, разной манерой видения того или иного джазового образа и его технического воплощения на фотобумаге, тем не менее, мне они казались чем-то похожими — своей степенностью и невозмутимостью, неторопливостью движений, методичностью подготовки к выбору очередного сценического эпизода. Смирнову удавались иногда просто неповторимые кадры, порой напоминавшие трюки (как, например, с Кенни Боллом), у Раскопова больше получались портреты, хотя и репортёрского духа им обоим было не занимать. Саша всегда был более лёгок на подъём, и, помимо ежегодных ленинградских «Осенних ритмов», его со своей фотовыставкой вы могли бы увидеть в Витебске, Апатитах, Чебоксарах и т.д. Женю я встречал на выезде, помнится, только в Риге, где он, кстати, получил в 1989 г. какую-то конкурсную премию за свои профессиональные фотоработы, а печатные буклеты 15-х «ОР» были целиком заполнены его снимками.
В течение 80-х нашим известным джазовым фотографом, ведущим по количеству и качеству своих работ, постепенно стал москвич Саша Забрин. Это сейчас он повсюду примелькался, а когда он впервые появился на Ярославском фестивале 1979 года, я его там ещё не запомнил. Тем не менее, он довольно быстро сумел создать свой собственный стиль, а главное и свой собственный значительный фотоархив советского джаза. К его 60-летию (сов. джаза) Саша сделал прекрасную подборку фотографий, демонстрировавшихся в ДК «Москворечье», а к Тбилисскому фестивалю 1986 года — уникальный слайд-фильм о развитии джаза в нашей стране, который в последствии удалось перенести на видеокассету (он показал её мне в Таллине в 1988 г.). В оформлении многострадального «медведевского» сборника «Сов. джаз» (1987 г.) в основном тоже были использованы фотографии Забрина. Неизменно спокойный и дружелюбный, он умел ладить со всеми. Его невысокую крепкую фигуру, обвешанную аппаратами можно заметить на любом московском концерте или ином подобном событии в столице, но, несмотря на наличие двух малолетних детей и занятость на основной работе, джазфэн Забрин ухитряется бывать на всех крупных джаз-фестивалях, проводящихся в нашей стране, и иногда за рубежом (Варшава, Берлин, Цюрих). Поэтому немудрено, что за такой сравнительно короткий отрезок жизни у него собрался существенный джазовый фотоархив. Сашины снимки печатались в польском журнале «Джаз форум», и у него есть своя передвижная фотовыставка. Особо памятными оказались «Чебоксары-86», где нам был показан ударный блок из целых трёх фотовыставок — Шакина, Смирнова и Забрина.
Да, фотографов вокруг джаза у нас, слава Богу, всегда было немало, как и во всём мире, и среди них попадались самые разные люди — от рижского джазфэна Гриши Левина (ныне бизнесмена и мецената) и ферганского армянина Гоги Гургеньяна до ростовчанина Жени Пашина и профессионального джазмена нашего известного трубача Саши Фишера, для которого увлечение фотографией было вполне серьёзным хобби, а также многих других, которых я здесь не назвал.
***