Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
О СОСТАВАХ И РЕПЕРТУАРЕ
Я не помню, говорил ли я о составах, в которых мы с Володей играли джаз, — наши составы при работе в ресторанах, разумеется, не в счет. На всякий случай, повторю. Чаще всего с нами работали: Саша Родионов, Валя Багирян, Ваня Васенин и иногда Эдик Утешев — до его эмиграции. Редко, но бывали и другие музыканты. О городах, где мы выступали, я уже говорил.
Не знаю, имеет ли смысл перечислять пьесы, входившие в наш репертуар. Мы играли все, что играли тогда и все другие музыканты, родственные нам по духу. Конечно, среди всех этих вещей, что играли все, у нас в репертуаре был и десяток-другой пьес, которые кроме нас не играл никто. А в остальном, как и у всех, стандарты, блюзы и т.д. Ладовую джазовую музыку, типа «Milestones» и подобную этой, мы никогда не играли. Так называемую «современку» в любом виде — тоже нет. Чуждые нам по духу ориентиры — Paul Bley, Cecil Taylor, — нас не воодушевляли, и влияние их на нас отсутствовало.
ЩАЗ!
Помню, как-то мы с Данилиным поехали на джазовые концерты в Ереван. Поехали квинтетом: Данила, я, Эдик Берлин, Толя Сазонов и Леня Эзов. Я надеялся, что «великого» Товмасяна и иже с ними примут на Родине не очень-то уж прохладно. Щаз! По какому-то стечению обстоятельств намеченные концерты сорвались. Мы дали всего один концерт вместо запланированных шести и с трудом улетели, заняв, не помню, у кого, денег на самолет. Кстати, среди нас на этих неудачных гастролях была и одна очень хорошая джазовая вокалистка из Москвы, имени ее я, к сожалению, не помню. Так что известная строчка «и Родина откроет мне объятья» оказалась не про меня.
Против нас ополчилось множество факторов — рука Фортуны, карма, враждебная сила звезд и наверное еще много иных, неизвестных нам. Так что, как случится. А то разбежались, особенно я. Щаз!
* * *
Когда Володя еще не купил себе машину, он ездил на работу в Москву на электричке и, коротая время в дороге, постоянно читал. Без книги я его никогда не видел. Читал он довольно эклектично, но я помню, как он зачитывался Ремарком. Я отметил это про себя и как-то на 2-ое декабря — день рождения Володи — подарил ему всего своего Ремарка, около 11 книжек. По моему, он был тронут — не столько моим вниманием вообще, сколько тем, что я подарил ему именно его любимого писателя.
По моему, настоящий подарок — это когда даришь то, что радует человека. Не все это понимают, зачастую подарок абсолютно формален. Вручили, и привет! А что там, нужно это человеку, не нужно — по барабану. Ну, это я так. Отвлекся, как всегда.
КОРНИ ДАНИЛИНА
В чем джазовые корни Данилина? Это очень важный вопрос. Попробуем разобраться в этом детально. Любимые пианисты Володи — Арт Тэйтум, Оскар Питерсон, Фэтс Уоллер, Джордж Ширинг, Бобби Тиммонс, также в меньшей степени, но тем не менее — Ленни Тристано, Бад Пауэлл, еще в меньшей — Ахмад Джамал, Телониус Монк.
Из саксофонистов, несомненно, Чарли Паркер, довольно хорошо и органично усвоенный им, и как-то по своему данилизированный. Далее — Джонни Гриффин, Сонни Роллинс. Много, чего попало в сплав корней Володи и от так называемых средних звезд, скажем, Хэнка Мобли. Тут надо пояснить. Разумеется, Хэнк Мобли птица не такого полета, как Колмен Хокинс, Лэстер Янг или Бэн Вэбстер, а из современных — Роллинс или Гриффин.
Да, Хэнк Мобли — звезда не первой величины, но тем не менее не нужно забывать, чем был для всех нас — меня, Виталия Клейнота, Саши Родионова и Данилина — этот Хэнк Мобли. Он был для всех нас удивительным учебником, настолько азбучно преподававший нам, какие и как нужно играть джазовые пассажи, настолько доходчиво объяснявший нам, как именно нужно обыгрывать те или иные гармонические сетки, что никакого «Беркли» нам и нужно не было. Списывай его соло и анализируй. Вот почему мы с Клейнотом так гонялись за пластинками Хэнка Мобли в свое время.
К примеру, выучишь характерный паркеровский пассаж, какую-то его линию, и если ничего не изменишь в ней, не добавишь чего-нибудь, не переделаешь, — то скажут: пахнет Паркером. Зазорного здесь нет ничего, но это чистое эпигонство. А вот у Хэнка Мобли можно было научиться всему, и так как он не был таким мощным индивидуалистом, как Паркер, а сам уже являлся сплавом всего хорошего в джазе, включая Паркера, то все заимствованное у Хэнка Мобли и вставленное в свои импровизации, уже не так явно указывало источник. Это просто общая школа джаза: фразировка, пассажи и т.д. О Хэнке Мобли мы не забывали никогда.
Далее. Из трубачей на Володю — я уже говорил об этом — наибольшее влияние оказал Клиффорд Браун и, по убывающей, все прочие: Ли Морган, Дональд Берд. Володя любил слушать и других трубачей: Диззи Гиллеспи, Фэтса Наварро, Кенни Дорхэма, Нэта Эддерли, Кларка Терри — особенно. Трудно с математической точностью определить, да и не стоит, по моему, от кого именно и что именно взял Володя. Предоставим это будущим даниловедам.
Не оказали на Володю заметного влияния Майлс Дэвис, Джерри Маллиган, Дэйв Брубек, Пол Десмонд, Орнетт Колман, Джон Колтрейн. Также не чувствовалось и влияние Ли Конитца — это довольно странно, поскольку Володя одно время сильно увлекался Ленни Тристано. Помню, когда мы с Володей были в Рязани, я повел его в гости к моему другу Гене Масленникову. Володя переписал у моего друга очень редкую пластинку «New Tristano». Я называл Ли Конитца «холодный Паркер» и часто слушал его изобретательные и прохладно-рассудочные импровизации.
Заканчивая разговор о корнях Данилина, я хочу подвести итог моим рассуждениям, изложенным возможно несколько сумбурно, но тем не менее все же проливающими кое-какой свет на обсуждаемую тему.
Итак, еще раз в целом о Данилине, как о джазовом пианисте. В фортепьянной музыке Данилина органично переплетено вообще все, что только может быть у масштабного джазового музыканта, — ясность изложения, искренность, очаровательная мелодика, блестящая техника, нестандартное гармоническое мышление, крайне редко встречающаяся способность мгновенной реализации задуманного, неформальная изобретательность, к которой я отношу неожиданные ритмические сбои и повороты, оригинальное синкопирование, сужение и растяжка периодов, мощный свинг и драйв, своеобразное чувство воздуха (умение пользоваться паузами — редчайшее качество у музыканта), лиричность и взрывчатость, прекрасное блюзовое чутье и, наконец, вершина даров — дар полета — самый весомый и безошибочный признак подлинного величия джазмена.
Повторяясь, еще раз скажу — дар полета настолько редок, что счастливцев, наделенным этим подарком богов, можно пересчитать по пальцам даже «там», — что уж говорить про «здесь»! Качество музыки Владимира Данилина — чистое, незамутненное. Бог — Богом, но не надо забывать, что хотя и с божьей помощью, но Данилин, строго говоря, создал себя сам. Его создал тяжкий, упорный труд, реки пота, пролитые Володей. Три компоненты, составляющие Данилина — дар, труд и опыт. Есть много пословиц на эту тему, приведу две, этого достаточно. — «Без труда не вынешь и рыбку из пруда» и «Терпенье и труд все перетрут».
ДАНИЛИН-АККОРДЕОНИСТ
Я уже поделился воспоминаниями о раннем Данилине-аккордеонисте и о Данилине времен дуэта, расскажу теперь о Володе в 90-е годы. Весной 1991 года Володя пригласил меня в небольшой подвальчик «Кризис жанра», расположенный где-то в центре Москвы. Я был там всего три раза. Джаз в подвальчике звучал по воскресеньям. Действо начиналось в 9 вечера и кончалось в 10 вечера. Всего час. Что ж, хорошего понемножку. Раньше было не так, джазовые выступления длились 2-3 часа. Времена меняются.
Играли составом: Данилин — аккордеон, Боря Савельев — ударные, Игорь Кондур — бас, на тенор саксофоне играл бывший лундстремовец Стас Григорьев, о котором Володя мне часто рассказывал, и я наконец послушал его. Играли в основном стандарты: «Bernie’s Tune», «How High The Moon», несколько пьес Дюка Эллингтона, блюзы и что-то еще. Я сидел за столом около оркестра и слушал.
Данилин блистал, как и всегда, но в его игре появилось что-то новое, и я отметил, что играет он не по своей обычной схеме выступлений на концертах. Музыка Володи усложнилась, и если фразировка Стаса Григорьева старая, мэйнстримовская, то пассажи Данилина — это что-то иное. Новое. Исчез свинг. Володя погрузился в гармонические дебри, выраженные на больших скоростях, весьма напоминающие полет.
Вскоре после посещения подвала я написал письмо одному своему старому другу, джазмену, — он интересовался новостями и Данилиным, в частности. Я написал ему так.
«Данилин сейчас на коне. О нем пишут в журналах и книгах. Это прекрасно, что хотя и с большим опозданием, но его наконец официально заметили, и я очень рад за Володю. Жаловался на то, что произошло это поздновато, ведь Володя и тогда еще, при царе Горохе, был достоин всех тех почестей и величаний, которыми его теперь осыпают».
Далее я рассказал о своих впечатлениях от игры современного Данилина в подвале. Я писал: «Данила великолепен, но он ведь и всегда был великолепен. Данилину сейчас очень трудно, ведь он одинок, в смысле достойных партнеров».
Позже, когда я говорил Володе об этом его одиночестве, Володя сказал: «А что ты мне прикажешь делать, где я найду достойных партнеров? Думаешь их, как рыбы в море? Что же мне, одному играть, что ли?».
Я ответил: «Как знать? Иной раз может лучше и одному играть, в интересах твоей же музыки!».
Представляю, как Володя сверкнул бы в окружении достойных партнеров. Будем надеяться, что может быть, когда-нибудь и появятся эти партнеры. Правда, верится в это мало. Кто умер, кто уехал, кто перестал играть. Прослушал недавно данилинский новый компакт диск. Трио. Данилин, Кузнецов, Ростоцкий. То же самое. Володя — всегда Володя, но общее впечатление от музыки — так себе.
Когда Володя однажды сказал мне в шутку: «Я сказочно богат», то я подумал, что он не так уж и далек от истины. По поводу же Володиного невезения, в смысле найти достойных партнеров или хотя бы партнера, я могу лишь повторить слова Пушкина: «Ты царь: живи один».
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О НАШЕЙ ДРУЖБЕ
Володя одновременно и мой самый любимый музыкант, и самый мой любимый друг. У нас с ним огромное количество точек соприкосновения: джаз, любовь к стихам, к цыганам, к Вертинскому, Лещенко, Козину и т.д. Нас обоих забраковали в армию — у одного язва, у другого печень. Оба никогда не занимались спортом, у обоих не сложился быт. У обоих по одной дочке, да и еще много, чего общего, даже манера разговаривать, хохмить, балагурить и т.д. Короче, два брата-акробата. Есть и еще общая точка, на этот раз печальная, — оба сироты. Володя чуть раньше, я — чуть позже.
Когда я лежу в больнице, Володя навещает меня и всегда помогает, чем может, сам, без напоминания, разве что в том случае, когда я попросил его принести мне в больницу мой инструмент — трубу. Когда у меня обострилась печень в больнице, Володя по моей просьбе буквально на следующий день принес мне все печеночные лекарства, о которых я просил.
Сейчас я начал заниматься на трубе, и когда я восстановлю прежнюю форму, первым, с кем я сыграю, будет Володя, а первое, что я сыграю, будет «I Found A New Baby» для себя и «Scrapple From The Apple» для Данилы — он поймет меня…
Раз уж я заговорил о больнице, хочу сказать, что абсолютно не стыжусь, что я частенько лежал в психушке (больше не буду!), ведь в психушке лежали и Чарли Паркер, и Билли Холидей, и Бад Пауэлл, и Есенин, и Высоцкий, и Бог его знает, кто только в них, психушках, не лежал, так что я вполне могу сказать: «А я что, рыжий?». Кстати, о Баде Пауэлле. Когда-то я прочитал в прекрасном переводе Юрия Верменича такой случай о пребывании Бада Пауэлла в тамошней психбольнице. Когда Бада Пауэлла навестили друзья-джазмены, то Бад, нажимая пальцами на стене воображаемые фортепьянные клавиши, приговаривал: «Ну что вы скажете о таких аккордах?». Меня, помню, этот случай потряс. Даже находясь в психушке, тяжело больной джазмен все время думает об одном и том же! Я поймал себя на мысли, что и я, находясь в психбольнице, думаю только о джазе и стихах.
Но вернемся к Володе. По очереди, сначала Бад Пауэлл, потом Данилин. Верно? Справедливость-то хоть какая-нибудь должна быть? Или нет? Боже, Боже, истина-то как темна! Так вот. Володя и в той, уже отдаленной, прошлой жизни, всегда помогал мне, чем мог.
Как-то в 87-89 году, — я был уже на пенсии, время было не из легких, денег не хватало, — Володя и еще некоторые мои друзья-музыканты: Валерий Котельников, Виктор Алексеев, Олег Степурко, Коля Королев, Толя Сазонов, Боря Савельев без моей просьбы скинулись и вручили мне довольно ощутимую сумму. Нас с мамой это очень выручило. Такое проявление дружбы — далеко не пустяк, и говорю я об этом только потому, что этот случай — тоже штрих в воспоминаниях о нашей дружбе с Володей.
В другой раз Володя с моими друзьями купили мне в подарок радиоприемник «Океан». Дареному коню в зубы не смотрят, но у меня несколько извращенное мышление — по видимому, от стихов и джаза вместе, — и хотя я не глотаю градусники, как это делают 30% больных в «моей разлюбезной» психушке, но я все же посмотрел этому коню в зубы. Спасибо вам, ребята, за ваш подарок, но вы вероятно не знаете, что у меня 5 радиоприемников и ваш «Океан» мне просто не нужен. «Океан» этот я потом кому-то подарил.
История с ненужным мне «Океаном», разумеется, ни на йоту не умаляет проявленного со стороны Володи и всех остальных моих друзей внимания ко мне. Все равно я сказал и вновь говорю Володе и моим друзьям — огромное спасибо, — и этот случай тоже штрих к отношению Володи ко мне и нашей дружбе, а раз уж я пишу о нашей дружбе, я никак не могу забыть, и не забыл вставить в воспоминания эти два эпизода.
Надо сказать, что я вообще никогда и ничего не забываю, разве что забуду иной раз, как меня зовут, високосная ли нынче ночь, или где я нахожусь и почему, ну и какие-нибудь другие мелочи…
Ну, это конечно, так, шутка. Кстати говоря, тоже одна из разновидностей полета — не джазового, но родственного ему.
Дружили мы и в юности, разумеется. Володина дочь Вика была чуть постарше моей дочки Ани, и когда моей Анечке было около 3-х лет, Володя пригласил меня с дочкой на Новогоднюю елку в город будущего — Люберцы, в ДК, где ВалдО, как я его называл, каждый Новый год «лабал» могучую 12-дневную халтуру на износ — по три сеанса в день — 12 дней подряд. Неплохой приработок, а главное, честный. Детскую Новогоднюю елку Володя играл на аккордеоне.
Более старшая Вика взяла мою Аню под личное покровительство, что моей «глупизне» льстило, и водила ее по какому-то квартовому (нет, я конечно неизлечимо болен) кругу мимо елки (а хочется написать «мимо сада»). Болен я, конечно, болен, хотя как знать, как знать?
Чтобы оживить мой рассказ о Люберецкой елке, приведу чудесный новогодний случай. Когда все мы в перерыве сидели в какой-то комнатушке и отдыхали, вдруг, как в сказке, резко отворилась дверь, и внезапно ввалившийся мертвецки пьяный Дед-мороз, не сказав ни слова, рухнул на пол. Издержки производства! Кто-то догадливый быстро сгонял за чекушкой. Случай простой, но забавный. Прошла уйма лет, но и я, и Аня до сих пор помним его. Да, тяжел труд сборщиков чая! (Ах, черт, я опять летаю).
После пожара в «России» нам, как погорельцам, профсоюз (была такая контора) выделил бесплатные путевки в Сочи и Адлер. Все путем, как у людей. У Данилина в то время уже была своя машина, которую, надо сказать, Володя весьма искусно водил. Володя как-то сказал мне, что иметь свою машину — это было его заветной мечтой с детства. Так вот, поехали мы на юг на Володиной машине вдвоем. Остальные «погорельцы» поехали на поезде. Помню, как мы ехали, слушая Петра Лещенко на Володином кассетнике, подпевая «Пусть льется песня, песня глуховая». Мы с Володей часто заменяли слова оригинала на свои — так нам больше нравилось, а что красиво жить не запретишь, это всякий знает. Когда ехали назад, какие-то хорошие люди сперли перед самым отъездом у Володи лобовое стекло из машины, и мы ехали, а в лицо нам «и снег, и ветер». А где же ты на юге купишь лобовое стекло за «свою» цену?
Мы с Володей часто играли в забавную литературную игру, на которую обычно провоцировал его я. Играли прямо в машине. Начинал я: «Володя, впереди-то река». А он: «А в ней притаились и сидят два старика».
Я: «Валдо, ты может не обращаешь внимания, но я тебя очень прошу, не забудь, что над рекой-то висят, не что-нибудь, а облака».
Он: «Да, это ясно, что облака, ты скажи-ка мне лучше, как ты думаешь, знают ли эти самые два старика, что над ними висят, как ты сказал? Облака!»
И так до бесконечности. В эту игру со мной мог играть из всех моих друзей, включая и поэтов, только Володя. Да, надо сказать, что большинство моих словечек, шуток и прибауток навсегда перекочевало в словарь Данилина: глухой, глуховой, глохатырь-блохатырь, глумливый, глумодей, козлиная тварь, козело и другие… Надеюсь, Володя не станет отрицать этого. Ради справедливости надо сказать, что и я взял на вооружение много данилинских шуток, словечек и выражений: хорош-полна-натенивай, фуфель тряпочный, измазанный в олифе, и много других.
Много было и других литературных игр, в которые мог играть со мной только Данилин. Помню, как мы ночью — в духе вышеописанной игры — часами висели на телефоне, пока кто-то из нас не говорил: «Ну, хорош, давай спать!». Трубки клались на место. Сон? Не тут-то было. Через пять минут я или он опять возникали: «Да, друг, я совсем забыл тебе сказать, да хорошо, вспомнил…». И поехало! Так было каждую ночь.
Я уже говорил о любви Данилина к книгам (прозе), но Володя любил и стихи. Помню, он прочитал мне чье-то стихотворение о джазе, говоря: «Я знаю, тебе понравится». Там была строчка: «И только Утесов стоял утесом». Я попросил Володю записать мне эти стихи. Чьи это были стихи, я не знаю.
Любил Володя и мои стихи. Когда у меня выходили публикации, я дарил ему их на память. Помню, он сказал: «Ну, Товмося, мы так кайфовали!». Он не сказал, с кем и от каких именно стихов. Дарил я Володе и еще неопубликованные стихи, написанные мной в тетрадках. Я верю Володе, что мои стихи ему действительно нравились. Он не того сорта человек, чтоб подхваливать кукушку на тот случай, чтобы кукушка при случае подхвалила петуха. Он сделан не из того теста.
Мои стихи ему действительно нравились, и это «мы кайфовали» вовсе не амикошонство. Помню, как несколько раз я порывался прочесть ему какой-нибудь свой стих, на что Володя часто отвечал: «Да ты мне это уже 100 раз читал» и, видя, что я сомневаюсь, наизусть цитировал меня. Я посвятил Володе много стихов и рассказов, перечислять эти стихи и рассказы сейчас не имеет смысла.
Отвлекусь немного на себя. Раньше было очень трудно с публикациями. Не публиковали таких замечательных поэтов, как Бродский, Высоцкий, что уж тут говорить обо мне, и дело было не в политике или чем-то конкретном. Многие мои стихи вообще не имеют никакого отношения к политике. Ну и что? Было так: не пробьешься и все, будь ты хоть Пушкин! Стихи редакциям были по барабану. Почти любые. Можно было, конечно, приспосабливаться, юлить, подличать, воспевать тракторы, но к счастью моему, я не из тех!
Сейчас многое изменилось, сдвинулось, не знаю, надолго ли? Вот мой недавний разговор с одним известным редактором: «Можно напечататься у вас?» — «Да, ради Бога!» — «Что хоть приносить-то?» — «Да, что хотите, хоть бред» (?!)
Больше нет цензуры, нет блата, нет деления талантливо — неталантливо, больше не нужно мнения главного редактора, мнения жюри, да и самих-то жюри уже нетути! Корова языком слизнула. Теперь приноси хоть бред, хоть порнографию, заказывай тираж, выбирай роскошную бумагу, подбирай шрифты, делай, что тебе вздумается, — только плати! Вот с этим-то как раз у меня не очень. Ну, да ничего. Не имей 100 рублей, а мозги и друзей. Мозги у меня есть, а насчет друзей, так Бог послал мне такого друга, что мне лучшего и не найти. Его полное имя — Ликстанов Ефим Иосифович. Так что, нечего особенно расстраиваться. Подумаешь, не напечатают… А Сафо печатали? А Иисуса Христа печатали?
Но я опять возвращаюсь к Володе. Я думаю, что если бы Володя при его чувстве ритма, рифмы, его юмора, способности мгновенно ввязываться в литературные игры, его быстрой реакции и его непогрешимого вкуса занялся бы всерьез стихами, он был бы неординарным, оригинальным и большим поэтом, — я говорю это вполне серьезно. Может он сверкнет и еще одной своей гранью, на этот раз поэтической?
Я знаю одно: джаз и стихи — родственные виды самовыражения. И здесь, и там действуют одни и те же законы. Все качества, нужные в джазовом творчестве и в стихотворстве, — талант, слух, вкус, память, музыкальность, быстрота реакции — имеются у Данилина в избытке. Мне искренне жаль, что Володя не пишет стихи, но если когда-нибудь он станет поэтом, то это будет не проходной поэт, а самобытный, подлинный, короче говоря, это будет опять Данилин, и вот когда это произойдет, а это очень даже может и быть, то тогда я прибавлю к своим воспоминаниям еще одну главу, которая будет называться «Данилин-поэт».
ДЛЯ САШИ — НИЧЕГО НЕ ЖАЛКО!
Родионову Александру Владимировичу
«Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра»
Осип Мандельштам
С Сашей Родионовым меня познакомил Вагиф Сеидов. Как-то он сказал мне, что у него есть знакомый, молодой юноша — хорошо играющий на саксофоне. Я заинтересовался этим, хотя и не очень поверил ему. Играл я тогда в кафе «Ангара» и попросил Вагифа познакомить меня с этим юношей. Это было в 70-х годах.
Вскоре Вагиф привел его. Мы познакомились. Это был совсем молодой человек. Очень скромный, приветливый и располагающий. Он пришел с инструментом (тенор сакс) и я предложил ему поиграть с нами. На фортепиано играл Володя Данилин. В зале (как сейчас помню) был Коля Королев — очень тонкий ценитель как стихов, так и джаза. Саша играл весь вечер. Мы играли тогда распространенные стандарты: «Lullaby Of Birdland», «Continental», «How High The Moon», «Lover Come Back To Me», «I In The Mood For Love» и бесконечное количество «blues» — «Bloomdido», «Billie’s Bounce», «Strait, No Chaser» и многие другие… Играли также и «ballad»: «The Moon», «Stars Fell On Alabama», «Stardust».
Я внимательно слушал, как Саша играет. У него был хороший теплый звук. Он весьма гармонично импровизировал и обладал довольно богатой техникой. Много цитировал расхожих джазовых цитат. Мне он понравился сразу. Мы играли по очереди, и по четыре такта, и вперемежку! Саша был не скажу великолепен — нет! Но он был хорош — уже тогда! У него не было, разумеется, той высокой техники, какая была у Данилина и у меня (в то время!). Но не надо забывать, что я играю на трубе с 14 лет и ко времени нашего знакомства с Сашей у меня за плечами лежало 14-20 лет джазовой практики. Чуть меньше было и у Володи Данилина.
На тенор саксе у нас тогда играл Толя Сазонов, обладающий мощным звуком (стальной мундштук!). Он мог перекрыть все! Играл он — не скажу, чтобы «Ах!» Но его игра отличалась от игры всех других саксофонистов. Игру и звук Толи Сазонова можно сразу отличить на слух.
Про Сашу Родионова Коля Королев заметил мне: — Толковый юноша! Не упусти его!
После того (примерно через два месяца) я оформил Сашу через МОМА к нам в состав (пришлось дать взятку!), и таким образом у нас стал секстет: Родионов, Сазонов, Данилин, я, Эдик Берлин и Ваня Васенин. Васенин, как и Коля Королев, тоже сказал мне, что это — удача (про Сашу). Таким образом мы стали играть вместе и, конечно, дружить.
Саша приезжал репетировать ко мне домой и был хорошо знаком с моей мамой Елизаветой Михайловной Степановой. Мама кормила нас, потом мы начинали репетировать. Я играл с сурдиной, чтобы не беспокоить жильцов. Саша приносил ноты.. Он очень хорошо (не в пример мне) умел читать ноты (крючки, как он их называл) и по моей просьбе «снимал» с записей те пьесы, о которых я его просил. Сам я сделать этого не мог. У Саши был очень тонкий слух. Он прозвал Данилу «Уши» за феноменальный данилинский слух — абсолютный. У Саши не было такого слуха, как у Данилина, но был свой и довольно значительный.
Все, что Саша «снимал» с эфира или с пластинок, было абсолютно точно вплоть до форшлагов и даже кикс. Мы репетировали с ним через день по два-три часа. На репетиции часто присутствовал Коля Королев.
Саша «снял» по моей просьбе «Ah-Leu-Cha» (Charlie Parker), «Salt Peanuts» (Dizzy Gillespie), «Wow!» и «Victory Ball» (Lenny Tristano). Саша довольно хорошо знал английский и часто переводил мне некоторые статьи из «Down Beat». О Монке, как сейчас помню! Он также перевел мне странное «Wow!» — нечто из ряда вон выходящее. Он также дарил мне на день рождения импровизации Клиффорда Брауна, которые я сам снять не мог. Это были редкие и очень сложные соло Брауна в быстром темпе — я потом разучивал их на трубе — «снято» было с такой точностью, что я только диву давался. Он «снял» для меня также соло Брауна из «I Can’t Get Started With You», «Tenderly» и многие, многие другие, жаль, что эти бесценные листочки не сохранились. Я очень, очень обязан Саше.
Когда впоследствии мы работали с Сашей в ресторане «Россия», то часто шли ко мне домой (на «Новослободскую») пешком, часто вместе с Колей Королевым, который был очень рад нашей дружбе. Мы шли (зимой!) от площади Ногина через всю Москву пешком — и говорили, говорили… Я говорил: — Саша, помнишь, как Браун обыгрывает квартовый круг в «Jordu» — почему он в таком-то месте сыграл так? Я сыграл бы не так.
Саша говорил: — У Брауна изумительное мышление.
Наши джазовые ориентиры в основном совпадали. Из трубачей мне и Саше нравились Fats Navarro, Clifford Brown, Kenny Dorham, Donald Byrd, частично Lee Morgan. Из старых трубачей мне и Саше нравились Charlie Shavers и Satchmo (я довольно успешно играл иногда в манере Чарли Шаверса). Из саксофонистов нам (и Саше, и Даниле, и мне) безусловно — Parker. Саша бредил «Птицей»!
Саша завел особую тетрадку, где выделял в соло «Птицы» те пассажи и цитаты, которые ему были по душе, и вписывал их, нумеруя. Часто он играл какой-то ход, а я говорил: — Саша, откуда это? Покажи!
Саша мне объяснял и я тоже заучивал эти ходы.
Саше также по душе был Sonny Stitt, как и все другие «паркеристы». У него была тетрадка и на Сонни Стита. Там также (с Сашиной педантичностью) были пассажи Сонни Стита, их было буквально сотни. Я помню, переписывал их у него, но все-все утеряно. Саша, как и я, любил Sonny Rollins, Harold Land, Lester Young, Stan Getz, Jonny Griffin, Wayne Shorter и многих других.
Когда он бывал у меня, оставаясь ночевать, мы смотрели с ним фильм «Art Blakey Jazz Messengers in Tokyo», где играл Wayne Shorter. Саша впивался в цветной экран и просил меня по 2-3 раза крутить фильм. Он принес магнитофон и списал музыку из этого редкого фильма.
Да, я забыл, из саксофонистов ему по душе был также и Benny Golson, как его игра, но особо — какие у него композиции. Это Саша списал для меня «Out Of The Past», «Whisper Not» и другие темы Бенни Голсона.
Из джазовых пианистов на первом месте у нас стоял Thelonious Monk. Саша «снял» много тем Монка. Я помню «Things In One», «Off Minor», «Ruby, My Dear», «Monk’s Mood» и многие другие.
Семен Набатов, живший в соседнем парадном со мной, обладавший также редким слухом (пианист, окончивший консерваторию), фанатик джаза списал с моей редкой пластинки «Bud Powell — Portrait of Thelonious Monk» соло Бада Пауэлла из «Ruby, My Dear» со сложной аккордикой Пауэлла. Саша неплохо играл на фортепиано, и один раз сыграл мне у меня дома эту пьесу — у меня было такое чувство, что у меня дома сидит Bud Powell. Я тоже пытался выучить хотя бы часть этой пьесы, но не смог — для меня это было трудно. А Саша смог!
Кроме Монка Саша и я любили (по убывающей): Bud Powell, Ahmad Jamal (не весь, а частично), все боперы — Kenny Drew, Al Haig, а также пианисты, ориентированные на боп — Tommy Flanagan, Horace Silver (особо), Bobby Timmons (особо), Duke Jordan и многие, многие другие… Да, и конечно, Lennie Tristano. Разумеется, и такие боги, как Oscar Peterson, George Shearing, Nat King Cole (как джазовый пианист — 2-3 пластинки, остальное — попса) и многие, многие другие… всех и не упомнишь.
К Джону Колтрейну Саша, как Данила и я, был равнодушен, хотя признавал его величие. Я назвал Колтрейна «вертикальщик», и Саша подхватил это словцо. Саша, как и я, очень любил золотую гвардию 30-х, 40-х, 50-х: Coleman Hawkins (очень, как и я), Bud Freeman, Lester Young и многих других с их задушевной теплотой тона и феноменальным гармоническим мышлением. Из наших, советских саксофонистов Саша уважал Сермакашева, Клейнота, Утешева и, пожалуй, все. Может, кой-кого я и позабыл.
Любил Саша и Lee Konitz’а, я называл его «холодный Паркер» и Саша сказал мне, что я прав. Отдал дань почтения и Paul Desmond’у, хотя и не любил его. К Miles Davis’у Саша был равнодушен, как и я, за исключением некоторых его безусловно гениальных пластинок «Porgy and Bess», «Milestones», «Kind Of Blue» и других. Cannonball нам казался сладким, но, конечно, гением, а вот его брата — Nat Adderley — мы любили.
Когда я просил Сашу сказать, на кого больше похожа моя игра на трубе — на Брауна, на Дорхема, на Нэта Эддерли или на Чарли Шаверса, — Саша улыбнулся и сказал:
— Ты Товмасян!
Я никогда не забуду эти слова.
Как-то мы обсуждали с Сашей, какие джазовые темы считать трудными для исполнения. Долго спорили и наконец написали так:
1) Jordu — потому что квартовый круг;
2) Cherokee — потому что очень быстро и трудные тональности во второй части;
3) No Smokin (H.Silver) — относительно трудно;
4) Wow! — очень трудно, как и многие вещи L.Tristano…
Я уже не помню в точности этого списка, но мы сошлись на том, что трудны все те вещи, где квартовый круг, сложные тональности и непривычные гармонические сетки, так как привычные сыграть — это пара пустяков, они обыграны, они в пальцах. А нестандартные гармонические сетки — надо напрягаться и учить их — это довольно сложно.
Особо сложно, когда квартовый круг и сложные тональности плюс нетрадиционные гармонические отклонения идут вдобавок ко всему в быстром ритме. Жаль, что потерялся этот список сложностей джаза.
Однажды мы с Сашей Родионовым и Данилой на фортепиано сделали запись на одном из концертов. Я помню, как ко мне в гости пришел Коля Королев, обладавший феноменальным чутьем джаза (сам неплохой пианист, могущий пройти любой «слепой тест»), и мы с Сашей поставили ему эту запись. Он послушал эту пленку и сказал: — На трубе играет Fats Navarro, на саксофоне Harold Land, а на фортепиано Oscar Peterson.
Мы с Сашей расхохотались и сказали ему, что это играем мы. Коля был очень озадачен и выпросил эту пленку у нас на память.
Моя мама говорила:
— Мне этот мальчик (Саша) очень по душе, пусть он приходит почаще.
Саша Родионов гордился дружбой с Колей Королевым, Данилой и мной. Игрой моей он восторгался и часто нахваливал меня. Он говорил мне:
— Андрей, как ты ухитряешься так ловко (не то слово!) и складно (опять не то слово!) играть?
Особо Саша ценил в моей игре — полет. Он говорил мне:
— Летать умеешь только ты и Данила! Остальные отдохнут.
Саша, как и Коля Королев, любил мои стихи. Я часто смешил их, и Данилу в том числе, эпиграммами.
Помню, как Саша два года тому назад навещал меня в больнице. Помню, он принес мне консервов из рыбы и сигарет. А Надежда Петровна Визитиу (я прозвал ее «Бука») говорила мне:
— Какой воспитанный и обаятельный молодой человек! Правда, что он хороший музыкант?
Я ответил ей:
— Не хороший, а прекрасный!
«Бука» говорила мне:
— Как он Вас любит! Пусть он почаще приходит.
Мы часто ездили в разные города на гастроли и на отдельные концерты ездили и квинтетом, и секстетом. Во время концертов в разных городах нас фотографировали — осталось много снимков на память. Саша Родионов не пил спиртное. То есть, говоря точнее, он выпивал, но в меру. Не так, как, скажем, Данилин, я или Валерий Багирян. В отношении денег Саша был крайне щепетилен. Помню, как я одолжил ему 6 или 7 рублей — Саша на следующий же день вернул мне долг (вплоть до мелочи!). Вообще, Саша был редкой души человек.
Я уже писал о том, что он навещал меня в больнице, но он бывал и у меня дома, часто вместе с Колей Королевым, с которым сильно подружился. Он хорошо знал мою маму Елизавету Михайловну и всегда, когда приходил в гости, приносил ей цветы.
Мою маму также хорошо знал Олег Степурко — он тоже приходил ко мне домой, и я помню, как он подарил маме книгу священника Меня, с которым Олег был знаком. Мою маму знал и Коля Королев, часто приходивший к нам в гости вместе с Сашей Родионовым.
Когда мы работали в Москве в разных ресторанах, нас много фотографировали Володя Лучин, Юра Аксенов, Иван Павлович Шевченко и другие. С Сашей Родионовым мы играли в «Ангаре», «Печоре», «Временах года», в «России» (до пожара) и во многих и многих других местах.
Помню, как Саша на юге (это было без меня, я говорю со слов Саши) познакомился с Ниной, симпатичной скромной девушкой, и вскоре они поженились. Я радовался, что у Саши появилась семья. Вскоре у него родился сын Иван. Я его видел недавно — это рослый, симпатичный, уверенный в себе мужчина, очень обязательный и добрый.
К женщинам легкого поведения Саша был равнодушен. Он постоянно занимался на саксофоне и вечно работал — списывал соло, учил пассажи, заносил в тетрадочку приемы, цитаты и т.д. Данилин Володя, помню, когда я потерял свой мундштук, купил мне дорогой мундштук за 50$, немножко не тот, к которому я привык, но тоже хороший! Саша Родионов вместе с Колей Королевым купили мне дорогое масло для трубы.
И, оканчивая свои воспоминания, я хочу сказать, что Саша Родионов, Володя Данилин и Николай Королев были и есть — самые мои дорогие друзья! Но что, что я еще могу сделать для Саши? Я не знаю!
А две строки:
«Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра»
относятся как к Саше, так и к Володе, и Коле.
А я? Что я? Я — не в счет!