Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
ПИАНИСТЫ
Обзор пианистов идет не по степени их значимости, кто лучше, и не в алфавитном порядке. Неважно, кто и в каком порядке.
Семен Набатов — его отец и он сам жили в соседнем подъезде моего дома — окончил консерваторию по классу фортепиано, читал с листа, очень любил джаз, собирал джазовые записи и т.д. Отец его привел как-то Семена к нам в ресторан «Россия» на 21-й этаж — до пожара — и попросил нас послушать, как он играет. Данила уступил ему место, и Семен очень и очень неплохо играл. Семен имел абсолютный слух и обладал удивительной способностью записывать виртуознейшие соло пианистов на ноты с аккордикой, не говоря уже об одноголосых соло Паркера, Брауна и др. Он записал много виртуозных соло Бада Пауэлла, Телониуса Монка, Оскара Питерсона и даже «бога» — Арта Тэйтума.
Семен целиком снял соло Бада Пауэлла из «Ruby, My Dear» с пластинки «A Portrait of Telonious» и подарил этот листочек Саше Родионову. Саша по моей просьбе принес мне этот листок в больницу, и я попытался его разобрать на фортепиано, но увы, не смог. Потом я подарил этот листочек Котельникову и… листочек пропал, а Саша Родионов обиделся на меня за это, что это, мол, память о Семене, который в то время эмигрировал.
Как-то, до отъезда Семена, мы хотели сделать с ним квартет и начали репетировать в «Медиках» — С. Набатов, Э. Берлин, я, и не помню, кто на контрабасе. Мы стали разучивать темы Монка, и я удивлялся тому, какие аккорды берет Семен, это были настоящие «их» аккорды. Но из этого начинания ничего не вышло, квартет так и не был создан. Семен уехал в ФРГ, и я слышал, что он выпустил много сольных пластинок и пишет классическую музыку наряду с джазом.
Семен Набатов, вне всякого сомнения, пианист с очень редким чувством джаза, в основном, гармонии. Соло его напоминают настоящие «их» соло, в основном, из-за аккордов. Свинговал Семен не очень, как Данилин, например. Больше о Семене я ничего не слышал.
С Вагифом Сеидовым — тогда его звали Вадим — меня познакомил Игорь Иткин. Сеидов играл на фортепиано и очень любил Билла Эванса, кстати, как и я. Он переписывался с Биллом Эвансом и его матерью. Эвансы были выходцы из России. Я расскажу сейчас уникальную историю.
Мать Билла Эванса писала Сеидову на русском языке. Переписка началась так. Вагиф написал Биллу Эвансу письмо, что он, мол, очень любит его музыку. Поскольку самого Билла Эванса в то время не было дома, то ответила на письмо его мать.
Она часто посылала Вагифу пластинки Билла Эванса и писала письма, жалуясь на то, что ее сын пристрастился к наркотикам и тратит на них до 75-100 долларов в день (эти наркотики в конце концов сгубили Билла Эванса). После того, как Вагиф получил кучу пластинок Билла Эванса — полный комплект, он имел наглость написать, что, мол, пришлите дорогой проигрыватель и т.д. Вагиф перегнул палку, и переписка прекратилась. Бесценные письма матери Билла Эванса и самого Билла пропали, так как позже Вагиф был осужден за какие-то махинации.
Сам Вагиф не имел на фортепиано большой техники, но весьма музыкально играл под Билла Эванса, разумеется, не так филигранно, как тот (еще бы!), и не с такими могучими аккордами. Да это и невозможно, Билл Эванс — один из величайших джазовых пианистов на свете, он стоит вровень с самыми, самыми наисильнейшими пианистами. Но Сеидов, тем не менее, очень музыкально подражал Эвансу. Блюзы, особенно минорные, весьма удавались Сеидову. Техника у Вагифа, повторяю, была неважнецкая, но он обладал чувством ритма и вкусом. Сам Борис Рычков одобрительно слушал его на одной из халтур.
Как и я, Вагиф Сеидов любил Арта Фармера и Нэта Эддерли, собирал их пластинки. Вагифу нравилось, когда я играл под Фармера.
Впоследствии Вагиф Сеидов был замешан в какой-то истории с распространением эротических фильмов и был осужден на 5 лет с конфискацией имущества. Пропали все его пластинки, письма Билла Эванса и его матери. Где сейчас Вагиф, я не знаю.
Виктор Лившиц. Я не помню, кто познакомил меня с Виктором Лившицем, кажется, Виталий Клейнот. Виктор довольно неплохо играл джаз на фортепиано. Техника у него была доморощенная, гармонии тем и даже аккорды (!) ему показывал В. Клейнот, ходы у него были заученные, примитивные и одни и те же, в импровизациях он бесконечно повторялся. Фортепьянного туше у него не было.
Помню, когда репетировали в клубе «Медики» в знаменитой 11-ой комнате, он играл все время кусок фирменной гармонии на «Autumn Leaves» и всегда ее, одну и ту же, с наслаждением повторял. Играл Лившиц не ахти как, но джаз любил и часто играл на халтурах и разных джем сейшенах.
Виктор где-то учился , говорил по-английски. Он был сын большого чина в КГБ, служил на Дальнем Востоке и привез оттуда на отцовские деньги шикарную японскую аппаратуру — проигрыватель, магнитофон и две роскошные японские колонки с изумительным звуком. У него было много джазовых пластинок. Жил Виктор в огромной 5-ти комнатной отцовской квартире, там было две домработницы. Впоследствии он был замешан в историю с распространением эротических фильмов вместе с Вагифом Сеидовым и был осужден. Потом Лившиц уехал за границу. Когда мы встречались с Виктором в «Медиках», он показывал мне и всем прием — как удушить человека при помощи сжатия воротника рубашки.
Валерий Котельников. Когда в юности я дружил с семьей Жижиных — Ольгой Жижиной и ее братом Толей, я познакомился в 1962-63 году с их общим другом Валерием Котельниковым. Толя Жижин был одаренный человек. Он писал маслом картины, был хорошим фотографом и неплохо (по-домашнему) играл джаз и песенки на фортепиано. Разбирал клавиры Джорджа Ширинга. Так вот. Часто к Жижиным приходил Валерий Котельников, учившийся на врача, — и я познакомился с ним.
Котельников (кличка «Котел») неплохо, очень музыкально играл джаз на фортепиано, и впоследствии играл со мной и Клейнотом на фестивале «Джаз-67». Осталась запись на пластинке «Джаз-67» фирмы «Мелодия» пьесы Виталия Клейнота «Сказка для Аленушки». Мы дружили с Котельниковым всю жизнь. Котельников мог бы стать замечательным, большим джазовым пианистом, если бы он имел в качестве фундамента, базы, — училище или консерваторию, но он был непрофессионал.
Валерий собирал джазовые пластинки — Чарли Паркера, Клиффорда Брауна, Фэтса Наварро. Он любил также и цыган — Theodore Bikel и других. Котельников был очень высокого мнения о моей игре на трубе. Ему нравилось не только, когда я играл в своей всегдашней боповой манере, как Клиффорд Браун, Нэт Эддерли, Арт Фармер, но и когда я играл в манере старых трубачей 30-х годов, как Чарли Шаверс. Он также очень любил Ахмада Джамала и Оскара Питерсона.
Валерий часто играл со мной на халтурах и часто заменял пианистов, когда те не выходили на работу, в «России» и «Национале». Повторяю, если бы Котельников имел базу, он был бы великим пианистом. Вкус и чувство меры у «Котла» были на высоте.
Котельников был очень высокого мнения о моих стихах, и говорил мне, что я лучше даже кое в чем, чем Хармс. Котельников — первый, кто издал мои стихи в журнале «Джаз».
Потом «Котел» эмигрировал.
Виталий Кравченко. С Виталием Кравченко меня познакомил мой друг Михаил Горчаков, тоже пианист, на какой-то халтуре около Павелецкого вокзала. Это было примерно в 1964 году. Виталий Кравченко, впоследствии ставший моим другом, поразил меня тем, что знал тьму джазовых мелодий, а также романсов и песен. Я, кстати говоря, после знакомства с Кравченко стал покупать в магазине «Ноты» на Неглинной старые клавиры романсов, у меня их скопилось несколько тысяч — Вертинский, Юрьева, Церетели, Морфесси и т.д. Позже я подарил их Борису Алексееву с радио «Эхо Москвы».
Виталий Кравченко, повторяю, знал тьму джазовых композиций, собирал соло великих американских джазменов, писал стихи, крепко выпивал и довольно музыкально импровизировал на фортепиано. Одно у Виталия было плохо. У него было плохое чувство ритма — то загонял, то замедлял, то терял такты и т.д. Тем не менее он часто и подолгу — год-два-три — работал у меня в оркестре в ресторане при Аэровокзале, в кафе «Времена года», в «России» на 2-ом этаже и т.д.
Если бы не плохое чувство ритма, Виталий был бы классный джазмен. На наших встречах и выпивках он всегда играл на фортепиано, прекрасно пел, играл во всех манерах, смешил всех и дурачился. Он мог завести любую кампанию. Я его очень любил и люблю до сих пор. Впоследствии он работал дворником и перебивался халтурами. Виталий также превосходно играл на аккордеоне, собственно, он был профессиональный аккордеонист. Виталий был несколько раз неудачно женат и часто лечился в больнице им. Ганнушкина.
Михаил Терентьев. Когда у нас с Лешей Козловым был квинтет, в 1962 году, — я, Козлов на баритон саксофоне, Саша Салганик на ударных, Марек Терлецкий на контрабасе, — на фортепиано играл Миша Терентьев. Козлов часто шутил: «Миша энд Марек!», а я шутил и прибавлял: «Оф-чклинь Бефстундер!».
Так вот, наш квинтет работал в «КМ», на халтурах и в клубах. Мы — первые, кто открыл джаз кафе «КМ» в 1961 году. До этого джазовых кафе не было. Помню забавный случай, когда мы открывали «КМ». После ремонта рабочие оставили между окон, внутри, пустые бутылки из-под водки. По недосмотру о них забыли, и когда «КМ» торжественно открыли, публика заглядывала в окна с улицы Горького и с удивлением смотрела на эту «посуду».
Мы работали в «КМ» ежедневно. Кафе было обставлено весьма убого, но по тем временам это был верх сервиса — деревянные стулья, круглые и квадратные столики, шторы на окнах, ковры (дешевые). Внизу был большой подвал, где мы репетировали. В кафе были шахматы и шашки.
Да, наверху жил один «крупный чин» — полковник, и когда мы вечерами играли громко, «чин» стучал сверху в потолок к нам и звонил во все инстанции, чтобы нас убрали, но мы были под защитой горкома комсомола. Этот «чин» попортил нам много нервов, он добился того, что нам запретили играть после 23.00, но первые 3-5 месяцев мы играли до 12 ночи. Помню, как ко мне в гости пришел мой отчим с товарищем. Я с большим трудом, через швейцара, сумел провести их в кафе — толпа у входа негодовала.
Так вот. На фортепиано играл Миша Терентьев. Это был холеный, высокомерно державшийся молодой человек, прекрасно и дорого одевавшийся, а я был еще пацан, мне было около 20 лет. Миша учился в МГИМО. Играл он так себе. Козлов постоянно учил его и поправлял. Это его любимое занятие — поправлять всех и читать рацеи. Козлов раздал всем книжечки с гармониями, написанные им самим, — там были гармонии всех вещей, которые мы играли, от примитивных, типа «Yes, Sir, That’s My Baby», до сложных: «Daahoud», «Nica’s Dream», «La Sage» и других, а также пьесы самого Козлова, на которых Леша писал «My self». На Козлова я в 1962 году сочинил эпиграмму:
В углу кафе, на темном фоне,
Для остолопов и ослов
Выводит песнь на саксофоне
Любитель музыки Козлов.
Играл Терентьев не ахти как, средне, импровизировал не очень изобретательно, мало знал настоящих ходов, заменяя их на свои, ритмически странные. Играл Терентьев не во всех тональностях, багажа знаний не имел, но тем не менее не сбивался с ритма и давал довольно хорошую гармонию. Играл он довольно музыкально, иначе Козлов бы его выгнал. Мне игра Терентьева не нравилась, но сделать я ничего не мог.
О себе Терентьев был высокого мнения и говорил часто, что мы не понимаем, как он велик. Это был, повторяю, очень высокомерный человек. Терентьев никогда не пил алкоголя, этого у него не отнять.
Впоследствии он получил хорошую работу за границей и уехал. Где сейчас Терентьев, я не знаю.
Борис Рычков играл в знаменитых «пятерке» и «семерке» ЦДРИ: Александр Гореткин — ударные, Виктор Зельченко — труба (очень сильный трубач, на которого, как и на Сергея Крыжановского, я в юности ориентировался), Алексей Зубов — тенор саксофон, Константин Бахолдин — тромбон, Георгий Гаранян — альт саксофон и Игорь Берукштис — контрабас (кличка «Берук», впоследствии умотал вместе с Борисом Мидным заграницу — они работали на пароходе с заходом в Токио, где они попросили политического убежища. Была разгромная статья Татьяны Тэсс «Вот, кто будет играть в их джазе»).
Когда на танцах, в институтах, в клубах или на халтурах играла «пятерка» или «семерка» ЦДРИ, все прорывались на их игру — это был самый профессиональный джаз в то время.
Борис Рычков очень сильный джазовый пианист, это сплав Рэда Гарленда и Оскара Питерсона. Играл Борис со вкусом, блестяще импровизировал, играл горячо, а после соло обливался потом, как Питерсон. Он отлично знал гармонию, слушать его было наслаждением. Я несколько раз играл вместе с Рычковым на халтурах, и Борис очень хвалил меня, а впоследствии я долго работал с ним в ансамбле «Чанги» вместе с Гюлли Чохели, его женой. Я работал с Борисом Рычковым два раза: в 1964 году — до отсидки, и после отсидки — в 1966 году вместе с Гюлли Чохели.
Борис Рычков — один из самых сильных джазовых пианистов. Сейчас Рычков пишет аранжировки и много музыки. Рычков сочинил много тем и песен, самая известная его песня «Все могут короли». Я люблю Рычкова.
Николай Капустин, тоже игравший в составе ЦДРИ вместе с Рычковым, один из самых техничных и профессиональных пианистов. У него за плечами две консерватории, по классу фортепиано и по классу композиции. Он блестящий аранжировщик. Он долго работал у Олега Лундстрема (до Виталия Долгова).
Играл Коля с большим мастерством, виртуозно, и знал все на свете. Мне ни разу не пришлось работать с ним долго, но я играл с ним несколько раз вместе. Обо мне Капустин (со слов Баташева) сказал так: «Играть на трубе умеет только Товмасян!»
Я знаю, что в 1980-90 годах Коля много писал классики и джаза, словом, он ушел в композиторское русло. Техника Капустина виртуозна.
Борис Фрумкин — сын известного трубача из оркестра Цфасмана, который играл на трубе с сурдиной в известной записи «Домовой». Борис Фрумкин окончил консерваторию и имел очень хорошую технику и звукоизвлечение, очень высокую пианистичность, туше, знал хорошо гармонию и мог записать на ноты любые соло как пианистов, так и трубачей и саксофонистов.
На фестивале «Джаз-66» мы играли в составе: Клейнот, Фрумкин, Антошин, Аматуни и я. Играли мою пьесу «Аз», которая попала на пластинку «Джаз-66» фирмы «Мелодия».
Борис при своем «фрумкинском» туше и большой пианистичности играл стандартные заученные фразы, звучали они фирменно, но особой изобретательностью он не отличался. Он был беден на выдумку и мысли. От него исходила только пианистичность — туше. Свинговать он не умел. Впоследствии, как высокий профессионал (туше, нотная грамота и т.д.), он много работал в профессиональном джазе, на радио, ТВ, в оркестрах Гараняна, Людвиковского и т.д.
В жизни это был веселый человек, не прочь выпить.
Вадим Сакун. С Сакуном меня познакомил Леша Козлов, говоривший мне: «Вот услышишь, как Сакун играет!». Однажды мне довелось услышать трио Сакуна с Валерием Булановым на ударных и Леонидом Шитовым на контрабасе. Они играли модные в то время пьесы и, что меня поразило, очень трудные (для меня) темы «Daahoud», «Cherokee», «Jordu» и другие.
Играл Сакун блестяще — гармонично и со вкусом, местами он напоминал Хораса Силвера. В 1961 году мы с ним вместе организовали квартет, играли и его вещи, и мои. На концерте в Ленинграде мы впервые исполнили мои пьесы «Обряд» и «Господин Великий Новгород». Часто играли в клубах, на танцах и, наконец, в 1962 году выступили на фестивале в «КМ», где играли и «Новгород», и «Обряд».
Наш квартет играл также еще мои пьесы «Вавилонская башня», «Упрямый мальчик» и другие, а также пьесу Майлса Дэвиса «Four», кстати, наш квартет так и назывался «Four» — четверо. Мы взяли на фестивале первое место, о нас было много статей в газетах и журналах.
После победы на фестивале «КМ-62» мы были награждены поездкой в Варшаву на Jazz Jamboree в усиленном составе с Алексеем Козловым и Николаем Громиным. Вместо Лени Шитова поехал Игорь Берукштис, а Буланову дали в запас на всякий случай Толю Кащеева. О поездке в Польшу я уже рассказывал.
Сакун — один из лучших джазовых пианистов, гармоничен, изобретателен, имеет большой вкус и чувство меры. Я очень люблю его.
Александр Мартынов. С Сашей Мартыновым — клички «Мартын», «Мартышка», «Жорин брат», — аккордеонистом и пианистом, меня познакомил Толя Сазонов. Мне было тогда 17-19 лет, а ему 13-14. Саша очень бойко и музыкально играл на аккордеоне и ездил с нами на халтуры в Хотьково, Загорск, «55-й км», Бирюлево и т.д. Там мы играли за наличные, на жаргоне — «наличман», в отличие от «башли в бинокль», когда платят раз в месяц.
Саша играл очень хорошо на аккордеоне, а потом стал играть и на фортепиано. Он купил себе магнитофон МАГ-8, как я, Сазонов, Клейнот, Лукьянов и другие, и стал учиться джазу по записям, снимать «ходы», отрывки соло пианистов Оскара Питерсона, Томми Флэнагана и т.д. У него была особая пианистичность и вкус.
Впоследствии Саша часто работал у меня в оркестре во «Временах года» — до его службы в армии и после, а иногда приезжал из армии во «Времена года» в солдатской форме. В жизни это веселый парень, выпивоха. В дальнейшем он много работал в «Цирке на колесах».
С Сашей Мартыновым мы выступали на фестивале «Джаз-68» в составе моего квартета с Багиряном и Вартановым. Исполнили там 4 вещи: «Я шагаю по Москве», «Moritat», «I Remember Clifford» и «Blues». На пластинку фирмы «Мелодия» попала лишь первая из перечисленных композиций.
Саша женат. У него очаровательная дочка Настенька. Саша часто навещал меня в больнице. Вообще, мы с ним очень дружили всю жизнь. Он часто бывает у меня дома на Новослободской. Мы много пили с ним и у меня дома, и у него — в Сокольниках. Мать его работала продавцом в магазине, и я помню, как мы с Сашей приходили в магазин, она давала ему 5 рублей, и мы шли в «автомат» пить портвейн или в пельменную пить водку.
Как пианист Саша очень напоминает Томми Флэнагана, я зову его «русский Томми Флэнаган». Игра его очень музыкальна, он умеет играть все. Ему далеко до Данилина, Рычкова или Садыхова, но он имеет свой вкус, свой звук. Его игру я могу на записи отличить от любой другой.
Вагиф Садыхов, кличка «Вагифчик», родом из Азербайджана. Это несомненно один из самых, самых пианистов джаза, после Данилина по моей оценке. У него блестящая техника, туше, чувство гармонии, стилистика и вкус. Он играет во всех тональностях, часто играет под Ахмада Джамала, больше это не удается никому. Это очень сложно, так как Ахмад Джамал — один из самых виртуозных пианистов после Арта Тэйтума и Оскара Питерсона. Игра Вагифа полна находок и очень филигранна. Он отвечает за каждую ноту и каждый звук.
Когда Джерри Маллиган был в Москве, он играл на джем сейшн в «КМ». Джерри долго стоял за спиной Вагифа и смотрел во время соло Вагифа, как он нажимает клавиши фортепиано.
Кто-то считает Вагифа самым сильным пианистом у нас, и это правильно, но я больше люблю игру Володи Данилина. Я считаю, что Садыхов и Данилин — самые сильные джазмены у нас, как пианисты; мне ближе, конечно, Володя.
Да, вспомнил, когда Джерри Маллиган пришел в «КМ» поиграть, у него не было с собой инструмента. Он приехал в СССР не как музыкант, а как муж актрисы, которая приехала на кинофестиваль — она играла в фильме «Вверх по лестнице, идущей вниз». Джерри Маллигану дал альт-саксофон поиграть на джеме Валя Ушаков, посредственный джазмен, но имеющий профессиональный альт-саксофон «Selmer». Потом Валя хвалился, что на его саксофоне играл сам Джерри.
Так вот, о Садыхове. Бесспорно, Садыхов — самый сильный из всех пианистов у нас, он имеет все — вкус, чувство меры, горячее восточное напряжение, технику, звук, туше и все, что можно. Паркера в его игре не чувствуется, свинговать он не умеет, точнее, не совсем умеет. Тем не менее, это безусловно один из самых лучших джазовых пианистов. Мне, правда, ближе Володя Данилин.
Я не упомянул очень многих пианистов — Терновского, Королева, Лукьянова, Мисаилова и многих, многих других. В Москве их сотни. Я сейчас расскажу о моем друге и прекрасном, самом моем любимом пианисте — Володе Данилине…