Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Бытовала на Руси некая практика недавания хороших музыкальных инструментов для игры на них сомнительным (по мнению владельцев) исполнителям. Казалось бы, ну и что же здесь плохого? Зачем барабанить на хорошем рояле всяк, кому ни попало?! ан нет, не все здесь так просто и, несмотря на то, что запретители ссылались на «не надо расстраивать» инструменты своей неумелой игрой, подоплека здесь была совсем другая — идеологическая. Идеология эта основывалась на патологической ненависти к джазу. Начнем издалека.
Еще во времена моей туманной юности, когда я, развлекая своих друзей, пел под собственный гитарный аккомпанемент на свежем воздухе популярную тогда эстрадную музыку, принимаемую мною за джаз, то из дома поодаль раздавалось гневное: — Кончай свою студебеккеровщину!
Это надо же, какое заковыристое словечко замастырил ненавистник джаза?
«Студебеккер» — марка американского грузового автомобиля, партиями которых снабжали нас союзники во время войны. Потом ретивые россияне «содрали» с него свой дурацкий «ЗИС». Ревнитель музыкальной нравственности (конец 50-х годов) еще не имел под рукой ни «Мерседесов» ни «Тойот». Тогда был поздний вечер, и нельзя было разглядеть, кто кричал. Наверняка, обличителем был не профессор математики или физики, и не врач, и не филолог, а наш родной, советский «интеллектуал» шоферской баранки, сам, пожалуй, с отвращением и классовой ненавистью ездивший на этом ненавистном, буржуазном «Студебеккере».
Теперь перейдем к другому способу борьбы с «идеологическими диверсиями». Он заключается в закрывании крышки пианино или рояля «врагу» на руки, если «враг» в данный момент играет непотребную музыку. Надо признать, что данный способ хоть и болезнен, но весьма эффективен. Со мной начали бороться этим простым до гениальности способом еще в музыкальном училище. В детской музыкальной школе, правда, я еще джазом не грешил, и там получал тумаки за другое.
Так вот, сидишь, бывало, на перемене за пианино и услаждаешь слух окруживших тебя друзей каким-либо «Бесаме Мучо» или «Истамбулом».
Присутствующие понимают, что, слушая подобное, предаются страшному греху (да еще под портретом Людвига Вана…), поэтому то и дело косятся на ненадежную защиту — дверь. Но вот в тот момент, когда бдительность товарищей я ослабил каким-то лихим пассажем, дверь распахивается, и ворвавшийся завуч с боевым кличем «Не расстраивайте инструмент» с грохотом опускает крышку на мои, едва успевшие увернуться, пальцы. Надо признать и положительность этого метода воздействия: развивалась хорошая реакция.
Вы скажете, что подобное (такая дикость) возможно лишь в провинции, а в Москве этого не может быть никогда. Но я развею ваше заблуждение. Будучи студентом Московской консерватории, я как-то, сидя в классе за роялем (а в джазе я еще больше поднаторел) наигрывал «Колыбельную» Ширинга. Музыка тихая, нежная — сами понимаете — колыбельная… С грохотом распахнувшаяся дверь, вероломно прервав сон воображаемого ребенка, впустила в класс разгневанного проректора (по какой-то там части) Лапчинского. Даже фамилию его помню до сих пор! И этот Лапчинский (попутно, вспоминается критик Латунский из «Мастера и Маргариты»), изрекая сакраментальное «не расстраивайте наш инструмент», опустил-таки крышку мне на руки. Поэтому, наверное, я и запомнил имя инквизитора, что не успел увернуться, никак не ожидая подобного атавизма в столичном ВУЗе. Но вот, что характерно: сей гонитель внешне выглядел вполне по-западному, начиная с костюма и кончая ботинками, — прямо типичный американец средних лет. Увы, внешность бывает обманчива!
Третий способ (более гуманный) борьбы со «студебеккеровщиной» заключался в недавании инструмента в пользование. С этим «мягким» способом столкнулся не только я, но и даже приезжавшие из-за «бугра» известные мастера джаза!
Со мной было так: приехали мы для выступление с джаз-роком «Шаги времени» в клуб ГП3, взошли за кулисы, и я стал шарить в темноте, ища рояль. Вижу, что их два, и оба в чехлах. Поднимаю крышку одного — он немного «не того»: разбитый и нестройный. Я — к другому. Пробую. Этот очень хороший, но понаслаждаться мне не дает выросший из темноты местный служитель. Со словами «этот инструмент — для классики и только для известных артистов», он протягивает свои бдительные ручищи к крышке. Имеющий богатый, но печальный опыт и хорошую реакцию, я вовремя отдергиваю свои «шаловливые» ручонки. Возмущение и доводы бесполезны.
Ну, не уходить же из-за этого домой (а первая реакция была именно такой) и не срывать концерт? Приходится, подавив обиду, довольствоваться тем, что дают, и играть весь концерт на «г***».
Бывают и еще более гуманно-изощренные способы защиты музыкального «целомудрия». Хороший инструмент под замком, и ключ якобы неизвестно у кого, а плохим — пользуйтесь, пожалуйста! Выходит: играть джаз можно (спасибо, что еще не запрещают) на чем попало, а на хорошем — только идеологически безупречную классику! Вот такая дискриминация, понимаешь!!
И, наконец, стоит вспомнить еще один, самый вопиющий, на грани международного конфуза, случай. Приезжал в СССР как-то некто Оскар Питерсон, лицо негритянской национальности («прописан» он был в Канаде, но жил в Штатах — у них там и такое возможно. Куда только ихняя милиция смотрит?).
В контракте у этого, живущего в Америке «без прописки», было сказано, что помимо «номера люкс в пятизвездочном отеле (на деле оказалась гостиница «Урал», что вблизи Курского вокзала) ему должен быть предоставлен и концертный рояль фирмы «Стэйнвей» (в реальности оказавшийся разбитым «Бехштейном», в свое время вывезенным, как трофей, из поверженной Германии).
— Подумаешь, тоже нам, звезда! — решили экономно в Госконцерте, — Ничего с ним не случится, если одну ночь с соседями азербайджанцами переспит (туалет прямо по коридору и направо, но засорен), да и на трофейном «Бехштейне» отбарабанит свой идеологически-вредный джаз. К тому же, он еще и нарушитель паспортного режима: прописан в одной стране, а живет в другой! — подлили масла в огонь компетентные органы, — Какой он может дать пример законопослушному советскому человеку?
Добрые советские композиторы, однако, пытались помочь своему черному заокеанскому другу. Они предложили артисту дать внеплановый концерт у них в «союзе», за что обещали предоставить в пользование требуемый хороший «Стэйнвей». Не привыкший к такому к себе отношению, канадский гражданин сильно приуныл и запросился домой, так что предлагаемая «добрыми» композиторами сделка не состоялась, и оскорбленная звезда погасла для России навсегда.
Теперь, напоследок, разъясним туманный смысл слова «расстраивать».
Понятно, что дело тут в «строе» скорей общественном, чем музыкальном! Если же в прямом смысле, то инструменты разбивают в пух и прах сами «классики», вымещая на них свою чувственность и страстность (это так называемая «интерпретация»). Коль у них в нотах написано «фортиссимо», то, о горе инструменту, они рады стараться и так колотят, что отлетают клавиши, ломаются деревянные молоточки и даже рвутся стальные струны! Вот какие бурные чувства порой овладевают исполнителями-классиками. При том, это относится не только к новичкам, но и к знаменитостям, в первую очередь. Слушая записи корифеев (Гиллельс, Рихтер и др.), диву даешься — в какой раж они порой входят. Лично я, слыша в исполнении Святослава Николаевича «Богатырские ворота» из «Картинок с выставки» Мусоргского, поражался невероятной силище уже не молодого исполнителя — рояль стонал, скрипел, визжал и грохотал железом, словно дело происходило не в концертном зале, а в кузнице — звучание явно выходило за пределы всех допустимых эстетических норм — но на то они и «ворота» да еще «богатырские».
— О, бедные настройщики! — хочется воскликнуть после этого…
Для контраста, вспомним нежную в своей лиричности игру Билла Эванса, его неповторимый звук, у которого нюанс «форте» практически вообще отсутствовал. Так что, господа охранители, не надо валить с больной головы на здоровую!
27-28.10.1999 г.