Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Существовал не столь длительное время в начале 80-х квартет в составе: Владимир Данилин (ф-но), Александр Родионов (сакс-тенор), Евгений Пырченко (ударные) и пишущий эти строки, — контрабас. Да не просто контрабас, а электро… такая вот палка со струнами, но без корпуса, производства ГДР. Играть на нем было очень легко и удобно, а главное, с ним было передвигаться очень удобно и легко в общественном транспорте, особенно в метро. В зачехленном виде инструмент походил на рыболовное удилище и у прохожих и милиции никакой нехорошей реакции не вызывал. Это не то, что с контрабасом попрешься (сразу со всех сторон: — Смотри, смотри, какую бандуру понес!).
Тем квартетом мы играли много тем! Играли музыку «честную», без каких-либо покушений на «современку». Подбор исполнителей сам говорил за себя: за исключением меня, тогда все еще метавшегося между «Сциллой» традиции и «Харибдой» авангарда, все остальные были людьми умеренных взглядов. Выступали со своей «честной» музыкой, соответственно, не часто — погоду в джазе тогда делали небезызвестные «передовики джазового производства» из Литвы. Иногда мы выступали в ДК «Медик». Выступили и на очередном московском джаз-фестивале, где Юрием Саульским была отмечена моя тема «Точка опоры», после этого и вошедшая в сборник В.Симоненко, как яркий отечественный стандарт. Получив столь высокое признание, мы даже были удостоены чести записать программу на радио. В результате такой «бурной» концертной деятельности молва о новом квартете выплеснулась и за пределы Москвы, и было получено приглашение выступить на фестивале «Джаз над Волгой» в славном городе Ярославле. То случилось зимой и мы, одевшись потеплее, дали свое согласие.
Большая толпа исполнителей и просто гостей из Москвы слонялась по платформе, чтобы вскоре погрузить свои озябшие на ветру и морозе тела в мягкие и уютные кресла экспресса «Москва-Ярославль». Поезд был избыточно комфортабельным: кресла, как в самолете (откидные), да и буфет круглосуточный, как в «Красной стреле». Отправились под вечер. Не успел поезд тронуться, как начались дружные откупоривания предусмотрительно взятых в дорогу горячительных напитков. Единственный наш ансамбль был стерильным: пианист — традиционно «зашит», а остальные, каждый по своей причине, тоже находились в непоколебимой стадии твердости. Но контакты нас, трезвенников, с друзьями, «принявшими внутрь», оказались неизбежными (несколько часов в замкнутом пространстве), а они всегда мучительны.
«Повез» нас на фестиваль, в качестве администратора, некий в ту пору околоджазовый деятель Коля по кличке «борода», потому что носил он редкую для тех высоконравственных времен, почти диссидентскую окладистую бороду, которая своей бурной волосатостью компенсировала отсутствие какой-либо растительности на его огромной «карло-марксовой» голове. Коля и раньше испытывал ко мне симпатию, а сейчас и подавно, изрядно выпив, сделал меня постоянным объектом своего неотступного внимания. Он прилип ко мне, как банный лист, вызывая на все новые и новые темы для разговоров, притом задевая все более и более высокие материи. Сами понимаете, что, как гласит народная мудрость, трезвый пьяному не товарищ, но я мужественно терпел, так как понимал, что это «неудобство» является всего лишь маленькой издержкой во всем остальном хорошей затеи. К тому же, Коля-борода заведовал нашими финансами: должен был выдать нам положенные «суточные», поселить в гостиницу и т.п., поэтому вдвойне приходилось терпеть. Справка: Коля — из инженеров, любящих джаз да, к тому же, генеральский сынок, что тоже немаловажно!
Беседуем мы с Колей то в тамбуре, где я курю, а он вливает в себя очередную дозу, то в мягких креслах, где я всеми доступными средствами стараюсь показать ему, что речь его мне дико интересна и мила. А высокие материи все более и более затрагиваются: вот уже и философии с ее нравственными ценностями коснулись… Вдруг снова о земном, о скудной оплате труда джазмена. Тут я, слегка переусердствовав в своей «искренности», опрометчиво заявляю, что лично мне деньги за джаз вроде бы и не нужны — главное идея! Коля с невероятной, даже для пьяного, восторженностью стал поддерживать это мое сомнительное утверждение.
— И я — поклонник чистого искусства, — кричал он, размахивая своей неистовой бородой, — да, деньги и джаз — несовместимы! Я, несмотря на всю свою трезвость, никакого опасного подтекста в восторге собеседника не почувствовал, а зря…
Теперь прервемся, опустив дальнейшее, и представим, что мы уже прибыли на место: хмурое зимнее утро, провинциально — унылый холл третьесортной гостиницы, расселяемся, с помощью нашего Коли, по не первой свежести номерам — ну и на том спасибо, ведь джаз дело не прибыльное и мы не народные артисты! Расселившись, умывшись и побрившись, обращаемся к нашему, принципиально не бреющемуся, другу по поводу «суточных». Бородатый Николай, как-то виновато и смущенно улыбаясь, мямлит, что выдаст их чуть попозже: потерпите, мол, маленько, ребята, дайте после вчерашнего голову «поправить». Мы, как люди многоопытные в вопросах утреннего похмелья, входим в положение «больного» Николая, и согласны ждать, тем более, что отправились в путь не с пустыми карманами, и что-то прихватили из дома на «всякий пожарный случай».
Вот уже и концерт нами успешно отыгран и «полночь близится, а Германа (то бишь — денег), все нет». Коля успокаивает: — Будет, будет вам «герман»! После концерта устроителями фестиваля внезапно организуется автобусная поездка в близлежащий Ростов Великий для ознакомления с культурными памятниками и проведением там «джема». Не поехать нельзя — оттуда прямо на вокзал, да и «джем» всегда интригует… Тряслись больше часа в тесном автобусе и, наконец, достигли цели. Купола соборов в темноте как-то не потрясли, тем более, что знаменитые «ростовские звоны» ночью были неуместны. Оставался только «джем», который, благодаря специфическому подбору музыкантов ладовой или фри джазовой ориентации (Резицкий, Вапиров, Марат Юлдыбаев из Уфы и еще кто-то подобный) превратился в сплошной «саммертайм», плавно перетекший в бесконечный блюз. Других джазовых тем они не знали(?!).
Наш квартет, естественно, в этом безобразии принять участия не мог, и мы мыкались по фойе в поисках чем бы заняться. Тоску усугубляло то, что мы были временно не пьющими. Попутно, между собой, мы стали называть саксофониста Анатолия Вапирова Вампировым, что вполне соответствовало его демонической внешности и игре. По странной случайности, среди участников фестиваля не было (догадывайтесь кого?) самого главного среди саксофонных вампиров, вурдалака — Чекасина, а то бы колокола соборов самопроизвольно зазвонили, пытаясь заглушить разбушевавшуюся по соседству нечисть! Когда буйство этого окаянного джема все же утихло (возможно, где-то закукарекал разбуженный петух), организаторы фестиваля стали всем особо отличившимся участникам вручать почетные грамоты и дипломы. Естественно, что «Вампиров» и остальные «вурдалаки» были премированы в числе первых, но… не забыли и про нас, хотя мы и играли традицию. Вручили грамоту, в которой было пропечатано: «Квартету Данилина присваивается…» и т.д. Без перечисления имен участников. Неужели трудно назвать всего четыре фамилии? Типичная советская «отрыжка» неуважения к личности: как принято было раньше писать на грампластинках — «исп. оркестр». А чей оркестр, кто в него входит? Сами догадывайтесь! Но не будем столь обидчивы и вернемся к нашему повествованию.
Обратная дорога в автобусе была еще более тесной и пьяной (нахлебавшиеся участники джема и их почитатели физически расширились от выпитого, а простоявший весь джем на морозе бедный автобус съежился от холода), но зато «веселая» дорога доставила нас прямехонько на вокзал — ведь велено было прихватить вещички с собой. Как ни газовал шофер, на нужный поезд мы все-таки опоздали. Теперь приходилось дожидаться «скорого» из Воркуты, который по расписанию должен был вынырнуть из темноты среди ночи, коснувшись ярославской платформы на пару-тройку минут. В эти краткие мгновенья нашей шумно-пьяной ватаге нужно было успеть взять поезд «на абордаж» — задача предстояла не из легких, но какие только трудности не преодолевал советский джазмен!
Вокзал был переполнен спящей или притворяющейся таковой публикой, притом корчившейся прямо на голом паркетном полу. Скамейки любезной администрацией почему-то были не предусмотрены(?!) Не было их и на платформе, где лишь хлестал ледяной ветер со снегом. Оно и понятно: раз уж «исп. оркестр» и «квартету Данилина», то какие тут еще могут быть скамейки? Так и пришлось нам несколько часов приплясывать на морозе — поезд, естественно, опаздывал, — завидуя пьяным коллегам, которым было тепло изнутри, и ни ветер, ни мороз и даже отсутствие скамеек были не страшны!
Тут же на платформе болтался временно нами забытый и Коля-борода. Я — к нему и снова за свое: ведь, уже и полночь давно прошла, а где наш долгожданный «герман»? Добряк Коля, радостно обняв и расцеловав меня, молвил, что «германа» он всего до копейки по неосторожности пропил, и сослался при этом на мое легкомысленное заявление (в мягких креслах экспресса — помните?), что деньги мне, якобы, не нужны, а важна идея! Вот вам и идея! Я Николаю стал объяснять, что мои слова были всего лишь аллегорией, и не более того. Борода, которому было тепло, весело и хорошо, доказывал всеми волосинками своего шерстяного покрова, что понял меня буквально. «Вот тебе и аллегория себе на горе, — мрачно срифмовал я, ежась от холода и, по аналогии, вспомнил, что десятилетием раньше, когда я с кем-то ездил на концерт в Вильнюс, ситуация была весьма похожей.
На мой нескромный вопрос, заданный инициатору той поездки и ведущему концерты, критику и публицисту, нашему «джазовому Стасову», был получен прямолинейно-обезоруживающий ответ:
— Не надо потребительски относиться к джазу!!!
Ну что же — не надо, так не надо…
…Характерный, ни на что в мире непохожий звук, с которым бьются деревянные, притом старинные, музыкальные инструменты (некое «хрясть»), вырвал меня из моих печальных размышлений. Это сильно подвыпивший и качавшийся на ветру, басист Витя Мельников, отчаявшийся найти скамейку, хряпнулся навзничь вместе со своим старинным, клеенным-переклеенным контрабасом, висевшим у него в чехле, как рюкзак, за спиной, подтвердив тем самым справедливость поговорки: в ногах правды нет. Понятно, что от ценного инструмента, которым владелец так гордился, остались рожки да ножки. Впрочем, сие событие всех очевидцев и хозяина лишь развеселило, а меня отвлекло от низких, меркантильных мыслей и убедило, что, действительно, не стоит «потребительски относиться к джазу». Такой дорогой инструмент разбился, а владельцу — трын трава — хохочет себе и даже не ушибся. А тут и поезд подкатил и штурмовать вагон, имея за спиной лишь мешок со щепками, а не огромную бандуру, оказалось значительно легче. Мораль: бейте свои громоздкие инструменты по окончании гастролей и возвращайтесь налегке (шутка)!
11-13.10.1999.