Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
«У, жидовская морда! «- слышу с детства. Причина? Вовсе не национальная принадлежность… Правда, виноват, — отчим сплоховал и был евреем… В детстве, которое протекало в доме, заселенном армянами и татарами, неприязнь исходила, конечно, от представителей народа, который Ф.М. Достоевский считал «богоносцем».
«Богоносцам» прежде всего не нравилась приобщенность нашей семьи (служащих, а не рабочих) к культуре. У нас в квартире стояло пианино и меня учили музыке (ходил в музыкальную школу). Звуки пианино, конечно, не могли не возмущать ярых представителей, любимого Достоевским «богоносца». Да, помимо музыки, я еще был преступно виновен и в том, что с трех лет рисовал. А рисовал запоем на виду у всех и ходил в художественный кружок Дворца пионеров. Это надо же! И третье преступление перед народом — а они, как известно, только себя считают истинным народом — писал «книги». Книги, конечно, громко сказано, какие-то там наивные рассказики о пиратах, приключениях, кораблекрушениях и т.д. Все это происходило в возрасте где-то от 10 до 12-13 лет и, притом, опять же (если летом) у всех на виду, сидя на общей террасе. Ну, это надо же? Чем не жидовская морда?!
И отчим еврей, и музыке обучается, и рисует, и книги пишет! Бить такого смертным боем! Мы, понимаешь, вкалываем тут, а он себе трынди-брынди разводит… У, жидовская морда, получай!
И я всегда лежал на земле, а надо мной представитель «богоносца» не обучающийся, не рисующий, не пишущий книг, но уже развитый мускулами не по годам, благодаря физическому труду и спорту. Вот чем надо заниматься-то! … а не музыкой, мазней и писаниной. Эх, размазня!
Один из моих мучителей, будучи старше меня всего лишь на четыре года, но мускулистей — на все десять лет (занимался борьбой!) — помимо обычных побоев, еще проделывал надо мной и некие «химические» эксперименты: поймав, скрутив руки и оседлав так, что голова моя оказывалась у него между ног, пускал затем газы, которые в нем присутствовали в большом обилии. Удерживая меня в такой позе до окончания эксперимента, он дико хохотал и приговаривал: — Нюхай вонь, нюхай вонь!
Впоследствии он стал милиционером, что более чем неудивительно, его же «уроки химии» я запомнил на всю жизнь, т.к. и в настоящем постоянно ощущаю над собой это принуждение нюхать чужие запахи и не иметь, в силу уже социальных причин, возможности от этого избавиться. Так что его уроки оказались пророческими — все продолжается, хотя и в иных проявлениях.
Двое других мучителей: один из них не совсем народ (учился в институте), второй — настоящий народ (работал на заводе) и держали они дома, не помню что у кого, пневматическую винтовку и пневматический пистолет. Жили они оба на втором этаже, т.е. стреляли сверху… Во дворе летом (город южный) детвора всегда существовала, будучи одетой лишь, извините, в трусы и только… И вот часто так, играя, вдруг взвизгнешь от боли — затаившиеся на террасе «снайперы» палят по голому телу хлебными мякишами. А это, ой как, больно!
Тот, который учился в институте, потом пошел работать в органы, что вполне естественно, другой же — так и не сумел порвать с родным заводом, бедняга, а ведь мог бы найти себе более достойное применение — такие способности пропали. Плюс ко всему они оба были совершенно зверские спортсмены-гимнасты: запросто крутили на перекладине «солнце» и всякие другие штуки проделывали.
…
Но по сравнению с муками родного двора, пребывание в пионерском лагере было сущим адом. Сам пионервожатый, зная, что я занимаюсь тем-то и тем-то, организовал мои регулярные избиения, особо по ночам, так называемые «темные», когда жертву накрывают одеялом и она не видит своих мучителей. Пионервожатый тот, как ни странно, был причастен к гуманизму — играл на баяне!
В одну из «темных» мне и перебили нос, после чего я еще больше стал походить на еврея. А уж, когда стал хуже видеть и надел очки, то стал ну вылитый жид, да и только. Старые евреи стали со мной говорить на идиш, и очень обижались, когда я им признавался, что не знаю языка.
— Не хорошо, молодой человек, не знать языка своих предков, стыдно, — говорили они с укором и качали своими сединами.
О том, чтобы сказать, что я не …, уже не могло быть и речи!
Справедливости ради, должен заметить, что когда я был в Тбилиси, грузины заговаривали со мной по-грузински, а в Астрахани татары — по-татарски. И как же теперь быть? Так ведь можно стать, чего доброго, этим …, как его? Полиглотом! Жаль, конечно, что нету времени да и лень заняться изучением языков.
А когда вспомнишь про побои, то и вообще желание пропадает.
6.5.88.