Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
«Во поле березонька…» — первая мелодия, которую я выдудел на дудке, подаренной мне к Новому году матерью. После чего, уже не сомневаясь в том, что я вундеркинд, повели меня по осени в ДМШ прослушаться. Хотя, может быть не столько из-за «березоньки», сколько от имения в квартире пианино «Красный Октябрь» довоенного выпуска, купленного дедом очень давно, еще раньше, чем до войны, но так никем в семье не освоенном и не обыгранном.
И вот выяснилось, что вовсе я не вундеркинд, а даже весьма средних способностей, что лично мне не понравилось сразу же… Показался я на прослушивании с самой плохой стороны. Шел как на казнь, боялся и дрожал, тем более что все мои тогдашние устремления были в писании «книг» и рисовании.
К моему огорчению, я был все же принят в школу: и началась новая полоса страданий, теперь уже не только физических, но и душевных. Было ‘»кинду» без особого «вундер» шесть лет.
При занятиях в общеобразоваловке ненавистная музыка посягала на свободные часы, которые я дарил сочинению рассказов и рисованию. Садился за инструмент довоенного выпуска со скандалами и уговорами. Видно было, что все заинтересованы в этих занятиях, кроме меня. Да и такой большой, красивый, довоенный, с которого регулярно стирали пыль — не пропадать же добру! Ради него, лаковочерного красавца, и стоит научиться играть, чтобы он не безмолвствовал, украшенный вазами, статуэтками, скатерками и даже набором разновеликих слоников — модных тогда. И вот началось!
Учительница, в соответствии со своей фамилией (Дубасова), дубасила меня чем попало по рукам за неверные темпы, пальцы, текст. Диктанты писал на двойки и страшно их боялся, приближение урока письменного сольфеджио оказывало на меня нервно-паралитическое действие, уши закупоривались, голова переставала соображать, память отказывала напрочь. Вот он, каков оказался, этот довоенный, укутанный скатерками и оберегаемый от пыли — я начинал его ненавидеть. Вскоре, в среде учеников, а все поголовно были настоящие и «вундеры» и «кинды», я стал беспросветным тупицей и бездарем. Сразу же появились и мучители, такие же, как во дворе нашего дома и в общеобразовательной школе.
Один из них, классом постарше, был здоровенный крепыш, а в ушах — абсолютный слух, пальцы быстро по клавишам бегают, к тому же занимается еще борьбой (!) и папа его — начальник тюрьмы (!!). Ну как такой «супер-вундер» мог пройти спокойно мимо такого архи-бездаря как я. Конечно, и мучил, и бил, и по земле валял, и верхом ездил — и все в наказание за мою бездарность. Вот как плохо быть тупицей! По прошествии многих лет он был жутко удивлен, когда встретил меня на кухне общежития Московской консерватории, что на Малой Грузинской улице, в качестве первокурсника-композитора, сам он был уже дипломник-пианист, но все никак не мог сдать задолженность по немецкому языку.
— И кого только теперь не принимают… — наверное, подумал он про себя с обидой в тот момент.
Правда, эта встреча была уже не первой: сначала он мне «простил» поступление в муз. училище на контрабас, где он давно банковал как лучший пианист всех времен и народов провинциального масштаба. Но то было на родине, в южном городе, а тут — столица. Какая наглость, такому как я, приехать в столицу! Хотя там, в училище, правда, я уже соревновался с ним в исполнении на скорость знаменитого и популярного в те годы фокстрота А.Лепина из к/ф «Карнавальная ночь». Несмотря на то, что я учился как контрабасист, я ему не очень то уступал в мельканье левой руки (бас — аккорд) в этом поединке, что он тогда не без удивления отметил (откуда у бездаря такая техника?).
Но пока не будем забегать вперед…
Второй мучитель был из более культурных слоев и тоже пианист, сын известного в городе врача, и тоже с абсолютством в ушах. Не помню в подробностях, как он со мной тогда обходился, но кульминацией обхождения был его плевок мне в лицо — ощутимое отношение его таланта к моей бездарности. Спустя много лет я случайно узнал, что он по пьянке утонул в Волге…
И еще один учился со мной абсолютник вундер-пианист, подавал очень большие надежды и много собой обещал. Был из более простых, и меня лишь презирал, не бил — был тщедушным. Судьба? Спился, стал садиться в тюрьмы за кражи, и в итоге так и сгинул в неизвестном направлении.
…
Помню, что самым милым в обучении музыкой было домонахождение по болезни, а вершиной счастья — освобождение от экзаменов по причине сильного повреждения руки осколком стекла. Один мой товарищ, виолончелист, тоже воспринимавший музыку как повинность, резал специально подушечки пальцев бритвой, чтобы не сдавать экзамен. Я его очень понимал!
…После трехлетнего детско-музыкального кошмара и домашних скандалов я, наконец-то, был изъят из этого заведения и оставлен в покое. Было это для меня равносильно избавлению от тяжелейшей болезни.
Но припомнился и еще один эпизод из трехгодовалого возраста, когда я уже мог быть заподозрен своими близкими в музыкальных симпатиях и пристрастиях. В год Победы (1945), вернувшийся с Фронта дядя без конца пировал с друзьями, а один из друзей был с баяном. Так вот, меня просто потряс вид этого инструмента. Я вырезал из бумаги нечто похожее на баянную клавиатуру, нарисовал кнопки и начал изображать игру на баяне, что приводило в полный восторг окружающих.