Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
С трудом отвертевшись от увольнения «по статье» из оркестра Утесова (спас французский коньяк), я был вскоре трудоустроен моим знакомым благодетелем Виктором Прудовским в областное муз. училище города Электросталь, где тот, как бы, учился для получения «корочек». Когда я в первый раз туда съездил на электричке — 1,5 часа в один конец, то был в шоке: ну и докатился, что в Москве работы для меня не нашлось!
Но, несмотря на такое первое горькое (кстати, горьковское направление с Курского вокзала) впечатление, сумел отбарабанить там целых 13 лет, притом в классе №13, и ничего! Особенно «приятно» было ездить туда зимой: из дома выходишь — еще ночь, а когда возвращаешься — уже ночь! Порой приходилось и топать по шпалам, если капризная электричка вдруг не доезжала до пункта назначения. Как я потом понял, это место работы было мне предопределено судьбой: еще в дошкольном возрасте я был привезен матерью из Астрахани в Ногинск (сосед Электростали) на лето погостить у дяди, который был военным и часто колесил с семьей по стране.
Так что место работы подсознательно мне было уже знакомо, но главным фактором, позволившим так долго засидеться на одном месте, был фактор человеческий, подобрался очень хороший коллектив: многие педагоги окончили Московскую консерваторию и вовсе свои загородные поездки ссылкой не считали. Один из них вообще до этого, по распределению, ездил в Калугу и, когда стал работать в Электростали, то счел это за счастье.
Насмотревшись на такие судьбы, вскоре и я «оттаял». Главное же, что всех удерживало на этой работе, это сам директор. Несмотря на свою «ужасную» фамилию (Шмуленсон), Роман Натанович был просто ангелом, душкой, добрейшим из людей. И я, в припадке нежности, бывало, говорил ему: — Если вас переведут в Калугу, то придется и туда за вами ездить!
Но начало, как я уже говорил, было тяжелым. Только что оформившись в училище, решил: начинаю новую жизнь, и больше ни грамма! Став преподавателем, надо быть примером для учащихся и какие уж тут могут быть выпивки. Настроен был решительно и бесповоротно, но бес или дьявол-искуситель не дремали…
В один из теплых августовских дней утром зазвонил телефон и трубка голосом пианиста Вагифа Садыхова предложила поехать с ним на неделю в Одессу, аккомпанировать показу мод Московского дома моделей. Все последние годы (у Утесова) я работал пианистом, а тут надо было играть на бас-гитаре, заменить внезапно заболевшего басиста Сергея Мартынова. Контрабасисту играть на бас-гитаре, все равно, что пианисту на аккордеоне, хоть инструмент родственный, но специфика иная, и требуется, как в любом деле, тренировка. В мою бытность в оркестре Горбатых, мне как-то приходилось иметь дело с бас-гитарой, но с тех пор… Я стал мяться, ссылаясь на то, что «давненько не брал шашек в руки», но Вагиф, зная меня в прошлом, как приличного басиста (вместе работали в кафе «Молодежное»), настаивал, суля, к тому же, хороший заработок. Я малодушно дал себя уговорить, не слушая протест внутреннего голоса. Ехать нужно было уже на следующий день. Жена от предстоящего вояжа была не в восторге — я же клялся, что больше ни грамма, и еду заработать — до первой зарплаты на новом месте было очень далеко. Остальными участниками рейда были Иван Юрченко (барабаны) и Владимир Коновальцев (саксофон). Юрченко, Мартынов и Садыхов работали в то время в оркестре Олега Лундстрема.
И вот мчимся на такси в аэропорт. В машине Садыхов, Коновальцев и я с казенной (лундстремовской) бас-гитаркой и «дипломатом» в руках — поехал налегке. Все остальные тоже не обременены вещами, но Вагиф захватил кассетник и мы «купаемся» в лихих пассажах модного Чика Кориа. В приподнятом настроении прибываем в аэропорт. До полета есть еще некоторое время и все — прямиком в буфет. Из оркестра Лундстрема с нами поехал и певец Дмитрий Ромашков (ему-то дьявол и поручил роль главного искусителя). Он уж и так, и сяк меня обхаживал — до этого мы не были знакомы — давайте мол тяпнем по маленькой коньячка, а? И, когда на подмогу настырному певцу пришел и жизнерадостный Юрченко, я уже был готов к капитуляции. Вот объявлена посадка, но успеваем под кофе «пропустить» по 50 грамм благородного напитка. И … забыты все утесовские страдания, клятвенные заверения и обещания — коньячный «лоцман» сделал свое дело (курс проложен) и организм готов к принятию следующих порций.
Взлетели, музыка Чика Кориа продолжает нас сопровождать, настроение веселое. Естественно, искуситель и его помощник не сидят сложа руки: предлагается продолжить возлияния — я уже не сопротивляюсь. Миловидная стюардесса приносит нам еще коньяка. Не успели мы «уговорить» бутылку, как дело пошло на посадку и светящееся табло предложило пристегнуть ремни. Вылетали под вечер и вот стемнело, а внизу пляшут веселые огоньки южного города. Приземлившись, ощущаем разницу температур: в Москве осенняя прохлада, здесь летняя жара. Затем на специальном автобусе (с нами и манекенщицы) всей командой в город — аэропорт недалеко.
Поселяемся в старую гостиницу, в 2-х местные номера. Я, почему-то, оказываюсь в компании рабочего сцены. Ну, да ладно! Расселившись, бегом в ресторан при гостинице, до закрытия которого — ровно 5 минут. Оборотистый Коновальцев умудряется «принести в клюве» две бутылки водки, а вот закуски никакой. Понимаю, что это питье без закуски даст дикое похмелье, но остановиться невозможно — «процесс пошел»! Отмечается прибытие, участвуют Коновальцев, Садыхов, я и рабочий. Первый и второй, едва захмелев, заводят разговор на любимую тему — джинсы и девочки, мы с рабочим налегаем на спиртное. Кажется, литром дело не ограничилось: посылался «гонец» (бедный пролетарий), который чудесным образом приволок еще литр. Далее всеобщий провал в тяжелый сон и кошмарное пробуждение на утро. Голова раскалывается, вид помятый (спал в одежде), и — на поиски буфета. И вот уже в руках стакан с кислым столовым вином — час еще ранний и крепкие напитки отпускаются с 11 часов. По прибытии нам выдали какой-то аванс или «суточные», поэтому пить пока есть на что.
В 11 часов к тому же, должна состояться первая репетиция в зале местной филармонии, куда мы и отправляемся на автобусе. Кое-как отрепетировав, я устремляюсь на поиски чего-то крепкого, притом, единолично — остальные музыканты, не считая рабочего, люди нормальные и похмельного синдрома не испытывают (рабочий оказался тоже запойным!). Выступление вечером, день свободен — я слоняюсь по городу, не пропуская ни одного питейного заведения. Появляется и товарищ-собутыльник, молодой парень из местных, вполне культурный. Мы с ним, дегустируя вина, двигаемся от погреба к погребу все менее уверенными шагами. Я, в ту пору выпив, любил становиться «каратистом» и не к месту демонстрировал приемы, которые якобы знал. На сей раз эта демонстрация закончилась потерей часов, которые слетели с руки и разбились. Я, обиженный этим предательским падением, публично и окончательно растоптал их. Очевидцы одесситы были в диком восторге!…
Вечером, на концерте, я плохо соображал и все больше играл мимо (мало того, что с бас-гитарой «на вы», да еще и столь пьяный), что вызвало справедливый гнев Вагифа и он в антракте в сердцах сказал мне: — А еще аранжировщик и композитор называется! Мне было очень стыдно, но, что поделаешь, ни голова, ни руки не слушались. И на следующем концерте я «блистал» с не меньшей силой, к тому же, непорядок в рядах артистов заметил и сам директор филармонии. Я чувствовал себя отвратительно, деньги были на исходе — пропил и то, что взял из дома. Теперь мы скооперировались с соседом-рабочим и «загудели в два смычка». Ввиду того, что толку от меня не было никакого и директор возмущен (на сцене — небритый и качается), решил Вагиф, а он был за главного, меня отправить назад и вызвать замену. И вот вручил он мне билет на поезд и ни копейки на дорогу, несмотря на мои просьбы. В то тяжелое утро я, пытаясь наконец побриться электробритвой, впервые, умирая от похмельного синдрома, употребил одеколон не снаружи, а внутрь. Экая гадость, однако!
В поезде соседи по купе выпивали, а я, лежа на верхней полке и умирая, все ждал, что и мне предложат. И, когда предложили, это было вершиной счастья. Облегчение было кратким и требовалось еще. Соседи же были людьми нормальными и пили, соблюдая меру. Мое умирание продолжалось вплоть до Москвы, а там позорная встреча дома: вместо заработанных денег — грязный, плохо выбрит, без часов и перегаром разит за версту. Жена как в воду глядела!
Так что, Одесса для меня нехороший город. Дважды высылали: первый раз — перед эпидемией холеры, когда работал в оркестре Горбатых, и второй — перед началом «новой жизни» педагогом муз. училища.