Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Поступил я как-то в оркестр Утесова. Было это в начале 70-х. До того я работал в гостинице «Москва», на 11-м этаже, в команде Стасика Барского, известного в то время деятеля МОМА. Находился я в «глубокой завязке», т.е. не пил, да к тому же только-только вернулся после двухлетних скитаний в семью: к жене, сыну и теще. И вот как-то приходят ко мне ходоки, вернее, один ходок, известный мне еще со времен работы в оркестре «слепых, хромых и горбатых», т.е. под управлением, А.Горбатых в Москонцерте. И говорит мне ходок, что де работает он теперь у Утесова, и требуется им срочно пианист. Не соглашусь ли я?
Я встрепенулся: там же Чижик работал, гигант! Как же я, бывший басист, смогу после него? Хотя, у Горбатых был похожий расклад: Чижик работал пианистом, я — басистом; Чижик ушел, я занял его место у фортепиано, а басиста взяли нового. Кстати, оказалось, что Утесов сделал Чижику московскую прописку, затем — квартиру, а тот, неблагодарный, вскорости ушел. После этого случая «Иванов» (так звали Утесова между собой музыканты) больше в жилищных вопросах никогда никому не помогал. Оценив предложение как лестное, я согласился.
Оркестром Утесова руководил в то время Константин Певзнер, композитор, автор некогда популярной «Оранжевой песенки», бодро спетой грузинской девочкой Ирмой Сохадзе. До того Певзнер возглавлял эстрадный оркестр Грузии «Реро». Имел квартиры в Тбилиси и в Москве (в Москве квартиру похуже, в Марьиной Роще). Все вокруг называли его ласково «Котиком», а костюмерша, женщина из простых, — Пензером.
Итак, приняли меня на работу. База (репетиционная, а не военная) находилась в помещении клуба фабрики по пошиву одежды «Вымпел», где-то в районе улиц Юннатов и 8-го Марта, сравнительно недалеко от моего дома. Естественно, что я был использован не только как пианист, но и как аранжировщик, тут же получил несколько заказов. Программа готовилась новая, в честь 80-летия Леонида Осиповича. Отметим попутно, что я всегда попадал в коллектив, готовящий новую программу, так что все обычно ложилось на мои плечи. Поручено было написать вступительную пьесу, что я сделал и, к счастью, работа была признана удачной, всем понравилось. Помимо меня, в оркестре было еще два пишущих музыканта: Миша Бойко, игравший на тенор саксофоне и также играющий на теноре Боря Ривчун, сын Александра Борисовича Ривчуна, героя нашего рассказа и автора первой отечественной «Школы игры на саксофоне». Однако написание вступительной пьесы Певзнер поручил именно мне. Еще несколько номеров, написанных мной, также были, вроде бы, удачными.
И вот как-то, подходит ко мне на репетиции Ривчун-отец и начинает рассыпаться в комплиментах: и пишу-то я ох как хорошо, а играю-то я как замечательно… Я насторожился и думаю: «Куда же это старик клонит? Ведь хвалит-то явно неспроста, что-то, видать, ему от меня нужно». Слово за слово, картина проявляется. Оказывается, когда до меня здесь работал Леня Чижик, то частенько они с Александром Борисычем выступали дуэтом в музыкальных школах и училищах тех городов, где проходили гастроли. Я поежился внутри. «Не люблю я играть дуэты без поддержки ритм-секции, не такой уж я ловкий виртуоз, как Леня», — говорю я А.Б. Но он меня успокаивает: «Что Вы, — говорит, — Вы Лене ни в чем не уступаете». Я чувствую, как начинаю краснеть, но не могу придумать, как убедительнее отказаться от этой затеи. Ощущая мое упорство, А.Б. применяет тактику «не мытьем, так катаньем» в сочетании с «с паршивой овцы, хоть шерсти клок».
«А знаете ли Вы, Юра, что у меня есть пьеса для саксофона с оркестром? Не смогли ли бы Вы аранжировать мне ее для оркестра?» «Час от часу не легче», — думаю, — «Представляю себе, что это за музыка!» «А почему бы Вам не предложить ее сыну?», — применяю я контрудар. Но А.Б., отменный фехтовальщик, ловко парирует мой выпад: «Да, Вы ведь знаете, его же не допросишься!» Все, мне крыть нечем, не могу же я отказать ему во второй раз. Покорно беру ноты и на прощанье слышу: «Вы не волнуйтесь, я Вам заплачу». «Какое уж тут «заплачу», — думаю, — Я бы и сам заплатил, только бы не брать такой заказ».
На следующее утро спрашиваю музыкантов, заплатит ли А.Б. «Жди! Он известный шаровик! — смеются в ответ, — Удушится, а не заплатит!» Подхожу к сыну: «Боря, почему не хочешь отцу пьесу соркестрировать? Он даже ко мне обратился». «Да не вздумай! Не соглашайся и вообще, гони его на х..!»- отвечает сын. Я удивился такой реакции чада: «Что это, Эдипов комплекс?» Но меня успокоили, что между ними давняя вражда, сын отца ни во что не ставит, даже рассказали забавный случай: как-то, во время концерта, А.Б. сделал Боре замечание и услышал в ответ: «Молчи, солдафон!» Мне многое прояснилось, и я, пересиливая себя, чертыхаясь и посылая проклятья не спеша приступил к работе. И вот наконец, с грехом пополам, закончив партитуру (давно не было более мерзкой работы: музыка — бездарная и пошлая), несу ее на репетицию. Подхожу к клубу «Вымпел», вхожу в парадный подъезд, поднимаюсь по лестнице и вижу на стене… Что бы Вы думали? Портрет А.Б. в траурной рамке.
История, конечно, очень печальная, что называется, по максимуму. Но, тем не менее, вот таким оригинальным способом А.Б. уклонился от уплаты, т.к. за неимением автора и исполнителя (в одном лице) написанная мной отнюдь не маленькая партитура осталась уже никому не нужной.
На поминках коллеги мне напомнили: «Мы же тебя предупреждали…»