Вернуться к оглавлению книги
Другие книги о джазе
Находились мы с оркестром Горбатых в Новосибирске на репетиционном периоде, готовили большую программу с кордебалетом и прочими радостями. Надо сказать, что это было роскошью — везти оркестр, певцов, балет, костюмы, декорации и прочий реквизит в другой город, расселять всех в гостиницах, платить (и не мало) за аренду сцены оперного театра, чтобы отрепетировав и показав здесь премьеру, лететь обратно в Москву и оттуда, уже после московской премьеры, начинать гастроли по Союзу. Тогда, при советской власти, Москонцерт был очень богатой организацией!
Но наш рассказ не о богатых организациях, о забавных случаях, имевших место в то время. В оркестре из звезд первой величины был лишь один Герман Лукьянов. Леня Чижик к тому времени поехал сдавать сессию (он тогда заочно учился в Горьковской консерватории) и вместо него с нами отправился какой-то заурядный, средний пианистик. Я же играл на контрабасе и писал аранжировки, но вернемся на сцену Новосибирского театра.
Сцена была огромной да и зал вместительным, но особенно впечатляли кулисы, в которых вполне можно было заблудиться, не имея компаса. На служебном входе я заметил весьма необычного человека. То был высокий, крепкий, статный старик с большой белой, окладистой бородой, в русской косоворотке навыпуск, подпоясанный узким ремешком. Ну просто вылитый Лев Николаевич — впору писать портрет с натуры.
Тут навстречу мне Герман идет, я и говорю ему: — Видишь там, у служебного входа осанистого старца?
— Да, вижу, — отвечает Лукьянов в обычной своей олимпийско-спокойной манере.
— Так вот он толстовец: не пьет, не курит, вегетарианец, — импровизирую я, — Не хочешь ли с ним познакомиться?
Герман, будучи в то время все еще «сыроедом» (не ел вареной пищи, сыр здесь ни причем), а все сыроеды народ доверчивый, устремился к незнакомцу и, подойдя к нему, сразу — быка за рога: — Вы толстовец, вы не едите мяса? А я тоже…
— Какой еще толстовец? — басит возмущенный псевдо-Лев Николаевич, — я член партии, заслуженный пенсионер!
Герман, теряя олимпийское спокойствие, в гневе бросается ко мне, а меня уже и след простыл!…
Это случай первый, а второй — чуть позже, в день Новосибирской премьеры.
… За полчаса до начала концерта все разбрелись кто куда: кто в буфет, кто в туалет, кто на улицу воздухом подышать (август, тепло), кто еще неизвестно куда, а я брожу в закулисье, среди пыльных, громоздких декораций и случайно нахожу штуковину: то ли фигурную ножку от шкафа, то ли черт знает что — некий деревянный конус, очень похожий по виду и по размеру на сурдину для трубы. Ну прямо вставляя и играй!
Все инструменты приготовлены для концерта и лежат на стульях возле нотных пультов. Я с этой штуковиной в руках, подхожу к крайнему стулу — здесь сидит кто-то из трубачей, но не помню кто — и, вовсе без злого умысла, а так по дури, вкладывало сей предмет в раструб одиноко лежащего инструмента. Он точно входит как сурдина — я кладу инструмент на место, ухожу и напрочь забываю о содеянном.
Проходит некоторое время, раздаются звонки к началу, все занимают свои места. Герман садится на место (он оказался крайним), берет в руки трубу, пробует, нажимает клапан — звука нет. Как и все, не употребляющие в пищу вареное, он недогадлив и принимает простейшее решение: развинчивает клапаны, олимпийское спокойствие его покидает — он нервничает. Звенит третий звонок, гаснет свет в зале.
— Все на месте, все готовы? — спрашивает взволнованный дирижер.
— У меня не играет труба! — шепотом «кричит» наш сыроед.
— Что еще у вас там приключилось? — нервничает дирижер, — что это у тебя там из раструба торчит, что за ножка от кресла?! (Со стороны-то виднее!)
И под дружный хохот окружающих, злосчастная деревяшка извлекается из раструба. Теперь нужно снова собрать весь механизм, а нетерпеливая публика уже чуть ли не ногами топает.
— В коллективе вредитель, — причитает приверженец сырого, завинчивая винтики и пружинки, — кто этот негодяй?
Но все окончилось благополучно — задержали начало на несколько минут, как и положено на премьерах, и концерт прошел с большим успехом, а вредитель-негодяй так и не сознался до сих пор.