Четыре печальные истории
История первая
В 60-е годы, вплоть до начала 70-х, работал в Москонцерте очень хороший пианист Марк Рубин. Он любил и играл джаз, но только по нотам - импровизировать не умел. Я был с ним знаком настолько хорошо, что он даже исполнил мою джазовую сюиту для трио (ф-но, к-бас, ударные). Успешное исполнение состоялось в Центральном Доме Работников Искусств, всем более знакомом по звучанию аббревиатуры ЦДРИ и расположенном рядом с мрачным монолитом здания КГБ, тоже не менее популярной аббревиатуры в те невеселые времена. ЦДРИ у нас - это, как у них там, в ихних Америках, Линкольн-центр, где выступают знаменитости, но с маленьким отличием: у нас - бесплатно, так как это почетно и не каждому предоставляется такая "честь". Но мы отвлеклись.
Итак, Марк попросил меня написать для него еще что-нибудь, возможно даже какую-то обработку классики. Отыскав в своих нотах сюиту Генделя для ф-но, я и предпринял такую попытку. Работа оказалась для меня нелегкой: во-первых, никогда раньше ничего подобного не делал, во-вторых - тематический материал, в моем понимании, не очень яркий (простая гармония и мелодика да сплошные трели и морденты), хотя в дальнейшем, вплотную занявшись аранжировкой, я наловчился делать из г... конфетки, но к Генделю, понятное дело, это не относится. Попотев некоторое время, я все же поборол "сопротивление материала", как говорят композиторы, и произвел на свет "Генделевскую сюиту" опять же для трио. Заказчику моя работа понравилась, и он сказал, что будет разучивать ее и даже возьмет с собой ноты в ожидаемую поездку на гастроли в Харьков, чтобы времени не терять -очень хотелось ему "Сюиту" быстрей исполнить - тогда джазовые обработки классики начинали входить в моду. Было это уже в начале 70-х.
В Харьков полетела большая бригада артистов Москонцерта и еще - детский пионерский ансамбль п/у А.Локтева. Там намечалось празднование какой-то знаменательной даты. Полетел с трио М.Рубина, едва не опоздав на самолет, и известный джазовый барабанщик Владимир Журавский взамен заболевшего ударника, основного участника ансамбля. Эх, лучше бы Журавский опоздал на тот рейс. Читатель уже догадался, чем закончился тот полет...
С тех пор детский ансамбль, вновь набранный, стал называться "имени Локтева", а мы, московские джазмэны, узнав о страшной трагедии, дико напились в кафе "Печора", тогдашнем джаз-клубе, поминая Журавского и других погибших в этой авиакатастрофе. С тех пор в моем творческом портфеле нет больше "Генделевской сюиты" и, если не воскресить человека-исполнителя, то стоит ли воскрешать произведение, написанное специально по его просьбе, - пусть останется лишь светлая память!
История вторая.
В 1986-м году проходил в зале Московского Института Стали И Сплавов (сокращенно МИСИС), что у метро "Октябрьская", очередной московский джазовый фестиваль. Я там дебютировал как барабанщик в ансамбле со своими молодыми коллегами, которые тоже впервые приняли участие в столь ответственном концерте. Помимо меня, в состав входили: студент МАИ Александр Лавров, подававший большие надежды как талантливый джазовый пианист, ныне "завязавший" не только с инженерством, но и с джазом, контрабасист Игорь Кондур, тогда тоже студент МАИ, а ныне известный джазмэн, талантливый гитарист Александр Цимановский, тогда учившийся в Электростальском музучилище, а затем вернувшийся в свой родной Донецк и скрывшийся с джазового небосклона, и, наконец, последний участник ансамбля, человек моего поколения, в прошлом инженер, трубач и конгист Борис Кузнецов (ныне он превратился в человека-оркестр и зарабатывает себе на жизнь игрой в подземных переходах).
Исполняли мы весьма необычную программу: "Федор - крестьянин" -знаменный распев в обработке А.Лаврова, мою композицию "Вспоминая Гернику", навеянную знаменитой картиной Пабло Пикассо, и еще что-то, не менее экстравагантное - стерлось в памяти. Но зато нестираемо осталось в памяти, что после этого моего барабанного дебюта Юрий Сергеич решительно перестал приглашать меня для участия в фестивалях.
Теперь о главном. До или после нас (это не важно) выступал произведший тогда сенсацию детско-отроческий ансамбль из Иркутска, диксиленд братьев Овечкиных. Может быть, играли они весьма прилично, учитывая возраст и отдаленность местожительства, но на сцене и, особенно, за кулисами, где мы могли это наблюдать, вели себя вызывающе дерзко, нагло, по-хамски, никак не соответствуя своей нежной фамилии, и откровенно демонстрировали "звездную болезнь" в самой последней, пред-летальной стадии, которая вскоре и привела к летальному исходу (и, хотя слово "летальный" - не от слова "летать", но полет все-таки имел место)...
Один мой подвыпивший коллега, видя такое поведение этих молодых "волчат в овечьих шкурах", заметил мрачно: - Пора бы всех их перестрелять, этих нахалов! И, оказалось, как в воду глядел: вскоре почти всех их, во главе с мамашей-атаманшей, действительно перестреляли при попытке угона самолета в капстрану, о чем много было шума в средствах массовой информации. Вот такой случай пророчества, свидетелем которого я был!
История третья
Люблю я гулять у Патриарших или сидеть там на скамеечке, вспоминая про голову Берлиоза и ломая свою в догадках, где же все-таки была проложена та роковая трамвайная линия. Вот и на сей раз - немного погуляв, я присел на скамейку, вспоминая страницы нетленного романа. Свою сумку, наполненную нотами, я положил рядом. Вскоре мои размышления о том, где же находился тот турникет, были прерваны плюханьем тела на свободное место скамейки. Уж не пьяный ли плюхнулся? - поворачиваю я голову, - ан нет, слава Богу, всего лишь молодая мать с коляской и ребенком в ней. Коляска хорошая, импортная, - значит семья обеспеченная, здесь в округе и дома стоят хорошие: на одном доска с золотыми буквами - жил здесь тогда-то и тогда-то знаменитый авиаконструктор Поликарпов. Это его самолеты По-2 были прозваны "кукурузниками", - вспоминаю я, - уж не его ли потомки уселись рядом со мной? Но вижу, что нижний "этаж" коляски сплошь заставлен сумками и авоськами (примета времени -на дворе еще СССР), только вот подсолнечного масла не хватает(!). Тем временем, малыш матерью был извлечен из коляски и поставлен на свои, еще неуверенные ножки: - Погуляй, мол, сынок, погуляй! Карапуз, сделав пару шажков, сразу же - к моей сумке. - И чем она ему так приглянулась? - думаю, - цветом, что ли? (ярко-синяя). Сумка на молнию не закрыта, и малыш своими шаловливыми ручонками давай рыться в ней. Я, понятное дело, невозмутим, а тот - шурует себе вовсю и уже слышен печальный звук рвущихся нотных листов. Я, конечно, повернул голову на звук, но продолжаю быть "олимпийцем" и бровью не повел. Мать, заметив, что дело "начинает пахнуть керосином", с мягкой строгостью говорит своему чаду: - Оставь дядину сумку в покое, отойди! А чадо не унимается: явно что-то ищет у меня. Глядя на старания малыша, я догадываюсь, что в нем уже пробивается черта, возможно, его будущей профессии. Какой? Если он и вправду вдруг окажется пра-пра-правнуком знаменитого авиаконструктора, то между самолетами и досмотром прямая связь. Я и говорю: - Наверное, он у вас, когда вырастет, таможенником станет? Мамаша, явно не поняв смысл моих слов, тем временем все же сумела обуздать наклонности своего сыночка, и снова, водрузив его в коляску, покатила ее по аллее. Поднялся и я и, закрыв на молнию свою "досмотренную" сумку, спокойный, что ничего недозволенного не имею, тоже пошел себе по аллее, но в другую(!) сторону.
Иду, а впереди - какой-то весьма крупный гражданин и весь одет в джинсовое. В те времена это было не только "покушением на моду" (цитата из Гоголя), но и признаком достатка - джинсовые костюмы свободно не продавались.
Кто же это может быть? Впервые встречаю здесь такого модника. Фигурою гражданин достаточно грузен, и даже со спины видно, что он далеко не юноша. Тем более, интригует его "джинсовость" - явно не простой смертный. От цитаты из "Ревизора" до театра, а от театра до актера - рукой подать: вдруг незнакомец поворачивает голову, и я в изумлении узнаю знакомые черты лица популярного и любимого в народе артиста Анатолия Папанова(!). - Откуда он здесь взялся? - думаю, - может, тоже пришел поразмышлять о судьбах героев знаменитого романа? Папанов же, отвечая на мой немой вопрос, заходит под арку одного из домов - не зря я подумал о престижности окружающих пруд зданий! Юный таможенник, а теперь вот и известный артист живут здесь. Я заинтригован и следую за известной личностью - не часто встречаешь народных артистов вот так, запросто. А личность, войдя во двор, скрывается в одном из подъездов. Значит, точно, он здесь живет, - решаю я, - и, потрясенный такой встречей, продолжаю прогулку. А через несколько дней во всех газетах, по радио и телевиденью сообщают о скоропостижной смерти знаменитости. Выходит, что он как бы простился со мной, но кто я такой по сравнению с ним? Позже я у знал, что жил артист действительно у Патриарших, недалеко от своего места работы, Театра Сатиры, и будто бы умер он от сердечного приступа, принимая ванну.
В те же дни страна была потрясена и еще одной смертью: на гастролях, прямо на сцене, скончался и знаменитый, совсем молодой, Андрей Миронов. Говорили, что два больших артиста в последнее время не могли терпеть друг друга и в театре в связи с этим (Миронов работал тоже в "Сатире") сложилась очень нездоровая обстановка, которая теперь оздоровилась вот таким ужасным способом. Булгаковская дьявольщина, похоже, продолжается на Патриарших!
История четвертая, самая печальная.
Случилось это несколько лет назад, в середине 90-х. Поехал я на работу в свое училище на Ордынке, намереваясь по дороге купить хлеба. У выхода из метро "Третьяковская" много палаток и киосков, торгующих всякой всячиной. Подошел я к той, где продают хлеб, и встал в конце небольшой очереди, хотя, признаюсь, очень не люблю стоять в очередях - какой бы длины они ни были.
Стою, а поодаль - палатка, где торгуют водкой, расфасованной в такие вот полиэтиленовые, как йогурт, маленькие стаканчики, наверное, грамм по сто. Разумеется, что торгуют и пол-литрами, и четвертинками, да и винами - ассортимент обширен... Раньше такие маленькие дозы именовались "мерзавчиками", а теперь их называют "папин йогурт". Надо признать, что придумал такую расфасовку человек, явно сочувствующий алкашам, бомжам и прочему люду, которому бывает не по карману наскрести даже на чекушку.
Поблизости от киоска, стоит несколько столов, как раньше, в советские времена в столовках и буфетах: такие круглые, вечно качающиеся, на одной длинной ножке. Надо заметить, что дело происходит зимой и на дворе морозец, а к вечеру обещают дальнейшее понижение температуры. Очередь моя быстро продвигается к прилавку, и я уже приготовил деньги, как вдруг мое внимание привлекают два колоритных субъекта у соседнего киоска. Лицо одного из них, опухшее от беспробудного пьянства, мне знакомо. Пытаюсь вспомнить: кто он, как зовут? Тем временем субъекты подошли к киоску, где продается этот "папин йогурт", и начали дрожащими руками (похмельный колотун, - наверное, только проснулись после вчерашнего, хотя уже середина дня) считать имевшуюся у них мелочь: наскребут или нет?
"Вот и тот контингент, - думаю я, - которому предназначены эти мерзавчики"! Мой наметанный взгляд (сам имел не малый опыт) определяет, что людям очень тяжело - наверное, уже не меньше недели, как пьют и все деньги спустили... Сейчас им надо немедленно выпить - похмельные страдания ужасны.
Ура, кажется наскребли! - озарились на мгновенье неземным сияньем их "лица".
Дрожащая рука тянется к окошечку, а оттуда протягивают заветный стаканчик. Протягивают и мне мой батон, но уходить, не досмотрев самого главного, распития, я не могу.
Тот из двоих, который мне знаком, очень плохо одетый, некто Мурад Маковский -я вспомнил, наконец, личность, которую я неоднократно видел в Союзе Композиторов, хотя с ним не знаком, не имел чести. Он, вроде бы, тоже композитор и, поди, не иначе как "член" (Союза, разумеется). Да и кто сейчас не композитор? Если в толпе поспрашивать, наверняка, еще с десяток их наберется. Можно смело сказать, перефразировав известное изречение: ныне, поди, каждый, человек - композитор! Ладно, одного я узнал, а кто же второй? Всматриваюсь повнимательнее. Тем временем "сладкая парочка" уже стоит у качающегося столика и негнущимися на морозе пальцами пытается откупорить заветный стаканчик. Я волнуюсь за них: как бы не пролили драгоценную жидкость, ведь такая маленькая доза - что тут пить-то на двоих? Но, как говорится, и на безрыбье композитор Рыбников - тоже рак... Эх, лишь бы не опрокинули и не расплескали (столик качается и руки дрожат) - тогда не просто беда, а катастрофа!
Пока они открывают, опишу и другого страждущего: он на голову ниже первого, и одет не лучше (в какое-то поношенное, мешковатое пальто, притом осеннее и явно с чужого плеча, а ведь к вечеру - усиление мороза). Первый, который Мурад, тоже одет не по сезону - в весьма легкую, засаленную куртку, правда, на голове кроличья шапка. У второго - вместо шапки - надвинутый на самые брови не то чепчик, не то вязанная шапочка, лицо какое-то старушечье (я поначалу решил, что это старая бабушка) и торчит на лице очень выразительный нос, по форме, как говорят, "бемоль". Наконец, узнаю и второго: - Ба, да это в недалеком прошлом известная личность, композитор Людвиковский! Надо же, как изменился! Годы берут свое, да и запои - стал похож на старушку. Сознаюсь, что я его очень давно не видел, да и все мы не молодеем! Тем временем парочка благополучно откупорила свой "йогурт", теперь лишь бы не расплескали, поднося ко рту (такой колотун, а полотенца нет), но они на то и композиторы, чтобы и здесь блеснуть своей композиторской техникой.
И они ею блеснули: поделив по-братски эти жалкие сто грамм, выпили, не пролив ни капли. Слегка поморщились, так как без закуски, но какая тут может быть закуска - и так дошли до ручки. Воздействие целебного зелья стало сразу сказываться: лица начали светлеть и оживать, даже какое-то подобие улыбки вдруг стало пробиваться сквозь опухлости, недельную щетину и мешки под глазами. К сожалению, это облегчение будет недолгим, и снова в отравленных алкоголем мозгах будет сверлить назойливая мысль: где достать еще? У меня тоже настроение поднялось - рад за коллег, что опохмелка прошла благополучно, но, чувствуя, что уже замерз (им-то хорошо сейчас - заодно и согрелись), я не могу далее отслеживать развитие событий, да и на работе уже заждались, ухожу.
Интересно, что же будет дальше? А дальше...
Проходит несколько дней и молва приносит печальную весть: Вадима Людвиковского нашли замерзшим у метро Новокузнецкая. Значит, они все-таки где-то нашли деньги и продолжили. И, как и много лет назад, когда другой собутыльник (Костя Бахолдин), тоже ставший жертвой зеленого змия, бросил Вадима Николаевича, и тот попал в милицию на Новом Арбате, так и сейчас вышло нечто похожее, с более трагическими последствиями. Тогда все закончилось "телегой" на Радио, по месту работы, и разгоном знаменитого джаз-оркестра за "аморалку" руководителя. На сей раз бедняга был в таком состоянии, что в метро его не впустили. Он бродил, бродил вокруг, потом свалился в сугроб, заснул и уже не проснулся. От метро "Третьяковская" до "Новокузнецкой" два шага, это второй выход одной и той же станции.
Возможно, собутыльник тоже был в соответствующем состоянии и ему было не до друга? Но все же он сам как-то добрался до дома и спал в кровати, а не с корешом в сугробе. Кстати, Вадим Николаевич славился своими "засыпаниями" после обильных возлияний и "друг" наверняка об этой слабости знал. Вот и говори теперь, что человек человеку - композитор: как был волку волк, так и остался! В заключение хочется сказать прописную истину о том, что все тайное становится явным. Всегда был, есть и будет свидетель всему происходящему, и в данном случае им оказался я.
Чтобы не заканчивать наше повествование на столь печальной ноте, вспомним еще один, но более веселый случай из бурной "творческой" жизни в прошлом весьма известного композитора. Как-то Союз, членом коего наш герой неминуемо был, послал его в один из южных городов возглавить жюри какого-то фестиваля или конкурса, т.е. отправил в командировку. Были получены суточные (деньги на жизнь и пропитание), билет на проезд в один конец, и маэстро покатил. На месте его встретили, поселили в гостиницу и... больше не увидели - жюри работало весь конкурс без столичного председателя. По окончании мероприятия исчезнувший председатель отыскался сам, грязный, небритый, без гроша в кармане - все пропил дотла. Отправляйте меня, добры люди, в Москву за казенный счет! Так и сделали, но с тех пор его в столь опасные командировки не посылали.
15. 09. 1999.
|
