Оглавление

Следующая глава

Просто, Ефремыч

    Прежде всего, он был работодателем - кормил большую армию джазовых музыкантов (как солистов, так и рядовых), давая им работу. Он один умел, прибегая ко всем правдам и неправдам, доказывать околомузыкальным начальникам необходимость создания джазовых или (мягче) эстрадных оркестров.
    А все начиналось с Одессы, хотя наш герой был бакинец. В конце 50-х он создал там, прогремевший по стране, "Зеленый джаз". Я тогда еще жил в Астрахани и учился в старших классах обычной школы, но уже бредил ЭТОЙ музыкой. Помню висевшие по городу яркие афиши, но джаз так и не посетил город на Волге. Как позже я узнал, он распался к тому времени.
    Следующий свой оркестр Ефремыч создал уже в столице, в рамках Москонцерта. Как только не величали злопыхатели оркестр, склоняя необычную фамилию создателя - Горбатых: и глухих и слепых, и хромых и сутулых, да и приговаривали: горбатых (их всех) могила исправит! Но самым точным было бы назвать оркестр тоже "Зеленый", но... змий! Эта резкость, как будет видно из дальнейшего, вполне обоснована.
    Еще с одесских времен за Ефремычем закрепилось прозвище "санитар", потому что он, гастролируя по стране, очищал города от слабых или пьющих музыкантов, приглашая их на работу. По-видимому, такими было легче командовать. Но в Москве у него работали отнюдь не слабые. Чего стоят, например, Герман Лукьянов или Леонид Чижик. По части пьянства, правда, преемственность сохранилась. Вспоминая тот период, смело могу сказать, почти как у Горького: это были "Мои университеты"... пьянства!
    Если поступив туда, человек имел лишь склонность, то уходил (все только "по собственному желанию") законченным алкоголиком, нуждающимся в лечении. Были случаи и летального исхода и "университетский" диплом присваивался посмертно. Но не будем о грустном и вернемся назад во времена...
    Во времена "разгибания" саксофонов (см. статью тов. А.Жданова "От саксофона до финского ножа один шаг") прозорливый Ефремыч скупал эти гонимые инструменты за бесценок и, когда времена потеплели, выдавал их исполнителям напрокат за некоторую мзду. Говорят, что в зелено-джазовую бытность все, начиная с концертных костюмов и кончая декорациями, было личной собственностью нашего героя. В советские времена такое не приветствовалось, и Ефремыч всегда сетовал, что не в той системе живет, что на Западе он бы развернулся. Но до общественных перемен было еще далеко, а жить-то как-то надо.
    Наш Ефремыч, помимо того, что был руководителем и дирижером, не расставался с трубой и часто, сидя в глубине полутемного зала, извлекал из дудки (под сурдинку) малопристойные, жужжаще-комарино-осиные звуки, умилявшие весь оркестр и, особенно, трубачей. Интенсивность его "игры" резко возрастала, когда репетицию посещало какое-либо начальство. Причина исполнительской активности была проста: Ефремыч получал деньги еще и как трубач, поэтому он всячески при свидетелях подчеркивал, что играет на любимом инструменте чуть ли не день и ночь, и деньги получает не зря.
    Часто он демонстрировал, что занимается и будучи больным. Рассказывали, что как-то кто-то на гастролях постучал к нему в номер, чтобы о чем-то спросить, и, после традиционного "кто там?", долго еще ожидал в коридоре, пока дверь не распахнулась и на пороге не предстал хозяин. На дворе лето, и хозяин был лишь в одних трусах, с мокрым полотенцем на голове и с неразлучной трубой в руках. Печаль на лице, казалось, говорила: - Смотрите, я даже больным занимаюсь - не то, что вы, бездельники! Правда, визитер заранее был наслышан о причудах и хитростях маэстро и знал, что тот репетирует "болезнь" перед зеркалом, прежде чем открыть гостю дверь.
    Ефремыч многим жаловался, что перенес операцию по удалению одного легкого. Но на его теле никто и никогда не замечал никаких шрамов и злые языки утверждали, что легкое вытащили через анальное отверстие.
    Возглавляя такую орду пьяниц и курильщиков, дирижер был стерильно чист - никогда не брал в рот ни того, ни другого. В Москонцерте он был еще и председателем комиссии по борьбе с пьянством и успешно проявил себя на этом поприще, но в своем коллективе изменить ситуацию был бессилен.
    Еще он, когда разговор заходил о воинской службе, делая таинственное лицо, намекал, что имеет такое удостоверение, которое открывает любые двери и, что ему даже генералы не страшны. На дальнейшие расспросы и уточнения он никогда не поддавался. Действительно, Ефремыч часто "отмазывал" своих провинившихся подчиненных (от милиции - элементарно!).
    Как правило, гастроли не обходились без конфликтов - если не с администрацией гостиниц, то уж с "ментами" непременно. Случалось, что и с железной дорогой ссорились. Было дурной традицией выбрасывать из мчащегося поезда огнетушители, дорожки и коврики, пепельницы и вообще все, что попадалось под горячую руку (артисты резвились!). Посему на станциях и полустанках встречали нас с эскортом. Тогда-то и прибегал наш защитник, как к волшебной палочке, к своему таинственному удостоверению и оно, не поверите, действовало безотказно.
    Еще любил он рассказывать какие-то невероятные истории. Вот одна из них. Когда американцы высадились на Луну, Ефремыч так прокомментировал это событие: "Бывший муж моей жены, адмирал-подводник, на своей субмарине переметнулся к американцам и выдал им секрет топлива, которым владел - вот они на этом топливе и смогли успешно долететь". Никто, конечно, с рассказчиком не спорил и лишних вопросов не задавал - тема, сами понимаете, к шуткам не располагающая.
    Кстати, о супруге. Она, в прошлом опереточная певица, была главной солисткой оркестра. Обычно, жены дирижеров сильно влияют на мужей. И здесь не было исключения. Учитывая частые смены настроения капризной солистки, все номера ее обширного репертуара были написаны в 2-х тональностях: в обычной, если настроение хорошее, и на полтона ниже, если - плохое. Прибавив сюда ношение лишь пятака в кармане (на метро) и, ранее описанное дирижирование с ребенком на руках, можно было догадаться, что жизненный путь маэстро усыпан не только розами. Часто Ефремыч жаловался на свою тяжкую долю одной лишь фразой: - Из кухни не вылазю!...
    В период бурного расцвета всевозможных вокально-инструментальных ансамблей (ВИА) наш маэстро тоже решил не отставать от моды и озадачил всех идеей превратить оркестр из только играющего еще и в поющий. Пьющим оркестр был всегда, а вот поющим не пробовал.
    Пригласили хормейстера, который должен был заниматься с будущими певунами, но основная тяжесть ложилась на аранжировщика, которому следовало в партии каждого инструмента предусмотреть, где играть, а где петь. Например, трубач сначала играет, как положено, в строе В, а затем тональность меняется и он должен петь в строе С - канитель ужасная! Но, чем бы дитя не тешилось... Репертуар тоже был выбран особый - "Полюшко-поле", "Эх, тачанка!" - премьера готовилась к круглой дате рождения комсомола. Длилась эта хоровая эпопея чуть ли не полгода, пока здравый смысл не восторжествовал и хормейстера благополучно не уволили, а к юбилейной дате подготовили обычный концерт. Но все же замахнулись грандиозно, на уровне высадки американцев на Луну за счет чужого топлива - аж дух захватывало! После несостоявшегося вокально-инструментального бреда долго не могли оправиться от морального потрясения и пить стали с еще большим остервенением.
    Вот таким, неуемным на выдумки, никому не дававшим скучать, был наш Ефремыч. Вспоминаются и многие его житейски-мудрые высказывания, а то и просто "приколы" типа: "Стой там - иди сюда!" или "Ты себя из зала слышал? Иди, послушай". Когда его что-то смущало в партитуре, а автор не соглашался, то следовал вопрос: - Разве это золотом по мрамору написано? Такое обезоруживало и приходилось критику признавать справедливой.
    И в заключение, самый знаменитый афоризм, характеризующий автора как неистребимого оптимиста:
    - На каждую хитрую жопу есть х.. с винтом!