НЛО
Еще живя в Астрахани и
учась там в муз. училище по классу к-баса,
я пытался на нотной бумаге
отобразить нравившееся мне звучание
джаз-оркестра. Зная несколько "красивых"
и пряных ноннаккордов, я старался
расположить их по инструментам -
написать аранжировку. Радиопередачи
Виллиса Коновера я тогда уже слушал,
а из грампластинок в моем
распоряжении был лишь "Наш ритм"
в исполнении оркестра Утесова с
интригующим соло тенор саксофона и
не указанным солистом, что органично
вписывалось в общую картину
неуважения к личности в советской
стране. Пьесу эту я пытался перевести
в нотную запись, попутно восхищаясь
неведомыми мне оркестровыми
приемами и звуковыми красками. Я,
разумеется, считал, что Утесов сам
пишет музыку и инструментует ее (!).
Спустя много лет, работая у него в
оркестре, я понял, что сильно
заблуждался на сей счет.
Надо заметить, что в те
времена (конец 50-х) в стране
наблюдался настоящий бум больших
джазовых оркестров. На гастроли к нам
периодически приезжали: то Гос-джаз
Азербайджана п/у Тофика Кулиева, то
оркестр Бориса Ренского из Минска, то
джаз из Киева и, наконец, Олег
Лундстрем. Я, естественно, не
пропускал ни одного концерта и
старательно запоминал, даже
зарисовывал, составы оркестров, их
посадку на сцене, исполнителей и
репертуар. Наиболее близким к джазу
из всех гастролеров был Лундстрем (он
к тому времени, кажется, уже
перебрался из Казани в Москву). Я
решил предпринять отчаянный шаг -
показать маститому артисту свои
опыты.
Набравшись храбрости,
пришел я в гостиницу, где поселились
гастролеры, узнал номер комнаты
маэстро и вот стучусь. Открыл дверь
сам Олег Леонидович. Я представился:
вот, мол, учусь по контрабасу,
увлекаясь джазом, пробую писать. Не
затруднит ли вас посмотреть?
Маэстро был приветлив и,
охотно взяв из моих рук нотную
тетрадь, стал листать ее. Несмотря на
наличие в номере рояля (жил в "люксе"),
Олег Леонидович просмотрел мою
рукопись лишь глазами. Меня это очень
поразило: надо же - и без инструмента
все слышит (!). Мэтр вернул мне
рукопись и сказал, что надо
продолжать в том же духе, в общем -
неплохо, но следует больше изучать то,
что уже создано мастерами этого
жанра. Окрыленный, я покинул
гостиницу, надеясь с еще большим
усердием продолжать постижение тайн
аранжировки. К сожалению, в городе, не
было ни одного человека, с кем можно
было бы обсуждать интересовавшие
меня вопросы.
Прошло несколько лет и я
приехал в Москву летом погостить у
дяди. Кажется, тем летом и удалось мне
попасть в Лужники, на концерт Бенни
Гудмана, без проблем купив билет в
обычной театральной кассе.
Впечатление было ошеломляющим, хотя,
по большей части, джаз был еще для
меня темным лесом. В тот же приезд
попал я и на концерт оркестра
Лундстрема в Зеркальном театре сада
Эрмитаж. Запомнилось, что на концерте
присутствовал, недавно вернувшийся
из космоса, Герман Титов, который,
приковав к себе всеобщее внимание,
входя в театр, позволил мне, успешно
перемахнув через ограду, тоже
оказаться в числе зрителей. В
антракте и после концерта мне
удалось попасть в поле зрения Олега
Леонидовича и напомнить о себе.
Возможно от того, что не столь уж
часто на гастролях заходят в гости
начинающие аранжировщики, он меня
вспомнил и был радушен.
Я же спросил: - Нельзя ли
попользоваться нотами из библиотеки
оркестра для анализа? Лундстрем
представил меня библиотекарю
оркестра, контрабасисту Александру
Гравису, и тот любезно дал мне на дом
несколько партитур (взамен я
оставлял свой паспорт), которые я
ликуя быстро переписал. Среди них
были: "Я начинаю видеть свет"
Эллингтона, "Юмореска" и "Экспромт"
самого маэстро и еще ряд, тогда мне
еще не известных, джазовых "стандартов",
привезенных непосредственно из
Шанхая.
Эти работы очень мне
помогли и я, учась в консерватории,
показывал их своему педагогу по
инструментовке, Евгению Петровичу
Макарову, который живо интересовался
джазом, несмотря на свою кровную
связь с военными духовыми оркестрами.
Следующая, третья встреча
с Лундстремом состоялась в 80-х годах.
К тому времени я успел достаточно "наследить"
в джазовом мире Москвы. Мэтр всегда
ратовал за использование народных
мелодий в джазовых композициях и
аранжировках и подтверждал это
личным примером. Поэтому, когда я
предложил для его оркестра свою
фольклорную композицию "Богатырская
поступь", он проявил к ней
искренний интерес. Правда, первая
репетиция прошла - "блин комом".
Встречает меня у входа басист и
жалуется: - Вчера переезжал на новую
квартиру, таскал мебель, повредил
руку - играть не могу, извини!
Встречает - барабанщик и вторит
басисту: - Я только что из больницы, у
меня экзема, я не в форме - играть не
могу, извини! Не отстает от первых
двух и трубач: - Вчера перепил,
подрался, губу разбили - где уж тут
играть, извини! Я в недоумении - не
оркестр, а лечебно-трудовой
профилакторий... Неужели и у них там,
"за бугром" тоже такое отношение
к работе возможно? Думаю, что "безжалостный"
капитализм к таким вещам не
располагает.
Но, несмотря на столь
трудное начало и не очень удобный
размер ( пять четвертей), композицию
все же одолели и даже исполнили на
фестивале. Дальнейшего творческого
контакта однако так и не получилось.
Оркестр был постоянным полигоном,
превозносимого мной как гения,
аранжировщика Виталия Долгова, а с
ним соперничать было сложно. Но была
и более простая причина. На репетиции
я несколько раз сделал замечание за
несмолкаемую болтовню одному из
саксофонистов, который "блистал"
старательно выученным соло
Колтрейна из "Гигантских шагов"
(оно было у него на все случаи жизни!).
Колтрейнист, как потом выяснилось,
состоял "тайным советником"
Олега Леонидовича, и имел, как
поговаривали, на него влияние,
поэтому с той поры от оркестра я был
прочно и надежно отлучен.
В заключение - снова о
приятном. Общение с маэстро на
репетициях было позитивным и в
смысле энергетики: он для своих
почтенных лет был всегда юношески
бодр, ясен мыслью и неравнодушен к
юмору. Поэтому, и аббревиатура в
названии рассказа расшифровывается
не как Неопознаный Летающий Объект,
что привычно, а как - Неутомимый
Лундстрем Олег, что вызывает
восхищение! |
