Джаз в литературе. «Есть у тучи светлая изнанка»: джазовая тема Василия Аксёнова

Для меня Василий Аксёнов всегда был своим, то есть джазменом. Не в узко музыкальном смысле, а в общечеловеческом. Он обладал даром импровизации, потрясающим чувством драйва…
Алексей Козлов

Юность писателя Василия Аксёнова (1932-2009), в творчестве которого джаз играл важную роль, пришлась на 40-е годы прошлого века. След юношеских джазовых впечатлений сохранился в его творчестве до самых последних дней жизни, когда он работал над романом о своем казанском детстве 40-х годов «Ленд-Лизовские» (ЭКСМО, 2010).

Источником первых музыкальных впечатлений для Аксёнова стали американские «трофейные» фильмы — как и многих из нас, чья юность пришлась на конец 40-х и начало 50-х годов:

Эпоха трофейных фильмов! Даже у тебя, козявка, есть возможность пересечь все границы. Запах свежайших пирожных «наполеон» и компота из сухофруктов. Все это приготовлено услужливыми частниками (скоро их время закончится). Нетерпение в каждом жесте счастливчиков, которым достались билеты. Отстояв в очередях, мы входили победителями то в «Пионер», то в «Спартак», где… на нас обрушивалась «Чаттануга Чу-Чу». Эй, машинист, поддай-ка жару, поехали, поехали, поехали! Вверх, вверх, вверх! В горы! Элегантный, невозмутимый, гениальный Гленн Миллер посверкивал стеклышками очков, и мы замирали от предвкушения чудес. Всем нам просто не верилось, что джаз может так переворачивать душу…
(Василий Аксёнов. «Вольтерянцы и вольтерьянки»)

Не знаю, как для других, а для меня оркестр Гленна Миллера из «Серенады Солнечной долины» уж точно «переворачивал душу». Когда Тэкс Бенеке в бейсболке своей развинченной «техасской» (отсюда прозвище «Текс») походкой ковбоя идёт к микрофону, какая пропасть отделяет его от наших эстрадных исполнителей тех лет…

На подсознательном уровне мы, — те, кого уже заразила бацилла свинга — чувствовали: вот это идёт и поёт свободный человек!

Отзвуки ярких впечатлений молодости звучат в американских записках «В поисках грустного бэби», где Аксёнов в свойственной ему ироничной манере описывает яркие моменты студенческой жизни в Казани, первые музыкальные впечатления от трофейных фильмов с мелодиями, ставшими любимыми на всю жизнь.

Я смотрел «Путешествие будет опасным» не менее десяти раз, «Судьбу солдата в Америке» не менее пятнадцати раз. Было время, когда мы со сверстниками объяснялись в основном цитатами из таких фильмов. Так или иначе для нас это было окно во внешний мир из сталинской вонючей берлоги.
Кто-то первым записал песенку «Грустный бэби» на рентгеновскую пленку, и с тех пор среди теней ребер и альвеол уже поселилось откровение о том, что: «Every cloud must have a silver lining…»…
Приходи ко мне, мой грустный бэби! О любви, фантазии и хлебе… (пардон, это уже несколько позднее — 1955, и не из той оперы) будем говорить мы спозаранку — есть у тучи светлая изнанка…
(Василий Аксёнов «В поисках грустного бэби»)

Вот так одной из самых любимых джазовых тем Аксёнова на все времена стала песня «My Melancholy Baby» из фильма «Ревущие двадцатые» («Roaring Twenties», 1939, в советском прокате «Судьба солдата в Америке»). Песню ещё в 1912 г. написал Эрни Бёрнетт (Ernie Burnett, 1884-1954), текст сочинил Джордж А. Нортон.

ВИДЕО: вот так песня звучала в том самом фильме в исполнении Присциллы Лэйн.

Можно возразить: какая же это джазовая тема, просто популярная американская лирическая песня, каких много. Однако среди множества мелодий начала 20 века именно эта стала одной из любимых для интерпретаций джазовых музыкантов. Что-то в ней было такое настоящее, трогательное. Ее исполняли Бинг Кросби и Фрэнк Синатра, Джанго Райнхардт и Коулман Хоукинс, Билл Эванс и Ли Конитц и т.д., а вот так в 20-е годы её исполнял оркестр братьев Дорси:
My Melancholy Baby, The Dorsey Brothers and Their Orchestra, 1928

Разумеется, молодой любитель джаза Аксёнов не мог в Казани в начале 50-х годов не пересекаться с музыкантами из оркестра Олега Лундстрема. Интересно, что относительно появления «шанхайцев» в Казани у него была своя «провокативная» версия: он не был бы Аксёновым, если не относился к историческим фактам как к источникам, питающим неуёмную авторскую фантазию. В интервью журналистам Игорю Сиду и Дмитрию Петрову в 2003 году он, пользуясь завесой таинственности, окружающей историю «шанхайцев», излагает свою версию этих событий.

Игорь Сид: Джаз всегда играл особую роль в вашей жизни.
Василий Аксёнов: Ничего странного. В 1947-м из Шанхая в СССР репатриировался оркестр Олега Лундстрема. Приехали, дали два сенсационных концерта в «Метрополе». Но пошла кампания против космополитизма, и их р-раз — в смокингах и со всеми свингами — в Зеленодольск, чудовищный городишко под Казанью. Они там, бедняги, совсем зачахли. Но добились разрешения переехать в Казань, все-таки музыканты были высокого класса. В Казани их раскидали: кого в оперный театр, кого в музыкальную школу. Они и на танцах играли. А я тогда учился в Казани. И мы бегали на танцы, где играли «шанхайцы». Старые люди их плохо слушали, татарские партийцы вообще не понимали… Но все равно то и дело где-то играл настоящий джаз.
Игорь Сид и Дмитрий Петров «Мифы, сокрушившие колосс»; интернет-журнал «Со-общение», 2003

Отмечу, что прогромыхав в железнодорожных «теплушках» из порта Находка через разорённую войной страну, в конце 1947 года музыканты действительно остановились в Зеленодольске в помещении клуба имени Серго Орджаникидзе. Только к весне 48-го они постепенно перебираются в Казань. А вот в Москве, столице СССР, впервые они смогли появиться только в 1956 году, так как проживание западней Казани репатриантам было запрещено.

Вскоре после появления «шанхайцев» летом 1948 мать будущего писателя Евгения Гинзбург добивается разрешения для переезда сына из Казани в Магадан (он в те годы был закрытым городом). На Дальнем Востоке Василий заканчивает среднюю школу, набираясь опыта и впечатлений, и в 1950 году возвращается в Казань. Поступив в Казанский медицинский институт, Василий с головой окунается в студенческую жизнь, становится заметной частью местной «золотой» молодёжи, завсегдатаем ресторана «Казанское подворье». Его любовь к джазу, взращённая еще в середине 40-х на «трофейных» фильмах, получает новую подпитку от общения с живыми джазовыми музыкантами. Отзвуки ярких впечатлений молодости звучат в его американских записках «В поисках грустного бэби», где он в свойственной ему ироничной манере описывает поход студентов-оболтусов в ресторан в день смерти Сталина. В ресторанных музыкантах мы узнаем наших «шанхайцев», правда под вымышленными именами. В те дни в «Казанском подворье» играл ансамбль под руководством Виктора Деринга, и вместе с ним трубач Иннокентий «Кеша» Горбунцов, которого часто подменял Жора Баранович, пианист Юрий Модин, саксофонист Алексей Серебряков, барабанщик Иннокентий «Кеша» Бондарь и гитарист/басист Онофрий «Оноша» Козлов.

В цитируемой выше беседе с Сидом и Петровым Аксёнов вспоминает о ярком моменте тех лет — окончании эпохи Сталина в начале марта 1953 года.

В. Аксёнов: Что творилось в тот день на танцах в Казани — описано мной в рассказе «День смерти товарища Сталина». Сначала все пили водку. А потом вдруг Жора Баранович, трубач «шанхаец», начал играть, да так, что всех просто снесло на танцпол! А тут Юра Модин вступил — пианист. И понеслось! Забавно — Жора Баранович незадолго до того сдал в комиссионку свое пальто. А я его купил — протёртое, но очень стильное. И щеголял в нем. Тетка возмущалась: «Ты стал люмпеном, Василий!» В этом пальто я уехал в Питер. А там начались другие влияния… Другие мифы…

Я нашел фото Аксёнова в этом историческом пальто с подписью писателя, сделанное в 1956 году, в год окончания ленинградского мединститута. В нем же он появился и в Москве.

Только через десять лет, в 1967 году, на джазовом фестивале в Таллине, куда его командировал журнал «Юность», Василий Аксёнов смог наконец-то пообщаться со своим джазовым кумиром юношеских лет — легендарным Олегом Лундстремом. Себя Аксёнов в джазе справедливо считал дилетантом, поэтому заголовок его очерка недвусмысленно сообщал: «Простак в мире джаза». Действительно, в музыкальных тонкостях джазового исполнительства он не разбирался, о чем в тексте оговаривался не раз, но чувствовал джаз как слушатель просто превосходно, претворяя в текст музыкальные интонации, ритм и настроение в тех частях очерка, где писал о музыке.

Как отмечает саксофонист Алексей Козлов в эпиграфе к этому тексту, Василий Аксёнов обладал чувством драйва и был способен передать воздействие джаза литературными средствами.

Вот как он сопровождает своим текстом (наверняка набросанным прямо в зале во время концерта) выступление на фестивальной сцене «Ленинградского диксиленда» с традиционной темой «Ice Cream» («Мороженое»):

Звучат вступительные фанфары. Председатель жюри Уно Найсоо объявляет фестиваль открытым. На сцене букет Ленинградского диксиленда. Впереди трубач Королев, кларнетист Усыскин, тромбонист Левин. Из-за них выглядывает рыжий банджист Ершов, над ними покачивается сузафон Мирошниченко, где-то в глубине запрятан ударник Скрыпник.
ИИИ — раз-два-три — — — повело!
Ах, знаете ли вы, как прекрасен диксиленд, весёлое пыхтение первых на земле автомобилей, белозубый гигант, вращающий тросточку, белый в синюю полоску пиджак, сиреневые брюки, Свит-стрит, забитая приплясывающими чернокожими людьми, стрекозиный полет фанерных аэропланов, мультипликационное движение смешных человечков начала века?!
— Айскрим, вы не забыли, как вкусно мороженое, как освежает стакан холодного пива, как очаровательны женщины юга? Жизнь так проста, пестра и прекрасна, и чего вы ещё от неё хотите?
Четыре тысячи улыбок взлетают над залом, восемь тысяч ног отбивают такт. Поразительно перевоплощение шести интеллигентных ленинградских мальчиков в неудержимых луизианцев.
Из-под локтя Мирошниченко выскакивает маленький и бравый, как оловянный солдатик, трубач Королёв…»
(Василий Аксёнов «Простак в мире джаза»)

Ну и конечно, при этой встрече с джазовым мэтром в 1967 году не мог Аксёнов обойти такую острую тему, как судьба оставшихся в Казани музыкантов (окончательное разделение оркестра произошло в 1963 году, после прописки шести лундстремовцев в Москве). Самые яркие впечатления его студенческих лет связаны с музыкантами, знакомыми Аксёнову по ресторану «Казанское подворье», их имена звучат в вопросе к Лундстрему. И особенно его интересует судьба трубача Жоры Барановича, эта яркая личность запала ему глубоко в душу… Звучит «неудобный» вопрос Лундстрему о судьбе знакомых Аксёнову по Казани музыкантов — и скупой односложный ответ, за которым скрыта трагедия оставшихся за бортом «шанхайцев»…

Лундстремовцы группами играли на танцах в Доме офицера, в кинотеатрах и ресторанах, а мы ходили их слушать, потому что они иногда играли не только падепатинеры. Вся моя юность была слегка озарена этими «шанхайцами», как огнями далекого ночного мира.
— А где сейчас Модин, Деринг, Бондарь, Баранович? — спрашиваю я Олега Леонидовича.
— Этот там-то, этот там-то, — отвечает он, — а Баранович умер.
— Как?
— Очень просто. Жора Баранович умер…
(Василий Аксёнов «Простак в мире джаза»)

Непросто сложилась судьба не только весельчака и бонвивана Георгия Барановича, который покончил с собой в конце 60-х в Ставрополе. Один из самых ярких джазовых саксофонистов в составе оркестра, Анатолий Голов, после попыток создать джазовый состав в казанской филармонии в 1969 году уезжает в Таллин, где работает — по слухам — таксистом. В середине 60-х умирает от инфаркта тромбонист Александр Маевский, а вскоре и гитарист Онофрий Козлов. Окончательно спивается блестящий трубач Кеша Горбунцов, работает переплетчиком в библиотеке консерватории Иннокентий Бондарь…

Сравнительно удачно складывается профессиональная биография Виктора Деринга, сменившего Голова в руководстве Оркестра Госкино Татарской АССР. В этом оркестре до середины 80-х годов играет пианист Юрий Модин.

Слова той старой песенки — «есть у тучи светлая изнанка» — всё-таки оставляют надежду: даже в самые трагические моменты в судьбе джазового музыканта нет-нет, да и пробьётся солнечный лучик…

Так перевёл слова своей любимой джазовой мелодии Василий Аксёнов:

Приходи ко мне, мой грустный бэби,
Исчезай печали след.
Выдумал беду мой милый бэби,
А беды в помине нет.
Есть у тучки светлая изнанка,
Тарли-турли-бурли-бред,
Слезы, не горюй,
Осушит поцелуй,
Ведь нам с тобой совсем немного лет!

Еще одна джазовая интерпретация любимой темы Василия Аксёнова, созвучная настроению светлой печали:
Ruby Braff & George Wein’s Newport All Stars «My Melancholy Baby»

И в заключении — слова, которые Аксёнов вложил в уста нашего джазового философа и учителя, Леонида Борисовича Переверзева:

…я вспомнил слова Лёни Переверзева: «Прошу вас, сядьте, — говорил он публике со сцены перед началом большого концерта однажды, — прошу вас, прекратите стучать стульями, хрустеть фольгой, цокать языками, щелкать пальцами, сморкаться носами и хохотать языками при помощи зубов. Прошу вас — дайте музыкантам играть: ведь жизнь коротка, а музыка прекрасна.
Василий Аксёнов «Золотая наша железка»