Капитан Колбасьев, проповедник джаза. 120 лет со дня рождения первого советского джаз-просветителя

«В этой смертельной лотерее, перед которой мы оказались в конце тридцатых и в сороковых годах, он вытащил несчастливый билет. Незаслуженно несправедливый, потому что Сергей Колбасьев был человеком мужества и чести».
Писатель Вениамин Каверин

16 марта 1899 года (3 марта «по старому стилю» — по юлианскому календарю, действовавшему в России до 1918 г.) в Одессе родился человек, которому суждено было стать первым советским джазовым просветителем. Его звали Сергей Колбасьев.

Сергей Адамович Колбасьев был прежде всего военным моряком. Да-да, это тот самый капитан Колбасьев из фильма 1983 г. «Мы из джаза», от которого якобы зависела судьба молодых советских джазовых музыкантов 1920-х годов — мифологическая фигура в ослепительно белой парадной флотской форме, которая появляется в кадре на последних минутах фильма.

Но Сергей Колбасьев был вполне реальным человеком, хотя его роль в истории российского джаза немного отличалась от красивой кинематографической сказки. Первопроходец советской джазовой журналистики и джазового радиовещания, самый известный популяризатор джаза 1930-х годов был прежде всего самым ярким энтузиастом джаза в Ленинграде, который своим энтузиазмом заражал и слушателей, и —что было крайне важно— джазовых музыкантов, для которых его коллекция грампластинок была неоценимым источником знаний.

Несколько лет назад в своём исследовании «Джазовая журналистика в России: из подполья в резервацию за 60 лет» автор этих строк писал:

…В целом ранний период джазовой журналистики на русском языке, хотя и достаточно продолжительный — начавшись в 1922 г., он продолжался около трёх с половиной десятилетий, до хрущёвской «оттепели», — можно оценить как эпоху преобладания журналистики просветительского типа, «внешней» по отношению к джазовому сообществу. Сами участники джазового процесса практически не выступали в средствах массовой информации. Одно из немногих исключений — деятельность Сергея Колбасьева, протекавшая в Ленинграде в конце 1920-х и первой половине 1930-х гг.

Как и первопроходец советского джаза Валентин Парнах, Сергей Адамович был чрезвычайно разносторонней личностью: военный моряк, писатель (его повести и рассказы на морскую тематику широко издавались в 20-е и 30-е гг.), поэт, переводчик, он много работал за рубежом в дипломатических представительствах СССР — причём косвенные данные, как считает ряд исследователей, указывают на его работу не только на Наркомат иностранных дел, но и на органы советской разведки. Однако данные эти не подтверждены, да и вряд ли имеют значение для его ипостаси джазового просветителя.

Решающим для его увлечения джазом стал период работы Колбасьева в торговом представительстве СССР в Хельсинки с 1923 по 1928 гг.: именно там он собрал большую (около 200 наименований) коллекцию джазовых грампластинок, неоднократно слушал гастролирующих джазовых музыкантов «живьём» и по возвращению в Ленинград в 1928 г. стал одним из важнейших действующих лиц ленинградского джазового сообщества. В квартире Колбасьева на Моховой улице (дом 18, квартира 6) собирались музыканты, он проигрывал им пластинки из своей коллекции и записи с радиоэфира, которые делал на собственноручно изготовленном новаторском записывающем устройстве, рассказывал о западных джазменах.

Одним из джазовых музыкантов, с кем близко общался Колбасьев, был Генрих Терпиловский (1908-1988). В 1934-35 он был руководителем джаз-оркестра Ленинградского КРАМ (Кинотеатра рабочей молодёжи). Колбасьев оказал на него такое влияние, что Терпиловский даже написал в его честь джазовую пьесу «Блюз Моховой улицы», и джаз-оркестр КРАМ играл её, в том числе и в присутствии Колбасьева. В 1935 г. Терпиловский был репрессирован и уже не вернулся в Ленинград, окончив свои дни в Перми, но в первой половине 30-х он был одним из ближайших друзей Колбасьева среди ленинградских джазменов.

Пермский журналист и краевед Владимир Гладышев написал со слов Терпиловского книгу «ТерпИлиада. Жизнь и творчество Генриха Терпиловского», в которую вошла и написанная самим Терпиловским глава «Мои встречи с Сергеем Колбасьевым. Воспоминания о моряке, писателе, радиоконструкторе и музыковеде». Вот как музыкант рассказывает в ней о джазовом просветителе Колбасьеве:

— Нас с Колбасьевым сблизил джаз. Он буквально послужил мне пропуском в его дом, а жили мы по соседству: я — на Литейном, 29, Адамыч — на Моховой, 18. Страшно подумать: мы тем не менее могли бы никогда не встретиться, и столько раз исхоженная тропа дружбы между нашими домами так бы и не образовалась, если б не один пустяк.

В середине 1929 года я написал свой первый опус, «Джаз-лихорадку», и отвез нотную рукопись дирижеру и основателю Ленинградской джаз-капеллы Георгию Владимировичу Ландсбергу. К моему приятному удивлению, ноты были благосклонно приняты и вскоре запущены в работу. На одной из репетиций, состоявшейся, как сейчас помню, в помещении ЦДИ, Ландсберг подвёл меня представить человеку постарше меня возрастом, офицерской выправки, с проницательным взглядом. Им и оказался писатель-маринист, друг нашего жанра Сергей Адамович Колбасьев, о котором уже при жизни ходили легенды как о непревзойденном знатоке радио (неудивительно: на флоте он был флаг-офицером связи) и счастливом обладателе коллекций джазовых пластинок, постоянно пополняемой им (а вот это тогда было удивительно!)

Оробевшего верзилу — несмотря на свой вышесредний рост, мой новый знакомый посматривал на меня снизу вверх — Колбасьев подбодрил, сказав пару тёплых слов в адрес «Лихорадки». Он безошибочно владел ключом, во все времена открывавшим путь к композиторским сердцам.

СЛУШАЕМ: в 1970-е гг. ансамбль «Мелодия» под руководством Георгия Гараняна восстановил исторически точное звучание «Джаз-лихорадки» Терпиловского — такой, какой её исполняла Джаз-капелла Георгия Ландсберга.
Записей оригинального исполнения 1930-х гг. не сохранилось.

После триумфа, каким мне запомнился концерт в зале Академической капеллы, где прозвучал и мой опус, я зачастил в гости на Моховую. Знакомство быстро перешло в настоящую дружбу, я стал своим человеком в семье Колбасьевых. […]

---

В передаче Терпиловского дошли до нас три из «Десяти заповедей любителям грампластинок», составленных Сергеем Колбасьевым. И сейчас они отзовутся священным трепетом в сердце коллекционера грампластинок, особенно старых шеллачных дисков на 78 оборотов в минуту.

• Не давай никому на сторону свои пластинки, делать это — всё равно, что одалживать жену.
• Не пользуйся никогда металлическими иглами — они изуродуют пластинку не хуже сапожного гвоздя.
• Не употребляй слово «патефон» — оно одиозно…

(Согласно Терпиловскому, Колбасьева «передёргивало от одного этого слова [патефон. — Ред.]; сколько раз доказывал он, что подлинный патефон — это акустический аппарат фирмы «Пате» с алмазной иглой и что у нас в ходу портативные граммофоны…»)

Просветительская деятельность закономерно привела Колбасьева и в джазовую журналистику. В 1933 г., незадолго до того, как он впервые был арестован по подозрению в шпионаже, но через 23 дня выпущен на свободу, он опубликовал в журнале «Рабочий и театр» статью «о том, что такое джаз на самом деле» под задорным названием «А какой у вас процент синкоп?». Она была написана в соавторстве с музыковедом Николаем Малковым — отцом Нины Малковой, которая в последние годы жизни Колбасьева стала его подругой и в следственном деле указана как его жена, хотя они находились в гражданском браке, а распавшийся в 1928 г. брак с первой женой Колбасьев так и не завершил законным разводом.

В своей статье «Jazz», опубликованной в журнале «30 дней» (1934, № 12), Колбасьев, давая определение блюзу, отметил, что блюз породили «негритянские светские песни, почти всегда печальные, потому что печальной была жизнь. От слова „синий», синонима печали, эти песни получили название блюзов».

Джазовая просветительская деятельность Сергея Колбасьева протекала не только в Ленинграде. Он проводил «беседы о джазе» — лекции с демонстрацией звукозаписей — и в Москве. Вот как одну из его московских лекций описывал историк фотоискусства, журналист Леонид Волков-Ланнит:

«…1933 год. Московский клуб мастеров искусств проводит вечер из цикла «Музыкальная культура Америки». На эстраде высокий лысоватый мужчина увлеченно рассказывал. Дюк Эллингтон уже покорил Европу. Этим летом в Англии его встречала многолюдная толпа. Влияния талантливого пианиста, дирижера и композитора не избежали лучшие джазы мира. Эллингтон строго придерживается импровизации и почти всегда работает без партитур. Даже готовая вещь заменяется от выступления к выступлению. Послушайте его «Индиго».

Лектор подошел к стоящей на просцениуме радиоле.

— Есть несколько пластинок с тем же названием, выпущенных разными фирмами; музыка того же Эллингтона, оркестр в том же составе, но содержание каждой различно. Убедитесь сами…

И затихший зал убеждался, слушая грамзаписи…»

Помимо домашних встреч и прослушивания пластинок с друзьями-музыкантами, помимо лекционной работы для широкой аудитории, в начале 1930-х Сергей Колбасьев пришёл и к джазовому просветительству на радио. Вот что писал об этом Генрих Терпиловский:

Главным рупором, вещавшим на всю область, стало для Колбасьева Ленинградское радио […] Он выступал с 30-минутными передачами о джазе, в которых музыка чередуется с живым словом, комментирующим её […] вскоре радиобеседы о джазе, проводимые 3–4 раза в месяц, стали привычным делом. Привычным и очень нужным, ибо в те годы принято было к джазу относиться свысока, а то и с предубеждением. Изменить искаженное представление о нем было под силу только Адамычу.

Как строились эти радиобеседы? Обычно лектор мог себе позволить за 30 минут, отведённых на передачу, включить в программу с пяток музыкальных номеров и остальное время посвятить разговору о них. Делал он это убежденно, страстно, и мало кто из слушателей стал бы перестраивать приемник, скорее, наоборот – передач Колбасьева ждали нетерпеливо, и предупреждённая диктором радио аудитория готовилась к очередной встрече в эфире.

Темы были самые разнообразные. Помнится, разговору об истории джаза очень помогли его грамзаписи рэгтаймов и негритянских блюзов. Были передачи, посвященные диксиленду, которые удачно проиллюстрировали «пятерки» Луи Армстронга и Реда Николса. Иные передачи знакомили радиослушателей с отдельными оркестрами (Пола Уайтмена, Томми Дорси, Джимми Дорси и т. п.). Как особый сюрприз преподносил Колбасьев своим слушателям Дюка Эллингтона и его знаменитый оркестр. Делал он это с любовью, находя всевозможные способы вернуться к излюбленной теме: говорил об Эллингтоне то как о композиторе, то как о первооткрывателе граул-эффекта, джангл-эффекта и иных сторонах его искусной аранжировки. Соответствующими были и пластинки — передававшиеся по ходу беседы, они знакомили слушателей с «эффектом Эллингтона», как я назвал бы в целом неповторимый стиль оркестра.

Очень много радиобесед посвящено было Колбасьевым музыкальным инструментам, входившим в обиход джаза: корнету, трубе, тромбону, кларнету, саксофону. По поводу последнего лектор говорил: «Саксофоны существовали в старых духовых оркестрах и вовсе не обязательны для джазовой музыки, которую, кстати сказать, можно исполнять на одном рояле». Тем не менее Колбасьев знакомил своих слушателей с солистами, которые владели своими инструментами именно по-джазовому — свингуя, импровизируя и максимально приближаясь к человеческому голосу. Помнится, что чаще всего в беседах, транслировавшихся Ленинградским радио, звучали такие музыканты, как Луи Армстронг, «Бикс» Байдербек, Барни Бигард, Сонни Грир, «Джелли Ролл» Мортон, «Кинг» Джо Оливер, Джек Тигарден, Фрэнки Трамбауэр, Кути Уильямс, Томас «Фэтс» Уоллер, Коулмен Хокинс и Лестер Янг. Джазовые вокалисты, по контрасту, стремятся тембрально и исполнительски ёмко приблизиться к инструментальному звучанию, и лектор охотнее всего иллюстрировал это, введя в свои передачи пластинки, напетые Бесси Смит, Полем Робсоном и Кэбом Келлоуэм…

Хотя после ареста Колбасьев вышел на свободу и даже прошёл военно-морскую переаттестацию, получив звание интенданта III ранга (соответствующее армейскому званию капитана и флотскому — капитан-лейтенанта), в апреле 1937 г. он был снова арестован. В дни, когда ещё шло следствие, в передовой статье журнала «Рабочий и театр» за август 1937 года «бывший офицер Колбасьев» был назван в числе «подонков, оказавшихся агентами фашизма».

Готовивший «справку на арест» Колбасьева младший лейтенант госбезопасности Рассохин делал вывод, что Колбасьев был завербован «финской охранкой», потому что он работал в торговом и полномочном представительствах СССР в Хельсинки с 1923 по 1928 годы, а поскольку он в этот период постоянно контактировал с представителем «английской фирмы Колумбия англоподданным Честер» — то, следовательно, был завербован и английской разведкой.

Если что, Columbia — это фирма грамзаписи, через которую Колбасьев заказывал в Хельсинки джазовые грампластинки. Но сам факт связи с Великобританией для 1937 г. был достаточным основанием для обвинения в шпионаже, и младший лейтенант Рассохин сделал вывод, что Колбасьев подлежит аресту как «англо-финский разведчик».

4 апреля справку утвердил начальник 5-го отдела УГБ УНКВД по Ленинградской области майор госбезопасности Перельмутр, а 7 апреля военный прокурор Ленинградского военного округа Кузнецов санкционировал арест. Интендант флота III ранга Колбасьев был арестован в ночь с 8 на 9 апреля 1937.

В деле Колбасьева, которое подробно проанализировал в журнале «Нева» (№4-1999) историк, капитан II ранга Валентин Смирнов, имеются многочисленные выдержки из протоколов допросов Колбасьева. Виновным он себя ни по одному пункту не признал.

В деле содержится указание, что 25 октября 1937 Колбасьев был приговорён к расстрелу постановлением Особой тройки УНКВД по Ленинградской области, и приговор был приведён в исполнение 30 октября.

Дочь писателя от его первого брака, распавшегося в 1928 г. — Галина Сергеевна — до конца своей жизни не верила в эту дату. Ей попадались свидетельства репрессированных о том, что её отца видели в лагерях и что он якобы умер в заключении на Таймыре в 1943 г. Писатель Василий Аксёнов, прочитавший воспоминания дочери Колбасьева в журнале «Нева» за 1989 г., изобразил его в своей трилогии «Московская сага» лефортовским узником, хотя никаких свидетельств пребывания Колбасьева в московской Лефортовской тюрьме не существует. Согласно новейшим данным петербургских историков, с большой долей вероятности можно утверждать, что Сергей Адамович был расстрелян 21 января 1938 г., в отделении тюрьмы госбезопасности на Нижегородской улице в Ленинграде (ныне ул. Академика Лебедева).

Когда в период «оттепели» началась волна реабилитации репрессированных, явно «дутое» дело Колбасьева тоже было пересмотрено. В 1956 г., востребовав дело Колбасьева, управление КГБ по Ленинградской области и военный прокурор Ленинградского военного округа пришли к заключению, что «в ходе проверки данных о принадлежности Колбасьева к агентуре иностранных разведок не получено» и его преступная деятельность не подтвердилась. 2 июля 1956 военный трибунал ЛВО издал определение №651-Н-56, согласно которому постановление Особой тройки в отношении Сергея Колбасьева было отменено, а дело о нём прекращено за отсутствием состава преступления.

В 2007 г. на доме №18 по Моховой улице в Санкт-Петербурге была установлена мемориальная доска в память о Колбасьеве, которую создал архитектор Геннадий Пейчев.