11 июня 2018 отмечает 51-й день рождения один из самых известных в мире джазовых музыкантов родом из России — нью-йоркский трубач, известный всему миру как Alex Sipiagin.
С начала 1990-х Александр Сипягин (р. 1967, Ярославль) живёт и работает в Нью-Йорке. 23-летний выпускник Российской Академии музыки им. Гнесиных переехал в столицу мирового джаза, уже имея в послужном списке работу в ансамбле Игоря Бриля (1988), оркестре имени Леонида Утёсова (1989-90), ансамблях «Мелодия» под управлением Бориса Фрумкина и «Зелёная Волна» Александра Осейчука (1991).
В 1990-м Сипягин стал лауреатом I всероссийского конкурса молодых джазовых исполнителей в Ростове-на-Дону и в этом же году на международном конкурсе трубачей им. Телониуса Монка в Вашингтоне завоевал одно из первых мест, а в качестве приза получил трубу из рук самого Кларка Терри. Эта победа открыла талантливому музыканту дорогу на джазовый Олимп.
Сипягин — гордость российской джазовой школы, музыкант современной формации, ему одинаково доступны как джазовая баллада, так и сложная авангардная композиция, а его технические возможности позволяют справляться с репертуаром любой трудности. В 1992 году он начал играть с Gil Evans Monday Night Orchestra, а в 1994-м стал участником оркестра George Gruntz Concert Jazz Band. С 1995 года Сипягин — один из основных солистов знаменитого оркестра Mingus Big Band, с которым он играет музыку Чарлза Мингуса до сих пор (в том числе в малом составе — Mingus Dynasty, с которым гастролировал и в России). С 1999 г. Алекс регулярно сотрудничает с контрабасистом Дэйвом Холландом — как малых составах, так и в биг-бэнде. Трубач также входил в состав Quindectet Майкла Бреккера и записывался с Эриком Клэптоном, Бобом Моузесом, Элвисом Костелло, Джони Митчелл, Ларри Кориэллом, Джеймсом Муди и др. Не будет преувеличением назвать Сипягина одним из самых востребованных джазовых трубачей в мире.
С 2017 года Александр Сипягин стал художественным руководителем (арт-директором) фестиваля «Джаз над Волгой», который проводится с 1979 г. в его родном Ярославле.
В день рождения замечательного музыканта воспроизводим биографическое интервью, которое Саша дал заместителю главного редактора «Джаз.Ру» Анне Филипьевой летом 2012 г. для бумажной версии нашего издания (№46/6-2012).
| Анна Филипьева, редактор «Джаз.Ру» Фото: архив редакции |
 |
— Увлечение музыкой у меня пошло из Ярославля, где я родился. В 1979-м году я совершенно случайно попал в духовой оркестр, где опять же случайно встретил потрясающего педагога, классического трубача на пенсии. Его звали Михаил Тсамаев. У него грузинские корни. Сейчас его уже нет в живых. В то время он играл в основных симфонических оркестрах в Санкт-Петербурге, Москве и Тбилиси. Это был трубач высокого уровня, который привил мне не только навыки игры на трубе, но и эстетическую сторону этого инструмента. Как и все советские люди, оказавшись на пенсии, он решил, что нужно чем-то заняться, и оказался во Дворце пионеров Дзержинского района, куда я случайно попал. Он показал мне, как нужно играть на трубе, и у меня сразу получилось. Так и пошло. К 80-му году я решил поступать в Ярославское музыкальное училище имени Собинова, где тогда было только классическое отделение. Но я к тому времени уже узнал про джаз. В Ярославле тогда существовал Ярославский диксиленд, и нам удавалось время от времени его услышать, так как один из руководителей оркестра Владимир Сизов руководил также и оркестром Дворца пионеров. Мы ездили в пионерский лагерь, и слушали там в основном кассетные записи диксиленда, но иногда попадался и бибоп, записи Ли Моргана. Они были плохого качества, но всё равно спустя несколько месяцев всё это дало о себе знать, и в течение первого года в училище я решил, что надо двигаться дальше и ехать поступать в Москву. В результате мне удалось перевестись на второй курс в училище имени Гнесиных, где я, кстати, впервые встретил контрабасиста Борю Козлова. Это было эстрадное отделение, и, разумеется, все мои сверстники и однокурсники, любили джаз.
Это был как раз первый год существования училища на Ордынке. Я поступал ещё на Воровского, но Гнесинка соединилась с музыкальным училищем Октябрьской революции, и в результате наше отделение размещалось на Ордынке.
Разумеется, жизнь тут была очень бурная. Удавалось добыть гораздо больше информации, послушать звёзд советского джаза того времени: «Аллегро» Николая Левиновского, Игоря Бриля, который был и нашим педагогом тоже. Но самое большое влияние на меня оказал Александр Осейчук, который был нашим педагогом по ансамблю и всегда приносил нам большое количество записей, которые мы переписывали. Вот там я как раз и встретил Борю.
ДАЛЕЕ: продолжение интервью Александра Сипягина
Это было в ансамбле Осейчука «Зелёная волна»?
— Нет, до «Зелёной волны» было ещё далеко. Это был учебный оркестр, второй курс училища, где всё, в принципе, началось и стало очень быстро формироваться.
А откуда взялось название «Зелёная волна»?
— Борис придумал. Но это было потом. Сначала Осейчук назвал ансамбль «Зелёные львы», а Борис уже предложил переделать в «Зелёную волну».
На четвёртом курсе училища нам удалось съездить на фестиваль молодых исполнителей в Таллин и занять там первое место. Для меня это было самым большим событием той поры. А спустя два года, уже после службы в армии, я решил для себя, что надо каким-то образом двигаться дальше. И встал вопрос: поступать в институт или уезжать в другую страну, чтобы попробовать себя там? К тому времени об этом уже можно было думать достаточно свободно. В результате после армии я поступил в институт, отучился там два года, опять же вернулся в ансамбль Осейчука, а кроме того, кажется, со второго курса института нас взяли в ансамбль «Мелодия». И опять же там был и Боря Козлов. И вот тогда, летом 1990 года у нас появилась возможность первый раз поехать в Америку, на фестиваль в Техас. Там нас приняли как самых дорогих гостей. Это самый юг Техаса, недалеко от Мексики. Температура воздуха 45 градусов тепла, а люди невероятно добродушны во всех отношениях. Ну, разумеется, нас сразило наповал всё это гостеприимство, джаз и насколько всё там по-другому. И спустя два месяца после приезда с фестиваля я получил приглашение на конкурс трубачей Телониуса Монка. Это событие полностью убедило меня, что надо ехать в Америку и учиться дальше. Другого выхода нет, всё. Потому что я никогда раньше не слышал живьём ничего подобного тому, что услышал на этом конкурсе. Во-первых, все трубачи, участвовавшие в конкурсе (а их выбрали всего двадцать человек из нескольких тысяч со всего мира) играли на таком высоком уровне, что у меня просто кружилась голова. Как такое возможно?! И все такие молодые…
Каким-то образом я попал в финал, занял четвёртое место и в качестве премии получил инструмент – трубу Bach Stradivarius из рук Кларка Терри. Это придало мне уверенности в себе, и по возвращении в Москву я уже был на сто процентов убеждён, что рано или поздно я должен поехать в Нью-Йорк либо учиться, либо хотя бы просто посмотреть. И опять случилось чудо. Через месяц нашу «Мелодию» пригласили на открытие русского ресторана в Нью-Йорк, район Лонг-Айленд. Пригласили всего на неделю, но мы задержались там на шесть месяцев, поскольку хозяину понравилось, и он продлил наш контракт. Всем ансамблем мы жили в одном доме в Лонг-Айленде. Кто-то тосковал по родине, а мы с Борей ходили по джаз-клубам. В результате в течение этих шести месяцев мы познакомились с жизнью Нью-Йорка, которая казалась настолько же страшной издали, насколько оказалась простой и доступной при ближайшем рассмотрении. Добродушные люди, которые везде тебя принимали абсолютно нормально, гораздо легче, чем в Москве! Например, сейчас, когда я приезжаю в Москву, мне гораздо тяжелее адаптироваться, чем когда приезжаешь в Нью-Йорк.
Далеко не всем эмигрировавшим русским музыкантам удалось успешно устроиться на Западе, а у вас это получилось легко. Можете ли вы как-то это объяснить?
— Во-первых, мы наверняка попали в хорошую струю. У нас был подходящий возраст и подходящий уровень. А, кроме того, когда ты чувствуешь уверенность, что во чтобы то ни стало добьёшься желаемого, то так оно и происходит. Мы с пианистом Мишей Цыгановым как-то разговаривали про наших друзей, которые стали таксистами, засели в ресторанах, а кто-то и просто вернулся обратно в Россию… И в конце концов мы пришли к выводу, что если на самом деле чего-то хотеть и заниматься по-настоящему, то всего можно добиться. Я знаю многих русских ребят, которые сейчас приезжают в Америку. Их становится всё больше. Они учатся, играют во многих составах, их уважают и любят…
Вернусь к биографии. Спустя шесть месяцев мы возвратились в Москву, но только потому, что я знал, что через месяц мы едем обратно с «Зелёной волной» на тот же самый фестиваль в Корпус Кристи, штат Техас. Это был 91-й год. Вот тогда-то мы с Борей и договорились: давай, мол, не навсегда останемся, а просто побудем тут подольше. Билеты у нас были с открытой датой, и виза на полтора года. Почему нет? Мы остались в том же самом доме, где жили тогда с «Мелодией». Там ещё был Слава Назаров, ныне покойный тромбонист, наша величина… Он столько всего дал нам в плане музыки, что мы до конца жизни будем испытывать к нему чувство огромной благодарности. На какое-то время мы остановились у него, а потом переехали в Бруклин и поселились вшестером в одной квартире. К тому времени у нас уже были какие-то друзья. Мы начали с Борей дуэтом играть в метро — утром и вечером. Зарабатывали по 20 долларов, и эти деньги тратили на джем-сешн и на еду.
Как это — тратили деньги на джем-сешн?
— Ну, как? Ведь нужны деньги на проезд, правильно? А в самом клубе нужно купить хотя бы один стаканчик пива. И того, что мы зарабатывали на улице, как раз вполне хватало, чтобы так прожить. Так как мы жили вшестером, то помимо этого нам хватало денег, чтобы заплатить за квартиру и купить мешок риса с бобами. Нам было по 22 года, и у нас даже мысли не возникало, что нам чего-то не хватает. Джаз был везде, и этого было достаточно. Постепенно приобретались записи, информация, везде всё звучало, играло… Джаз-клубы, джем-сешны… Самый любимый джем-сешн происходил в Visiones Jazz Club, которого сейчас уже нет. Легендарный квинтет Эдди Хендерсона был там как бы хауз-бэндом. Он начинал первый сет, а потом уже выстраивалась очередь, все записывались, и нас приглашали играть. Постепенно Хендерсон узнавал всех музыкантов, и знал, кто играет лучше, кто хуже, и просто вызывал играть. Через какие-то три месяца я уже запросто приходил туда и играл, когда хотел.
ВИДЕО: ансамбль Opus 5 — Александр Сипягин (флюгельгорн), Шеймус Блэйк (тенор-саксофон), Дейв Кикоски (фортепиано), Борис Козлов (контрабас), Дональд Эдвардс (барабаны). Фестиваль «Джаз в саду Эрмитаж», Москва, 2012
httpv://www.youtube.com/watch?v=Q4q9euE23s4
Так получилось, что после конкурса Телониуса Монка, который я отыграл год назад в 90-м году, со мной познакомился один человек, который работал на Columbia Records. Он просто помог мне, представив трубачам Лу Солоффу и Рэнди Бреккеру. Это был 91-й год. А те в своё время работали в оркестре у Гила Эванса. Оркестр был в то время был нонетом или октетом… Руководил оркестром Майлз Эванс, сын Гила, и мы играли каждый понедельник в клубе Sweet Basil, который тогда считался одним из лучших. Для меня это был огромный толчок. Я занимался всю неделю, и каждый понедельник приходил играть. Разумеется, поначалу не обходилось без всяких русско-еврейских свадеб, ресторанов и прочего. Надо было выживать! Разумеется, мы окончательно отошли от этого, спустя два-три или четыре года. То есть в 95-м году я уже мог зарабатывать на жизнь джазом. А помимо того, работая в этом оркестре, я обрёл связи. Рэнди Бреккер порекомендовал меня в Mingus Big Band. Саксофонист Крис Хантер меня порекомендовал Джорджу Грантцу… Ну, как все друг друга рекомендуют!
Вот, кстати сказать, этот процесс мне тоже интересен. Вы – трубач. Вас познакомили с другими трубачами, и они стали вам помогать. Почему? Казалось бы, зачем было им растить себе конкурента?
— Это единственный выход. Джаз именно так и работает. Все друг другу помогают, стараются понять друг друга, и мысли о конкуренции даже не возникает, в Нью-Йорке такого нет. Есть деликатные моменты между чёрными и белыми, но они всегда были на заднем плане. Не у всех, разумеется, но чтобы какая-то конкуренция… Наоборот! Вот я слышу, что кто-то лучше меня играет, и я откровенно к нему подхожу и спрашиваю совета: «Дай мне урок!» И он даёт. То есть я, разумеется, этим самым, приношу что-то своё, новое. Вот взять, например, тех трубачей, с которыми я участвовал в конкурсе. Среди них были Николас Пэйтон, Скотт Уэнхолд, Джо Магнарелли, Райан Кайзор, Грегори Гисберт, Алекс Норрис, Кенни Рэмптон. Все мы до сих пор работаем вместе в разных составах и друг друга иногда заменяем. Кто-то звонит, мы рекомендуем… Например, у меня спрашивают: «Можешь отыграть на таком-то фестивале?» А я не могу. «Вот, Кенни может!» То есть у нас существует некая сеть, network. Я не могу отыграть с «Мингус Биг-бэндом», значит, я звоню Кенни или Райану. И точно так же они мне звонят. Так, например, мне позвонил Скотт Уэнхолд и предложил поехать вместо него в Китай с The Vanuard Jazz Orchestra. То есть здесь царит настоящая любовь и уважение друг к другу. Нет никакой зависти. А если она будет, получится то же самое, что происходило в 80-90-е годы в России. Мы застали это и видели в училище, как музыканты потихонечку «поливают» друг друга, а потом приветствуют, как ни в чём не бывало. До сих пор есть такие ребята из старшего поколения.
Как дальше развивались ваши отношения со звукозаписывающими компаниями и с оркестрами?
— Примерно около 1996-97 гг. я понял, что созрел уже что-то записать. Был определённый круг музыкантов, с которыми я постоянно сотрудничал. Прожив шесть лет в Нью-Йорке, я уже понял, что вот это — мой друг, мне удобно с ним играть, он понимает мою музыку, и мне нравится его музыка. То есть среди огромной массы джазменов мы нашли, так сказать, братьев по стилю. Так пришёл момент записать первую пластинку «Images», которая вышла на швейцарском лейбле TCB Records — том самом, на котором выпускает диски Джордж Грантц. Он сам предложил мне, и с этого всё началось. Потом появились новые идеи. Я записался на лейбле Criss Cross на альбоме [тромбониста] Конрада Хервига, и продюсер, хозяин лейбла (Джерри Тикенс. — Ред.), предложил мне контракт на запись сразу пяти пластинок в течение пяти лет. Я, разумеется, был счастлив, и так началась моя сольная карьера. Начались какие-то поползновения отыграть маленький «гиг» здесь, устроить какой-то тур там…
Насколько сложно было начинать всё это делать?
— Здесь всё вытекает одно из другого. То есть когда постоянно занимаешься и работаешь добросовестно, то не можешь остаться незамеченным. Я не говорю, что создал шедевр. Конечно, нет! Просто на определённом уровне есть люди, которым нравится то, что ты делаешь. Есть промоутеры, которым это тоже нравится, и они тебя приглашают на фестиваль, либо в клуб, либо на гастроли. Идёт молва, кому-то нравится, кому-то — нет. Это абсолютно нормально! И, разумеется, с годами круг знающих тебя людей расширяется. Кроме того, большой «плюс» сольной карьеры в том, что ты играешь со многими музыкантами. Поездки с Гонсало Рубалькабой, с Кенни Вернером, с Dave Holland Band, Mingus Big Band…
ВИДЕО: Борис Козлов (контрабас) и Александр Сипягин (труба) в составе Mingus Big Band, клуб Jazz Standard, Нью-Йорк, 2015
httpv://www.youtube.com/watch?v=SK5hqMnHazM
Кстати говоря, насколько сложно было интегрироваться в «Мингус Биг-бэнд», почувствовать себя в нём своим?
— Совсем не сложно. Я помню, меня порекомендовали Рэнди Бреккер и Эрл Гарднер — первый трубач. «Мингус Биг-бэндом» руководит вдова Мингуса — Сью Мингус. Она очень эмоциональный человек. Ей понравилось что-то — и всё, я начал там играть. У нас сразу каким-то образом наладился контакт, она стала всё больше и больше меня приглашать. Как сейчас помню первую поездку, в которую она меня позвала. Дело было в Италии, у меня украли паспорт, и в аэропорту меня посадили в камеру. Мы прилетели в семь утра, а концерт должен быть в десять вечера. Меня уже хотели депортировать в Россию, потому что «грин-карта» у меня осталась, а паспорта не было. А так как никто там не говорил по-английски, то просидел я там часов двенадцать, и уже настроился, что всё, что я сделал — всё кончено, едем в Россию, а там начнутся проблемы. И вдруг открывается дверь, входит офицер и говорит: «Следуйте за мной». Ну, думаю, всё, ведут на самолёт. Выхожу, а там сидит Сью Мингус в той же одежде, в которой прилетела утром. Она, оказывается, всё время была там, и благодаря своему знанию итальянского языка как-то уломала вот этого офицера меня впустить в страну. Сказала, что вот это наш музыкант, мы без него совсем не можем играть. И мне дали пропуск в Италию на 48 часов. Вот такая она, бьётся до конца и добивается своего. Насколько же я был счастлив через два часа после этого играть на сцене! Это был незабываемый момент. Спустя три года, когда у меня уже был паспорт, мы снова поехали в Италию c оркестром Мингуса. Сью Мингус мне и говорит: «Пойдём, найдём этого офицера, мы должны его отблагодарить». Я говорю: «Может, лучше не надо?» Она говорит: «Нет, пойдём, найдём!» Нашли, подарили ему кучу пластинок. Говорим: «Помнишь нас?» Он говорит: «А! Русские!» И совершенно другое лицо, совершенно другие эмоции были у него в тот момент. Всё было здорово. И по сей день я постоянно работаю с «Мингус Биг-бэндом».
Это ваша основная работа? Или такого понятия не существует?
— Нет, такого понятия, как «основная работа», в общем-то, не существует. Можно назвать постоянной работой, только если ты сидишь, например, в каком-то оркестре и ходишь туда на работу, как в офис. Но такого у меня нет. Если я не могу по каким-то причинам отыграть концерт, то я вовсе не обязан соглашаться с условиями предложенной работы. Если мне что-то не нравится или у меня есть какой-то выбор, то я звоню одному из моих друзей-трубачей, и в свою очередь он соглашается или не соглашается. И на это никто не обижается. Все понимают, что у всех музыкантов есть свобода выбора.
ВИДЕО: Alex Sipiagin Quartet feat. Ari Hoenig «One for Mike I» (Ярославль, 2017)
httpv://www.youtube.com/watch?v=82FpDq8fqFA
У вас вышло довольно много записей. Какие из них, по вашему мнению, особенно вам удались? Может быть, есть любимые записи?
— Любимые есть. Одна из моих любимых пластинок называется «Prints» («Следы». — Ред.) (Criss Cross, 2007). Мысль записать её возникла после поездки на Соловки. Следы бывшей жизни ты чувствуешь там всюду — и страшные, и красивые… Это были потрясающие ощущения, и я записал пластинку. На барабанах там играл Антонио Санчес, с которым мы до этого два года проработали у Майкла Бреккера. С Крисом Поттером, который играет в записи на тенор-саксофоне, мы много лет работали у Дэйва Холланда. Басист Скотт Коли записывался на многих моих пластинках… То есть музыканты уже настолько понимали друг друга, что после первой репетиции стало понятно, что можно было даже не репетировать, всё и так уже игралось прекрасно. Разумеется, я всегда очень критически к себе отношусь, и когда слышу запись своей игры, то не могу этого выносить. Но когда я слушаю эту пластинку, меня очень впечатляет, как все играют.
СЛУШАЕМ: Alex Sipiagin «Prints» (2007)
Чего бы вам хотелось в дальнейшем?
— В настоящее время формируется уже такая ситуация, что, возможно, одна из достаточно больших компаний, занимающихся менеджментом, возьмёт меня под свою опеку, как говорится. Сейчас у меня есть менеджмент, который, например, возит меня в Италию; другой — в Швейцарию. Следующий шаг — найти менеджмент, который делал бы тур полностью. Такие компании существуют, но в них сложно попасть. Вернее, не то что сложно, а просто ты должен быть определённого уровня. А для этого опять же нужно постоянно заниматься, записываться. Я вижу, что есть шанс. То есть ты никогда, конечно, не станешь Майлзом Дэйвисом — да, есть недостижимо великие люди. Но сделать как можно больше хочется всё равно.
СЛУШАЕМ: Alex Sipiagin «New Path» (ArtBeat Music, 2014)
Спасибо !