| Ким Волошин Фото: архив Анатолия Текучёва |
 |
15 марта 2018 отмечает 45-й день рождения российский джазовый вибрафонист Анатолий Текучёв. Редакция «Джаз.Ру» в этот день с удовольствием делает доступным для сетевой аудитории интервью Анатолия, которое бумажная версия нашего издания публиковала в №53 (7-2013).
Вибрафонистов на российской джазовой сцене немного. Вибрафон — непростой инструмент на перекрёстке между ударными и гармоническими: ударный по способу звукоизвлечения, он при этом может издавать все тона темперированного звукоряда в диапазоне трёх октав, что даёт возможность играть на нём и мелодии, и аккорды (до четырёх звуков одновременно, при игре четырьмя палочками). Кроме того, это дорогой инструмент…
Вибрафон появился в 1920-е гг., первым широко известным джазовым вибрафонистом был в 1930-х Лайонел Хэмптон, но вплоть до сегодняшнего дня звёзд этого инструмента немного — считанные десятки солистов на весь мир. В отличие от зарубежных учебных заведений, в России преподавания джазового вибрафона как отдельной специальности никогда не было и нет по сей день. На многих эстрадно-джазовых отделениях колледжей и кафедрах высших учебных заведений вибрафон включён в программу обучения для исполнителей на ударных инструментах, хотя он требует столь же солидной гармонической и импровизаторской подготовки, как, скажем, фортепиано. Собственного производства профессиональных вибрафонов в СССР и России не было, играли и играют на самодельных кустарных и на привозных инструментах, импорт которых тоже непрост, потому что полноразмерный концертный вибрафон — огромный тяжёлый инструмент, его не привезёшь просто так, в багаже.
Тем не менее, в российском джазе были и есть сильные вибрафонисты. Москвич Леонид Гарин, позже — Сергей Чернышов (долгие годы затем работавший за рубежом), в Новосибирске — Игорь Уваров, в Санкт-Петербурге — Давид Голощёкин; в постсоветское время появились новые имена — москвич Владимир Голоухов, петербуржец Алексей Чижик и некоторые другие.
Одним из самых ярких имён в исполнительстве на джазовом вибрафоне поколения XXI века в России остаётся Анатолий Текучёв (р. 1973), который в последние почти уже полтора десятилетия живёт и работает в Москве. Братья Текучёвы — вообще заметный «клан» на российской джазовой сцене: младший брат Анатолия — известный саксофонист Святослав Текучёв (оркестр Олега Лундстрема, в том числе).
Анатолий прошёл всю вертикаль российского джазового образования, после Сочинского училища искусств окончив Ростовскую государственную консерваторию и аспирантуру при ней, а кроме того — в 2005 г. стажировался в США по программе «Открытый мир» (музыкальный колледж им. Лайонела Хэмптона, Университет Айдахо).
О своём творческом пути читателям «Джаз.Ру» Анатолий рассказывает сам:
— Дед Анатолий Иванович у меня был фронтовик, политрук — человек музыкальный, нот не знал, но при этом на аккордеоне играл, на гитаре, на фортепиано и везде был душой компании. Мог, в сущности, на любом инструменте что-то изобразить. Он захотел, чтобы все пятеро его внуков учились музыке. Так и было, но профессионально занимаемся ей только я и мой брат Слава.
Родился я в роддоме города Сызрани, в Ульяновской области, но в паспорте такое чуднóе место рождения — рабочий посёлок Новоспасский: там отец работал следователем по распределению после Казанского университета, где заочно училась и мама . Жили мы в вагончике. Так что жена моя до сих пор потешается, что я — парень из рабочего посёлка. Потом мы переехали в Анапу, к бабушке с дедушкой, там с пяти лет я и начал заниматься музыкой. Позже в связи с продвижением по службе отцу была предложена возможность выбрать место работы. Он выбрал Лазаревское, это район города Сочи, и мы поехали туда жить. Учился я там начиная с четвёртого класса.
ДАЛЕЕ: продолжение рассказа Анатолия Текучёва о себе
Дед всегда присутствовал при занятиях. Почему-то он считал, что крайне важно играть даже не песни, не произведения, а гаммы. С детства помню бесконечное исполнение этих гамм под контролем деда. Мы с братом оба учились на фортепиано, у нас была очень хорошая преподавательница, с консерваторским образованием — требовательная; и, что характерно, она привлекала к занятиям родителей. Сейчас так, по-моему, уже и не бывает. У нас и папа, и мама работали, но, тем не менее, мама взялась контролировать музыкальную школу, а папа — общеобразовательную.
На фортепиано крайне важна постановка рук. Нужно не «проваливать» кисть, чтобы рука всё время как будто яблоко держала. Учительница сказала: «Надо в ластик воткнуть иголку и держать вот в этом месте». И вот я играл гаммы, а мама держала два ластика с иголками, туда-сюда водила ими, чтобы я не проваливал кисть…. Жесточайшие методы! (улыбается) Я много раз пытался бросать, но всё-таки доучился. Что важно — у класса нашей преподавательницы, Татьяны Ивановны Волковой, было довольно много концертов по пансионатам — это же Сочи. Чётко помню переход от детского восприятия концерта ко взрослому: ребёнком я совершенно не комплексовал, не боялся — где-то ошибёшься, играешь дальше; а когда стал входить в подростковый возраст, тут уже начал рефлексировать: как я выгляжу, что я играю. Вот тут, конечно, эта концертная практика очень помогла.
Джаз начался, когда я решил поступать в Сочинское музыкальное училище (ныне Сочинский колледж искусств. — Ред.). Джаз не мог не начаться, потому что в Сочи училище было изначально организовано для музыкантов, которые работали в ресторанах. Был закон: человек не может работать музыкантом без соответствующего образования. В то время везде ещё работали живые ансамбли, их было очень много; все по-разному приходили в музыку — кто самоучка, а кто-то нот не знал вообще. Я знал там один состав, который играл на тарификации, чтобы получить категорию и официальную ставку за выступления, наизусть весь альбом Chick Corea Elektric Band 1986 года; что характерно — никто из них нот не знал. Партии они снимали просто на слух. Люди были фанатичные, преданные своему делу.
В училище я поступать по классу фортепиано не решился, потому что не подготовил предложенные пьесы. Думал поступать на саксофон, без подготовки, была такая возможность. Владимир Александрович Анисимов, преподаватель саксофона и заведующий эстрадным отделением, сказал мне: «Слушай, ну тут такая ситуация. На саксофон берём троих человек, играющих, но мы не хотим тебя отпускать из училища. Предлагаем тебе трубу» (смеётся). А мне что труба, что саксофон — в сущности, мне просто хотелось из общеобразовательной школы валить, поэтому я сказал: «Я согласен, труба — отличный инструмент».
Я поступал в юбилейный год, 1988-й, на десятилетие училища: как раз туда стали принимать детей после школы, но ещё очень много училось таких взрослых дядек, тридцатилетних. Поскольку все они были эстрадники, то и отделение было единственное: эстрадное. Академического музицирования там в принципе почти не было, только какой-то необходимый объём, но все экзамены проходили в эстрадном ключе. Курировал это училище создатель джазового образования в Ростове — профессор Ким Назаретов. Позже он у нашего курса последнего принял госэкзамены — это был 1993 год, год его смерти — и он же меня позвал к себе в Ростовскую консерваторию.
ВИДЕО: Квартет Анатолия Текучёва «Little B’s Poem» (Bobby Hutcherson), ноябрь 2017
Анатолий Текучёв — вибрафон, Евгений Гречищев — фортепиано, Станислав Медведев — контрабас, Игорь Ямпольский — ударные
httpv://www.youtube.com/watch?v=tDaA1S5DC20
Помню, в Союзпечати я купил пластинку Майлза Дэйвиса «Гиганты современного джаза», зелёная такая пластиночка, где «Bag’s Groove» на одной стороне, два трека, а с другой стороны там «Oleo», «Airegin», «But Not For Me», «Doxy». И меня просто попёрло со страшной силой. Мне так нравилось! В классе я поставил её на проигрыватель. А там сидят два трубача-старшекурсника; слушают Майлза и говорят: «Да он же играть не умеет! Послушай, ты что за фигню купил? Кто это такой? Майлз Дэ… Кто это? Да у него же звуки срываются! Он же гамму не может ровно сыграть! А чо у него звук шипит?» (смеётся). Короче, они его просто расчекрыжили — с позиций трубача, который занимается правильной постановкой, звуком, атакой. Конечно, Майлс имел большие пробоины в мастерстве владения инструментом, но мне сама музыка нравилась. И я так приуныл что-то: мне понравилось, а им — нет… Я иду с этой пластинкой, а у нас был такой Сергей Васильевич Мариненко, преподаватель по тромбону — он увидел у меня пластинку и говорит: «А ну-ка покажи, что это у тебя». Я говорю: «Да вот пластинку купил, в Союзпечати, у нас в Лазаревском на вокзале». — «А здесь я не видел, я тебе денег дам, ты купи мне тоже!» — И я ему купил. Он говорит мне: «Большое тебе спасибо. Замечательная музыка». Я говорю: «А мне трубачи сказали, что он играть на трубе не умеет». — «Глупцы! Это же великий Майлз Дэйвис! Это же джаз высшей пробы!» Так я уверился, что всё-таки был прав.
На трубе было играть очень трудно, тянуть длинные ноты и вообще постановка аппарата — это очень трудоёмкий процесс. Год мне дали на решение технических проблем, а со второго года начали уже требовать, чтобы я играл какие-то произведения — а звука нет, срывается, начал давить на губы… Я на одном концерте играл — половину текста забыл, ноты не берутся, такие жидкие аплодисменты… Аккомпаниатор встаёт и говорит: «Это хуже смерти!» Я, помню, в училище неделю не ездил после этого. Мне так жутко было стыдно, я сказался больным. Думаю: ну мне же нравится музыка! Но я не могу её играть на трубе… Ну, не получается!
На трубе нужно учиться с малолетства, постепенно, при определённом физиологическом расположении к этому инструменту. В общем, я взял медицинскую справку о травме амбушюра и академический отпуск на год. Хотел переводиться на дирижёрско-хоровое отделение…
А по ансамблю я учился у барабанщика Сергея Васильевича Пашнина. Когда у меня случилась история с губами, он спросил меня, что я собираюсь делать. Я говорю: «Хочу, наверное, взять академ, а потом на «дир-хор» восстановиться». Он говорит: «Зачем? Давай на барабаны. Я год с тобой позанимаюсь и восстановлю без потери курса». Я говорю: «Ну, давайте».
Я тогда в ресторане работал клавишником, и заработок у меня был довольно стабильный, жирный. Как раз появились клавиши-самоиграйки, и родители мне купили за 10 тысяч рублей — советских, с Лениным! — инструмент. Полдома можно было на эти деньги купить! И я в ресторане работал на этих клавишах. С 16 лет у меня открыта трудовая книжка, то есть я играл уже профессионально. И вот с этого заработка я стал платить Сергею Васильевичу 25 рублей в месяц. Он меня взял к себе и сказал: «За год мы с тобой проходим курс музыкальной школы и два с половиной курса училища». Я приезжал к нему два раза в неделю и показывал, что выучил.
Человек он колоссальный. Я с ним до сих пор поддерживаю отношения; кстати, когда я крестился — уже в сознательном возрасте, в 20 лет, — я его выбрал крёстным отцом. Пашнин мне очень сильно помог; помимо того, что я смог восстановиться и не уйти из джазовой музыки, он просто по жизненным ситуациям меня правильно ориентировал — как надо себя вести, чтобы добиться определённого результата и самому было не противно о себе думать. У него был план для меня; правда, мне он сказал так: «Если я в течение года увижу, что ты играешь в ансамблях на барабанах — всё, я снимаю с себя ответственность, даже деньги верну тебе».
И вот мы прошли с ним курс по его плану, и, когда я восстанавливался после академического отпуска, мне поставили по специальности тройку. Я что-то приуныл, а он мне говорит: «Это, считай, твоя пятёрка. Ты всего лишь год занимаешься на барабанах и восстанавливаешься на третий курс! Это круто. Вот тот парень получил четвёрку — я тебе говорю, летом он получит тройку. Потому что он лоботряс». И всего через полгода он мне говорит: «Поехали на конкурс в Ростов-на-Дону». На ударных уже! «Конечно, ты там займёшь почётное последнее место, но тебе это надо. Выйдешь, облажаешься по полной программе — но ты поймёшь, о чём речь идёт. Мы ж не за наградами едем, не за призами. Так что давай». Я программу учил-учил, а она трудная, крупная форма на ксилофоне, пьеса на малом барабане, там мелкая техника… И, помню, стрёмно мне, думаю — ну куда я поеду, всего год с небольшим играю на барабанах, а выступать буду сразу как четвёртый курс училища. Никому ведь не приятно, когда выходишь и уже знаешь, что сейчас сыграешь хуже всех. И я Пашнину говорю: Сергей Васильевич, я не поеду. «Как это — не поеду? Ты что? Я уже заявку отправил. Я уже деньги командировочные получил. Как — не поеду?» А ему самому очень хотелось в Ростов поехать. Я говорю: да нет, у меня ничего не получается. «Давай-давай, моя ответственность, вот как выучишь — так выучишь». Я говорю: ну тогда да, ваша ответственность, а я ответственность с себя снимаю. «ЧТО?!»
И я такое выслушал! Самое безобидное было: «Ты тряпка безвольная!» В общем, выскочил я из класса, сижу, думаю: ёлки-палки, вот это я встрял. Захожу к нему опять, говорю: Сергей Васильич, извините, да, наверное — надо мне готовиться, раз пообещал. В общем, мы поехали, я через всё это прошёл, получил своё 13-е место, приехали обратно, и он задаёт мне вопрос: «А ты куда потом поступать собираешься?» Ну, наверное, в Краснодарский институт культуры… «Ну да. Институт культуры и отдыха. Достойное место для обучения… От дома недалеко, от мамочки посылки будут доходить с колбасой, да? В Москву тебе надо поступать». Вы что, Сергей Васильич? Куда?! Какая Москва? «Спокойно. Михаил Евгеньевич Ковалевский (создатель российской школы преподавания джазовых ударных инструментов, преподаватель РАМ им. Гнесиных, 1944-2007. — Ред.) — мой хороший знакомый. Я поеду, поговорю с ним, объясню, что у парня хороший потенциал, он работоспособный. В первый год не поступишь – во второй поступишь обязательно». Ну ладно, думаю, сейчас что-нибудь поперёк скажу — опять выслушаю много «хорошего» про то, кто я такой (смеётся). В Москву, так в Москву. Подготовился, готов был ехать в Москву, и тут у Сергея Васильевича произошло кровоизлияние в глаз, и в Москву со мной он ехать не мог. Он сказал мне: «Поезжай пока в Ростов. Подготовь себе тыл, потому что в Ростов ты точно поступишь, а вот в Москву, конечно, надо было бы мне с тобой съездить».
А когда я сдавал в училище выпускные экзамены, у меня получался «красный» диплом, и вручал нам дипломы Ким Назаретов. Это был непререкаемый авторитет, потрясающий человек, от него такая бешеная энергетика исходила. Фигура харизматическая, он заходил в помещение — все сразу воодушевлялись. И, вручая мне диплом, он сказал: «Приезжай в Ростов, я тебя жду».
Тут надо пояснить, что выпускную программу я сделал с упором на вибрафон. Барабаны — дело хорошее, но меня больше привлекал вибрафон, как мелодический инструмент. У нас в училище был самодельный вибрафон, диапазоном в две с половиной октавы. Играл я на нём четырьмя палочками, Сергей Васильевич правильно поставил мне руки, за что ему огромное спасибо. Я как-то не думал о том, что вибрафон — дорогой и тяжёлый, что его трудно возить; мне просто нравился инструмент. Я уже слушал Гэри Бёртона, Милта Джексона, само собой — на той самой, из Союзпечати зелёной пластинке Майлза Дэйвиса. А тут ещё Игорь Бутман привёз в Россию бешеного вибрафониста Джо Локка, и я просто обалдел — я не мог понять, как это можно играть с такой скоростью, извлекать такое количество нот в секунду, да и впечатление он производил сильное — с длинными волосами, в шотландском килте…
А в Ростовской консерватории был уже настоящий вибрафон, Ким Назаретов купил его для консерватории у знаменитого вибрафониста Игоря Уварова, а посоветовал ему это наш профессор Виктор Бударин. Виктор Георгиевич меня позвал и в филармонический оркестр, и я там года два проработал как вибрафонист. Это уже после того, как в конце первого курса я попал в профессиональный коллектив академического направления, «Каприччио» — там все были профессора и доценты, я был единственный студент, да ещё и эстрадник. У коллектива был огромный репертуар, музыка и ультрасовременная, и барочная, и салонная… Я проработал с ними два с половиной года, а потом ушёл в оркестр к Бударину. И к нему же я поступил в аспирантуру, когда окончил консерваторию.
Есть два человека, которым я в своей музыкантской жизни благодарен — Сергей Васильевич Пашнин, который с 1993 г., дай Бог ему здоровья, преподаёт в Англии. И Виктор Георгиевич Бударин, конечно же.
А потом была Москва.
Когда я оканчивал асирантуру в Ростове, меня мучил вопрос: что делать?. Я ведь уже преподавал в консерватории. Но тогда годы были тяжёлые. В консерватории я получал как молодой специалист сто тридцать пять рублей. Уже нынешних, деноминированных рублей. Это чуднó слушается: 2000-й год — зарплата 135 рублей в месяц. А за общежитие я, как сотрудник, по льготной цене платил 187 рублей.
Конечно, это была не единственная работа: их было три. Ещё я работал в филармонии в оркестре «Дон-Бэнд», который числился при духовом оркестре, и поэтому я должен был на большом барабане с духовым оркестром окучивать всю Ростовскую область и ещё иногда часть Волгоградской. Я хотел играть на вибрафоне джаз, а вместо этого седьмого ноября должен был ездить на открытой трамвайной платформе по всему городу с духовым оркестром — бум-бум-бум-бум на большом барабане. А зимой — выезды на раздолбанном «Икарусе» или ПАЗике в какую-нибудь станицу, в дом культуры: приезжаешь, а там у пианино чёрных клавиш нет, снесли напрочь, а белых половина не играет (смеётся). И ещё я работал в казино, до ночи играл в составчике на барабанах. В филармонии у меня было, помню, шестьсот рублей в месяц, в консерватории 135, а вот казино выручало здорово, у меня там была зарплата 1000 рублей.
Брат мой уже окончил консерваторию, приехал в Москву, начал тусоваться по клубам, играть на джемах, завёл знакомства, в общем — как-то начал врастать в джазовую тусовку. Он мне и говорит: приезжай в Москву. А это было как раз за полгода до окончания аспирантуры. Я поехал в Москву, и помню, что у меня была первая работа на «троечке» (малый барабан, тарелка и хэт), и я заработал двадцать американских долларов за два часа. Тогда это было примерно шестьсот рублей. То есть за двадцать долларов я в филармонии работал месяц, с поездками, а тут… За два часа, ни о чём не думая, просто поводил в каком-то казино щётками по барабану — и получил те же деньги.
В общем, вместо согласованных двух недель я в Москве пробыл месяц, а по возвращении меня вызвали на кафедру и отчитали по полной программе: мол, вы, молодые преподаватели, за длинным рублем тянетесь, а мы преподаём за небольшие зарплаты, но занимаемся достойным делом, чего и вам желаем. Вынесли мне выговор, вывесили его в трёх местах. Я все это выслушал, покивал, а потом вышли, и Виктор Георгиевич мне говорит: всё ты правильно делаешь, езжай в Москву.
С Москвой получилось удачно: мне позвонила менеджер оркестра «Фонограф», она искала в один дорогой отель состав — ей нужен был вибрафон с гитарой. Телефон ей дал мой брат, и она застала меня в Москве совершенно случайно: я через Москву летел в Токио на фестиваль Всемирной перкуссионной ассоциации с ансамблем ударных инструментов из Сочи, с которым я одно время репетировал. Мне была предложена работа, сразу на четыре дня в неделю. Так что я, приехав в Москву, пресловутого пуда соли так и не съел, снял квартиру для начала, стал работать. Сразу был и собственный ансамбль, с братом — 16 ноября 2001 мы впервые выступили квинтетом в «Джаз Арт Клубе» у Александра Эйдельмана. Обо мне узнал Алексей Алексеевич Кузнецов, позвонил мне, и какое-то время я играл у него в ансамбле. Потом я играл с «Ансамблем классического джаза» Валерия Киселева… В середине 2000-х сложилось идеальное стечение обстоятельств: дома стояло пианино, был вибрафон и при этом не было постоянной дневной работы — до кризиса 2008 года было много разовых работ, корпоративы, то есть был заработок, а дневное время было свободно и у меня, и у пианиста Алексея Подымкина. Есть база, где стоит два инструмента: собирайся, репетируй, пожалуйста. Так сложился наш дуэт, у которого в 2008-м даже вышла пластинка «Концерт в Рыбинске».
…В игре обоих музыкантов есть место и уместной демонстрации виртуозности (особенно это касается Текучёва), и сдержанному, глубокому изложению материала, и тонким переплетениям двух богатых, насыщенных созвучиями партий гармонических инструментов.
Дуэтные записи, как известно — жанр очень сложный: в игре дуэтом не отсидишься за ритм-секцией, не отдохнёшь во время соло барабанов; она требует постоянного внимания, постоянной изобретательности и огромного «словарного запаса», который должен помогать обоим участникам удерживать внимание слушателя. Здесь всё это есть, плюс — необычайно тёплый, богатый эффект присутствия: кажется, что фортепиано и вибрафон разыгрывают свои гармонические сплетения прямо перед твоим лицом…
(из рецензии интернет-издания «Полный Джаз» —
сетевой версии журнала «Джаз.Ру», 2008)
Конечно, возродить дуэт крайне сложно. Сейчас пианино дома уже нет, появилась дневная работа. Многое вообще разбивается о такие бытовые моменты. И потом, где показывать дуэт? Мы играли в клубах, а выходить на концертную сцену — так в некоторых филармониях говорят: если вы музыкант с «негромким именем», российский исполнитель, не входящий в обойму трёх-четырёх известных имён, то мы не гарантируем вам, что зал соберётся; а это риск. Поэтому, если у вас в составе будет иностранец — пожалуйста, приезжайте; а так, какие бы вы замечательные ни были музыканты, мы не рискнём предоставить вам филармонический зал…
Но я всё равно регулярно выступаю на фестивалях: с 2001 по 2008 годы у меня с братом был квинтет с авторской программой, которую мы показывали в России на фестивалях, а в 2007 у нас был тур в Польше с выступлением на варшавском фестивале Jazz Jamboree, в 2009-м на фестивале «Джаз в саду Эрмитаж» мы с Подымкиным и контрабасистом Олегом Осенковым играли с нью-йоркцами — барабанщиком Людвигом Афонсо и перкуссионистом Артуро Стейблом, а в этом году на том же фестивале с моим ансамблем The Funky Outlet выступил польский саксофонист Мачей Кочиньски. Музыку-то я не перестаю писать, у меня всё время появляются идеи. В частности, для «Эрмитажа» в этом году я написал программу в стилистике фьюжн. Есть, конечно, идеи и другого рода — мелодии, гармонии, которые, как я представляю, надо играть уже с контрабасом, с джазовым барабанщиком, с джазовым пианистом. Другой вопрос — где это реализовать. Но для программы в стиле фьюжн я подобрал хороших музыкантов, мне очень нравится с ними играть: бас-гитарист Виктор Шестак, Дмитрий Власенко — великолепный барабанщик, Юрий Погиба — блестящий клавишник: в такой музыке мало играть на рояле, надо ещё владеть электронными клавишами, знать их особенности. К сожалению, не все пианисты могут играть на клавишах.
Да, есть ещё очень важная дневная работа. Я пятый год работаю в Детской музыкальной школе имени Александра Алябьева на Большой Филёвской улице и третий год заведую там же эстрадным отделом (в настоящее время, пять лет спустя — в школе им. Исаака Дунаевского. — Ред.) . Вибрафона у нас пока нет, преподаю ксилофон и ударную установку. Есть много талантливых детей: в прошлом году у меня было 16 учеников, в этом — 13. Но когда я говорю кому-то из учеников: у тебя хорошо получается, нужно продолжать заниматься музыкой — некоторые дети мне так говорят: «Ну и кем я стану?» Ну как — кем? Ты станешь музыкантом. «Ну и сколько я буду зарабатывать?» А ты как хочешь заработать? «Ну, не знаю, в Академию нефти и газа, может, поступать буду». Ну и что, ты сразу станешь олигархом, сразу начнёшь много зарабатывать? Подумай! (смеётся) Родители тоже хотят какого-то будущего для ребёнка, спрашивают меня: «А сколько музыкант получает?» Плохой — ничего не зарабатывает; хороший зарабатывает достаточно. Принцип одинаков: хороший стоматолог много зарабатывает, плохой — ничего.
Я стараюсь сделать так, чтобы ученики думали о продолжении занятий музыкой и после музыкальной школы. Это непросто…
ВИДЕО: Секстет Анатолия Текучёва / Павла Овчинникова «Мутабор» (А. Текучёв)
Гала-концерт фестиваля «Мир джаза 2016», Ростов-на-Дону
Анатолий Текучёв — вибрафон, Павел Овчинников — тромбон, Евгений Побожий — гитара, Артурас Анусаускас — рояль, Павел Филиппов — бас-гитара, Эдуард Зизак — ударные
httpv://www.youtube.com/watch?v=RL_j3gZ6RNs
