ОГЛАВЛЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ БИЛЛА КРОУ
От редакции. «Джаз.Ру» завершает публикацию обширного мемуарного очерка, который контрабасист Билл Кроу написал в 1986 о первых гастролях американских джазовых звёзд в СССР. 55 лет назад, летом 1962 г., Билл Кроу больше месяца путешествовал по Советскому Союзу в составе оркестра Бенни Гудмана, в котором легендарный кларнетист свинговой эры собрал буквально весь цвет нью-йоркского джаза тех лет. В первой части очерка, в оригинале озаглавленного «В Россию без любви», Билл, который ещё совсем недавно регулярно выступал (в декабре 2017 ему должно исполниться 90 лет!), подробно описал предысторию тура — формирование оркестра и репертуара для этих гастролей «джазовой дипломатии», которые спонсировал Государственный департамент США, во второй части — начало противостояния оркестрантов и Гудмана и вылет в Москву, в третьей части — первые выступления в советской столице, где противоречия между стареющей звездой свинговой эры и его оркестрантами вскрылись в полной мере. В четвёртой части воспоминаний Билл рассказывает о завершении первой части выступлений и о перелёте в Тбилиси; в пятой речь шла о выступлениях в Тбилиси, Ташкенте и Ленинграде, в том числе о встречах с ленинградскими джазменами.
Сегодня — финальная, шестая часть воспоминаний, которые подготовили к публикации переводчик Георгий Искендеров, редакторы Михаил Кулль и Гдалий Левин, а также фоторедакторы Геннадий Шакин и Рафаэль Аваков. В нескольких частях публикации использованы уникальные, ранее не публиковавшиеся фотографии, которые в ходе гастролей Гудмана в СССР делал фотохудожник Евгений Явно (1894-1971). Их предоставили Ирина Высоцкая (Явно) и Игорь Высоцкий, живущие в США.
«Джаз.Ру» посвящает публикацию светлой памяти Рафа Авакова (1944-2017), который сыграл важнейшую роль в подготовке этого текста к первой публикации на русском языке и ушёл из жизни 30 июня.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало в выпусках от 29 июня, 4 июля, 11 июля, 19 июля и от 28 июля.
[Трубач оркестра Бенни Гудмана] Джон Фроск горел желанием добраться до Киева. Его родители были из Украины, и он получил от них знание языка. У него были родственники в Киеве, и он привёз им из дома письма. Был организован автомобиль, чтобы забрать его для встречи с ними, но в последнюю минуту Терри Катерман посоветовал ему не идти. Терри боялся, что после нашего отъезда этот визит может вызвать проблемы у родственников Джона. Джон никак не мог знать, насколько обоснованы опасения Терри, но он решил не рисковать и отменил визит. Возможно, Терри почувствовал, что в Киеве власти настроены к нам более жёстко, чем в других местах.
Полиция в Киеве обрушилась на фанатов. Несколько человек были задержаны на одном концерте за запись музыки на магнитофон. Ленты извлекли, а сами магнитофоны разбили. Полицейские также вели себя очень жёстко, когда фанаты намеревались попасть на сцену, чтобы поприветствовать нас после концертов. Шеренга офицеров неприступного вида стояла перед оркестром лицом к публике, успешно препятствуя любому проявлению эмоций.
«Папулечка» (Popsie — так оркестранты прозвали малорослого представителя советских организаторов гастролей, отвечавшего за транспортное обеспечение. — Ред.) устроил для нас экскурсию на моторном катере вверх по Днепру, а на другой день взял нас искупаться. Поход на пляж в Советском Союзе не сильно отличается от похода на пляж в других местах, за исключением бесплатной музыки, предоставленной правительством. На высоких столбах, равномерно расположенных вдоль берега, висели металлические громкоговорители, которые извергали неприятную музыку, которую никто из нас не хотел слушать — бравурные марши и «лёгкую» классическую музыку. Оптимальной стратегией было расстелить одеяло на полпути между двумя столбами с динамиками. Я сделал мысленную заметку — захватить с собой кусачки, если случится прийти сюда снова.
Когда я лежал на пляже, рядом со мной сел светловолосый загорелый молодой украинец. Он хотел попрактиковаться в английском и очень интересовался жизнью в Соединенных Штатах. У него было много вопросов, и я сделал всё возможное, чтобы ответить на них.
— Трудно ли избежать военной службы в Соединенных Штатах? — спросил он.
Я сказал ему, что в период призыва на военную службу это нелегко, но не так чтобы совсем невозможно.
— Здесь это ОЧЕНЬ трудно, — сказал он.
Один вопрос кое-что приоткрыл мне: «Правда ли, что, как я слышал, два миллиона человек в вашей стране не имеют паспортов?»
— Намного больше, — я рассмеялся. — Нам не нужны паспорта, если мы не уезжаем из страны.
У него расширились глаза.
— Здесь, — сказал он, — каждый человек должен иметь паспорт и подтверждение того, что у него есть работа, а, следовательно — право жить там, где он живет. По этой причине переезды из одного города в другой затруднительны.
— В нашей стране, — сказал я,— настолько легко передвигаться из одного места в другое, что у правительства есть департамент под названием Бюро по поиску пропавших (в оригинале у Кроу — Bureau of Missing Persons; на самом деле — Missing Persons Unit, «отделы розыска пропавших», работающие при полицейских управлениях штатов и крупных городов, а также при Федеральном бюро расследований. — Ред.), только для того, чтобы помочь людям найти других, которые потерялись.
Это впечатлило его.
Он поинтересовался, есть ли у меня что-нибудь из Штатов, чтобы продать ему.
— Нейлон, что-нибудь из нейлона? — спросил он.
Мы были предупреждены против сделок такого рода из-за законов против чёрного рынка. Кроме того, я не брал с собой одежду, с которой был бы готов расстаться. Я дал ему несколько значков Бенни Гудмана и открытку с прекрасным видом Нью-Йорка.
Именно в Киеве Бенни нанял советскую киногруппу. Они снимали наши концерты и репетицию оркестра местной радиостанции, куда Бенни заглянул, чтобы немного поиграть с ними Моцарта. Бенни хотел, чтобы мы потратили своё свободное время в течение целого дня, разыгрывая перед камерами нашу жизнь в Киеве. Он не мог понять, что мы восприняли его просьбу как обузу — садиться в автобус и ездить по городу, как куча статистов, помогая его команде отснять материал. Он заверил нас, что нам заплатят, если он когда-либо будет использовать этот фильм в коммерческих целях, но дело было не столько в деньгах, сколько в том, что мы дорожили свободным временем и не хотели дарить его Бенни.
В оркестре у всех были какие-то фотоаппараты, от «Брауни» до «Лейки», а у некоторых из нас были 8-мм кинокамеры. У [трубача] Джо Уайлдера был дорожный кофр фотографа, заполненный качественным профессиональным оборудованием, включая 200-мм телеобъектив для «Хассельблада» (среднеформатная профессиональная фотокамера шведского производства. — Ред.). Всякий раз, когда Джо ставил этот длинный объектив на фотоаппарат, это привлекало такую толпу заинтересованных русских, желающих рассмотреть его, что это мешало Джо снимать.
Российские фотографы, снимавшие наш тур, завидовали качеству оборудования Джо. Один из них предложил сделать снимки оркестра его «Хассельбладом». Он отснял четыре катушки плёнки, принадлежавшей Джо, затем настоял на том, что сам их обработает. Позже, когда Джо спросил его о фотографиях, он сказал:
— Ничего не получилось.
Джо в этом сомневался.
Как-то утром в Сочи Джо, выйдя из гостиницы и направляясь к морю, прошёл мимо Бенни Гудмана. Бенни пристально осмотрел камеры и объективы, висящие на шее у Джо.
— Джо, ты на кого-то работаешь?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Джо.
— Ты снимаешь для какого-то журнала?
— Нет. — ответил Джо, — Просто для себя.
— О, — сказал Бенни, — Я подумал, если ты кому-то продаёшь свои фотографии, я должен получать свою долю.
— Ты когда-нибудь прекратишь, а, Бенни? — сказал Джо.
ДАЛЕЕ: продолжение заключительной части воспоминаний Билла Кроу о гастролях по СССР в 1962 г.
Джон Фроск снимал в Киеве. Наводя камеру на здании под названием Tsentr Kulturny («Культурный центр»), он заметил каких-то людей, стоящих за одной из колонн фасада. Он увеличил их зумом, чтобы увидеть ближе, и обнаружил, что это были [участники оркестра] Зут Симс и Уилли Деннис, увлечённо общавшиеся с принадлежавшей Уилли трубкой для курения гашиша. Джон смеялся так, что испортил снимок.
Телефонные звонки в Штаты были дорогим и мучительным делом, но большинство из нас звонили домой, по крайней мере, один раз. Трансатлантические вызовы надо было заказывать в вестибюле гостиницы, где обычно был один оператор, говоривший по-английски. После оформления заказа надо было вернуться в свой номер и ждать соединения. На ожидание уходило не меньше получаса, так что вы оказывались в ловушке, пока не зазвонит телефон. Если вы пытались дозвониться из номера до оператора, то всегда попадали на того, кто не говорил по-английски; а если опять спускались в вестибюль, чтобы выяснить, что происходит, телефон в номере мог зазвонить во время вашего отсутствия.
Во время нашей последней недели в Москве некоторые из нас позвонили домой. Звонок в Нью-Йорк стоил 14 долларов за минуту. Когда, наконец, проходило соединение, оператор в гостинице «Варшава» свою трубку не клала. Никакие мольбы не могли убедить её отключиться. Голос с другого конца линии доносился довольно слабо, а тут ещё добавлялся фоновый шум из вестибюля гостиницы, который был слышен через телефон оператора.
Бенни созвал последнюю репетицию в Москве и пробежался по многим новым номерам, которые мы не исполняли. Но на концертах он вернулся обратно к мелодиям из старого репертуара. Основными элементами этой программы были «Bugle Call Rag», «One O’Clock Jump», «Don’t Be That Way», «Bach Goes to Town» и номера малых составов. Единственными современными аранжировками, которые мы играли в течение последней недели, были «Titter Pipes» Тома Ньюсома, где солировали [саксофонисты] Зут Симс и Фил Вудс, и ряд песен в исполнении Джойи Шеррилл.
СЛУШАЕМ: «One O’Clock Jump» с альбома «The Complete Benny Goodman in Moscow», записанного на концертах в СССР. Солируют Фил Вудс, Зут Симс и Виктор Фелдман.
В ту неделю для нас было устроено несколько вечеринок. [Фотограф] Стэн Уэйман организовал одну в офисе Time-Life, был также пикник с настоящими хот-догами в America House, где обитали одинокие мужчины, работавшие в посольстве США. Однажды вечером Сэм Джаффе из ABC-TV устроил джем-сешн в русском молодёжном клубе, и Зут, Фил, Джо Ньюман, Джон Банч, Мэл Льюис и я сходили туда и немного поиграли. Мы узнали позже, что никому из других ребят об этом не сказали, так что некоторые обиделись.
4 июля (в День независимости США. — Ред.) в посольстве США был устроен фантастический вечер. Мы получили персональные приглашения и были тепло приняты. Настоящей сенсацией вечера стало появление там [первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета министров СССР] Никиты Хрущёва.
Поприветствовав нас, Хрущёв, на радость журналистам, немного побеседовал с Бенни в саду. Комментарии Хрущёва по поводу нашей музыки передавали в США по-разному, в зависимости от издания. Newsweek цитирует то, что он говорил на первом концерте:
— Мне понравилось, но я танцую не очень хорошо, поэтому не понимаю этого.
Корреспондент Associated Press и журналисты Time и Life привели только отдельные фразы из этого заявления: «Мне это не понятно», «Я не танцую», — что выставляет Хрущёва грубым и бестактным. Газета New York Times освещала посещение им вечера 4 июля. Они опубликовали следующий разговор с Бенни:
Бенни: О, новый джазфэн!
Никита: Нет, мне нравится не музыка Гудмана, а хорошая музыка. Я не поклонник джаза. Мне нравится настоящая музыка. Джаз мне не понятен. Я не имею в виду только ваш. Мне не понятен даже наш собственный…
Бенни: Чтобы понять его, не требуется много времени!
Никита: Хорошая музыка должна понравиться сразу… это не должно отнимать время.
(Они оба сошлись на том, что им нравится Моцарт).
Никита: Однако, вы играете эту нехорошую музыку.
Бенни: Мы выросли с ней.
Никита: Есть разные люди в Соединенных Штатах. Вы не можете сказать, что всем им нравится джаз. Есть и такие, которым тоже нравится хорошая музыка.
Однажды днём [пианист] Тедди Уилсон попросил меня зайти к нему в комнату. Он достал из чемодана электрическую машинку и сказал:
— Я хочу, чтобы ты меня подстриг.
Я сказал ему, что никогда прежде не стриг волосы.
— Это просто, — сказал он. — Я бы мог сделать это сам, но здесь нет хорошего зеркала.
Тедди сел и обернул полотенце вокруг плеч. Я ходил вокруг него, тщательно подрезая до тех пор, пока не освоил эту машинку. Это было слегка похоже на подрезку живой изгороди. К тому времени, когда я довёл Тедди до вполне презентабельного вида, забрели несколько других ребят. Кончилось тем, что я проделал то же самое с Филом, Зутом, Тёрком и некоторыми другими. Затем я привёл в порядок себя — довольно лёгкая задача, так как в те дни я ходил с очень короткими волосами.
В тот вечер, когда я входил в столовую, оркестр встретил меня аплодисментами. Я думаю, мы начинали выглядеть довольно неряшливо. Уилли Деннис сказал: вот если бы ты научился стричь волосы немного раньше… В Штатах он часто посещал своего парикмахера, чтобы волосы и тонкие усики выглядели как с иголочки. Он попробовал несколько русских парикмахеров и был не слишком доволен результатами.
Я был рад, что [трубач] Джо Ньюман взял с собой портативный радиоприемник с диапазоном коротких волн. Мы могли ловить станции «Голоса Америки» из Германии, когда их не глушили. Русские, как правило, позволяли звучать музыке. Жужжащий шум помех возникал, когда начинались западные новостные программы.
Через несколько недель без новостных программ мы начали понимать, как мы пристрастились к ним. Если не удавалось почитать газету или посмотреть телевизионные репортажи, мы чувствовали себя совершенно отрезанными от мира. Газеты на английском языке в России были безнадёжны: целые страницы общих слов без каких-либо фактов. Какой бы несовершенной ни представлялась порой наша пресса, она всё ещё удивительно свободна по сравнению со странами, где пресса контролируется государством.
Джей Файнгольд неделями неотвязно преследовал нас с контрактами, которые Бенни заставлял нас подписать. Несколько парней подписали их, и он использовал любые рычаги воздействия, какие мог придумать, чтобы получить остальные подписи. В центре его внимания оказался дорожный кофр [трубача] Джо Уайлдера.
Нас предупредили, что услуги прачечной в России будут плохие и что химчистки там нет, поэтому большинство из нас привезли полные чемоданы смен белья и быстросохнущих рубашек, но у Джо Уайлдера была самая большая единица багажа: кофр, заполненный щёгольскими костюмами и галстуками, которые он носил неизменно. Джей сказал Джо, что Бенни будет взимать с него за избыточный вес багажа, если он не подпишет контракт.
Помимо того, что Джо Уайлдер был безупречным музыкантом, это был обходительный, покладистый и добродушный человек. Он был рад, что его наняли для этого тура и был готов сделать свою работу профессионально; и он не мог поверить в то, как Бенни обходился с нами. Джо никогда не использует ненормативную лексику. Его самое сильное прилагательное — blamed (очень мягкое ругательство, типа «противный». — Ред.), самое сильное восклицание — shoot (примерно соответствует русскому «блин». — Ред.). Если он цитирует кого-то, кто использует решительные формулировки, он скажет что-то вроде:
— Он сказал: «иди на!»
Но Джо таки вымолвил крепкое словцо в Тбилиси, когда Джей сказал ему, что Бенни будет вычитать с него за перевес багажа. Это стало последней каплей. Он с возмущением отказался ехать на автобусе с Бенни в тот вечер и пошёл пешком от отеля до концертного зала — две или три мили (одна миля = 1600 м. — Ред.).
ВИДЕО: оркестр Бенни Гудмана играет «Bugle Call Rag», соло на трубе (от 01:00) Джо Уайлдер. Клип собран из фрагментов съёмок выступлений оркестра Бенни Гудмана в СССР.
httpv://www.youtube.com/watch?v=V5RPrqLoLtY
В последнюю неделю в Москве Джей сказал Уайлдеру, что Бенни хочет, чтобы он передал Джону Фроску все ведущие партии, которые он играл, поскольку Джо собирался после тура в Швецию и, стало быть, не смог бы в это время работать в Штатах. Затем однажды вечером на сцене Бенни изобразил удивление, что Джо, дескать, не играет ведущую партию в «Bach Goes to Town». А перед одним из последних концертов Бенни вызвал Джо к себе в гримёрку и сказал:
— Я хочу, чтобы ты знал: я считаю тебя прекрасным музыкантом.
Джо возразил:
— После того, как ты сделал такой несносной жизнь и мне, и остальным ребятам в этом туре, ты полагаешь, что я нуждаюсь в твоей похвале?
Бенни получил приглашение для оркестра выступить неделю с концертами в Варшаве по дороге домой. Нам было интересно побывать в Польше, и дополнительный заработок пригодился бы, но никто не хотел туда ехать с Бенни. Джим Максвелл позвонил жене и сказал ей, чтобы та послала ему телеграмму с сообщением о чрезвычайной ситуации дома, и что его присутствие необходимо. От неё пришла телеграмма:
НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ. СОБАКА УМЕРЛА. КОШКА УМЕРЛА. УМЕРЛИ ВСЕ.
Мы знали, что в Польше было много поклонников джаза и что нас там хорошо примут, но ещё одна неделя с Бенни была бы большим испытанием. Мы отсчитывали дни до наступления свободы. Мы все отказались от работы, и последние несколько дней были отмечены значительным количеством грубости от Бенни и его сотрудников. Не было никакого упоминания о триумфальном туре по США, о котором речь заходила до начала тура. Мы слышали, что Бенни планировал лететь в Англию. Джо Ньюман и Джо Уайлдер собирались в Швецию. Джон Банч и Уэйн Андре хотели побыть в Париже. Остальные направились домой.
В течение последней недели Файнгольд и Цукерман стали жёстче в отношении контрактов. Они сказали нам, что если мы не подпишем, то не получим окончательный расчёт. В последний день перед концертом во второй половине дня Бенни созвал совещание, на котором мы объяснили ему, что опции в контракте были нашим основным возражением. Они связывали нас на месяцы без взаимных обязательств с его стороны. Он, казалось, понял, и мы играли во второй половине дня концерт, надеясь, что мы всё уладили.
Джо Уайлдер и Джо Ньюман попытались получить от Мюриэль (секретарши Бенни Гудмана. — Ред.) информацию о своём рейсе. Они должны были лететь из Москвы в Стокгольм, чтобы встретиться с жёнами, и хотели предупредить, когда их ожидать, но такой информации от Мюриэль они не получили. Перед вечерним концертом она повторила свой ультиматум. Нет контрактов, нет зарплаты. Мы посовещались и решили, что единственным средством правовой защиты был отказ играть последний концерт — до тех пор, пока нам не заплатят.
В тот вечер к началу концерта мы готовы были не выходить на сцену без чеков. Мюриэль и Джей посоветовались и сказали нам, что всё, что им на самом деле нужно, это первые страницы контрактов, соглашение о заработной плате, с тем, чтобы обеспечить требования Государственного департамента к документам. Мы посовещались и согласились подписать только эту часть. Другие пункты были вычеркнуты, были подписаны контракты и выданы зарплаты, когда мы с двадцатиминутным опозданием уже выходили на сцену. Джо Уайлдер проверил свой чек и обнаружил, что несколько сотен долларов были вычтены за «сверхнормативный багаж». Он сказал Бенни, что хочет, чтобы в его чек были внесены исправления.
Бенни сказал:
— Ладно, играй. Поговорим об этом позже.
Джо был непреклонен. Он остался за кулисами, и мы играли последний концерт без него.
New York Times сообщила о забастовке, из-за которой задержался концерт, но не объяснили, по какой причине. В репортаже говорится:
В большей части тура у членов оркестра налицо были признаки недовольства. Они жаловались на то, что господин Гудман выбрал старые мелодии, которые не представляют собой современный джаз. Г-н Гудман возражал, что в Советском Союзе такая музыка “была бы большой ошибкой”».
Мы уходили совсем не в лучах славы. Нам всего лишь хотелось завершить последний концерт и вернуться домой. Одну пьесу мы начинали дважды. Бенни, стоя рядом с Джином Алленом на левой стороне эстрады, отсчитывал начало «Bach Goes to Town». Он сделал это так тихо, что мы не слышали его на нашей стороне оркестра. Вступили только Джин и Джимми Неппер и несколько других, кто был рядом с Бенни. Остальные начали несколько позже.
Бенни остановил оркестр и заорал:
— Давайте уже кончим эту чёртову свистопляску!
[Барабанщик] Мэл Льюис закричал:
— Какого чёрта?! Отбей нормально!
Тогда Бенни громко оттопал четверти, а Мэл воскликнул:
— Молодца!
В этом номере во время исполнения фуги, где Мэл обычно играл на хай-хэте, Бенни махнул ему не играть. Тогда Мэл скрестил руки и не играл до финального аккорда, дав аранжировке возможность тихо звучать без него.
Когда Бенни начал приставать с чем-то к [гитаристу] Тёрку [Ван Лэйку], Мэл сказал ему:
— Оставь ритм-секцию в покое. Иди и доставай Джина Аллена.
— Вообще-то, чей это оркестр? — спросил Бенни.
Мэл ответил:
— Государственного департамента!
В последнее утро в Москве, когда мы садились в автобус до аэропорта, подбежал клерк и попросил нас подождать. Затем подошла горничная с парой изношенных кроссовок и каким-то другим мусором, который Фил Вудс бросил в своей комнате. Она подала пакет Филу, как если бы возвращала матери потерянного ребенка. Автобус укатил. Когда было уже слишком поздно повернуть назад, Зут вспомнил про бутылку водки-перцовки, которую подарил ему фэн. Зут оставил её в комнате, которую они делили с Филом. Среди вещей, которые вернула горничная, бутылки не было. Может быть, она подумала, что это были чаевые?
Дэвид Максвелл был в немного затруднительном положении в отношении своего статуса в туре. [Его отец] Джимми [Максвелл] посоветовал ему залечь, быть дипломатичным и избегать столкновений с Бенни. Поскольку Бенни отрицал, что Дэвида взяли в тур как бэнд-боя, и заставлял Джимми оплачивать его поездку, Дэвид не был уверен, как поступить, когда Бенни приказал ему нести свой багаж. В московском аэропорту Бенни сказал Дэвиду, чтобы он взял его чемодан. Давид произнёс:
— Я не могу. У меня вещи Джойи.
Он указал на груду её багажа с камерой в чехле, лежащей сверху. Гудман скинул камеру на пол и зашагал прочь. Джо Уайлдер решил попробовать в последний раз получить от Бенни сумму за перевес багажа, прежде чем он сядет в свой самолет до Стокгольма. Бенни сказал, что такими вещами занимаются в отделе Джея, и это не его забота. Джо назвал его болваном и сказал:
— Если бы мы не были здесь от Государственного департамента, я бы прыгнул на тебя и вышиб тебе мозги!
Мюриэль заверещала:
— Как вы смеете говорить с мистером Гудманом в таком тоне!
У Джо все внутри вскипело:
— Жаль, что я не могу позволить себе, — сказал он Мюриэль, — а то бы поломал вашу метлу, чтобы вы не могли вылететь отсюда!
Джо сказал мне позже, что ему было стыдно за эту реплику, и он извинился перед Мюриэль, когда столкнулся с ней несколько лет спустя.
— Но я был действительно возмущён Бенни, — сказал он, — и это до сих пор так.
Мы прошли через все формальности паспортного контроля в московском аэропорту, и наши сумки были уложены на багажной тележке в таможенной зоне. Двое мужчин в военной форме вышли из кабинета. Наши переводчики объяснили, что они собирались сделать выборочную проверку, а не открывать все чемоданы.
Они выбрали четыре сумки, принадлежащие Джойе Шеррилл, Тедди Уилсону, Джону Фроску и мне. Они осмотрели нашу одежду и сувениры, а из моего чемодана извлекли дюжину кассет с плёнкой, которую я отснял своей кинокамерой. У меня был старый «Белл и Хауэлл», в котором применялись металлические кинокассеты, а не рулоны, используемые во всех других 8-мм кинокамерах, взятых в этот тур. Кассеты, должно быть, выглядели для русских подозрительно высокотехнологичными. Затем они вытащили полдюжины футляров от 35-мм пленки, в которые я собирал образцы песка для моего отца.
— А это что? — спросил инспекторы.
Были собраны все мои плёнки и образцы песка, и я был препровождён в отдельный кабинет, где меня допрашивал военный офицер. Я через переводчика Феликса объяснил ему, что мой отец — геолог-любитель, у которого были небольшие образцы песка с каждого места в Соединёенных Штатах, где он побывал. Ему доставляло удовольствие изучать их под микроскопом. Я знал, что он был бы рад иметь образцы песка из Советского Союза, поэтому я сохранил несколько футляров от 35-мм плёнки, которые выбрасывал Стэн Уэйман, и, куда бы я ни пошёл, собирал в них понемногу песка, строчил на клочке бумаги место, где он был взят, и вставлял в каждый футляр с образцом: «пляж в Сочи», «на вершине холма в Тбилиси», «обочина дороги в Ташкенте», «на берегу Невы», «пляж на Днепре», «клумба в Кремле».
Уже объясняя, я понял, что не убедил офицера. Он явно думал:
— Вы полагаете, что я такой уже дурак?
Он сказал мне, что задерживает образцы песка и плёнку, а я могу быть свободным.
Я запротестовал. Ведь я скрупулёзно спрашивал разрешения всякий раз, когда фотографировал, и был осторожен, чтобы в мою камеру не попали какие-либо запрещённые объекты — такие, как мосты, заводы и аэропорты. Офицер сказал:
— Если ваши фотографии безвредны, они будут вам возвращены.
Я застонал. В России использовали систему Agfacolor, а у меня была совсем другая плёнка [с другой технологией проявки] — Kodak.
— А вы можете обработать эту плёнку в вашем посольстве в Нью-Йорке и рассмотреть её там? — спросил я.— Я боюсь, что она будет испорчена, и у меня не будет свидетельств о моей поездке и фотографий моих русских друзей.
Офицер нахмурился.
— Вы думаете, мы здесь настолько отсталые, что не можем проявить плёнку должным образом?
Перед тем, как мы покинули Нью-Йорк, в глупой редакционной статье в Daily News было высказано предложение о подсадке в оркестр шпионов. Думаю, русские решили, что это был как раз я. Не хотелось всё это оставлять, но я боялся, что если останусь препираться и отстану от оркестра, то попаду в настоящий кошмар. Сувениры из поездки того не стоят. Подавив идиотское желание схватить всё и бежать в самолёт, я оставил свои плёнки и песок на столе сотрудника. Я взял чемодан и сел в самолёт, где ждали остальные члены оркестра.
Как только мы взлетели, я вспомнил, что у меня был ещё фотоаппарат Minox. Около года назад я нашёл его на пароме, который ходит на Стейтен-Айленд, и носил его в басовом кофре. Я сделал им в России очень мало снимков, так как получал достаточно удовольствия от своей кинокамеры. Если бы они нашли его, вот тут мне действительно пришлось бы давать объяснения. Сверхминиатюрная камера Minox, изначально разработанная для немецких шпионов, стала бы подтверждением, что я был агентом.
В 1972 году [трубач] Тэд Джонс и Мэл Льюис привезли в Россию оркестр, которым руководили совместно. [Тромбонист] Джимми Неппер и [саксофонист] Джерри Даджен (участники тура 1962 г. — Ред.) тоже были в этом оркестре. Они встретили Феликса, переводчика, который прошёл со мной испытания в московском аэропорту. С тех пор он был попал на работу в журнал «Тайм» и через несколько лет после тура Гудмана посетил Нью-Йорк. Он пытался найти некоторых из нас через офис Бенни, но там сказали, что не знают, как связаться с нами. Хотя любой в офисе Гудмана мог бы найти нас в телефонном справочнике 802-го месткома профсоюза музыкантов, или даже дать ему экземпляр.
Феликс попросил Мэла передать мне свои извинения. Он пытался получить мою плёнку, чтобы вернуть мне, и обнаружил, что — именно как я опасался — вся фотоплёнка была испорчена. Феликс сказал Мэлу:
— Я мог бы понять, если б они испортили одну или две катушки, но все двенадцать?
В ответ на его упрёки представители властей только пожимали плечами.
Он также сообщил, что один из собранных мной образцов песка, что с пляжа в Сочи, показал следы радиоактивности. Это было открытие, которое указывало на возможное наличие поблизости ценных залежей полезных ископаемых. Феликс сказал им:
— Вам бы дать этому человеку медаль, вместо того, чтобы губить его плёнки!
Мы прибыли обратно в аэропорт Айдлуайлд (ныне аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди. — Ред.) 11 июля. Уилли Деннис обнаружил, что его полётная сумка была разрезана, сигареты и виски украдены. Сотрудник таможни сказал ему:
— Разбирайтесь с этим в русском посольстве.
Когда мы собрали сумки и направились к выходу, Джон Фроск сказал Зуту:
— Давай зарегистрируемся и поиграем в карты.
За пределами таможни нас встретил Джек Льюис, который продюсировал тогда пластинки для лейбла Colpix.
— Завтра утром у вас запись в Вебстер-Холле, — сказал он нам.
Джек знал, что тур был записан для альбома лейбла RCA. Он задумал обскакать Бенни. Джорджу Авакяну потребовалось много времени для редактирования записей из тура, и альбом «Benny Goodman in Moscow» вышел на RCA только через семь месяцев. А на Colpix альбом «Jazz Mission to Moscow» вышел уже через две недели после того, как мы вернулись домой.
Джек свою работу сделал с оркестром чуть меньшим, чем у Бенни. Ал Кон написал шесть аранжировок для двух труб, одного тромбона, саксофонов и ритм-трио. Поскольку некоторые из членов оркестра ещё не вернулись в Нью-Йорк, Джек добавил двоих музыкантов, которые не были в нашем туре: это были трубач Марки Марковиц и пианист Эдди Коста. Остальные — Джим Максвелл, Уилли Деннис, Зут Симс, Фил Вудс, Джерри Даджен, Джин Аллен, Мэл Льюис и я. Думаю, что для Эдди это была последняя запись. Несколько недель спустя он ехал домой после того, как пил всю ночь в клубах Half Note и Village Vanguard, и погиб в аварии на Вестсайдском хайвее. Уилли Деннис также погиб в автомобильной катастрофе в 1965 году в Центральном парке.
На пластинке Colpix чувствовался бьющий через край задор, обусловленный отсутствием тяжёлой руки Бенни. Фил сыграл соло на кларнете в прекрасной аранжировке, которую Ал сделал для темы Бенни «Let’s Dance». Зут, который был в превосходной форме, и Эдди внесли свой вклад — несколько великолепных квадратов. Мы все были готовы играть и полностью наслаждались записью. И мне заплатили за то, что я был на этом альбоме.
СЛУШАЕМ: «Let’s Dance» с альбома «Jazz Mission to Moscow»
После этой записи Мэл зашёл в «Метрополь» и столкнулся с Джином Крупой (барабанщиком Бенни Гудмана в 1930-е гг. — Ред.). Джин обнял его и поцеловал в щёку.
— Это от меня, — сказал он. Он поцеловал Мэла в другую щёку. — Это от Дейви. — Потом третий поцелуй. — А это от Биг Сида. Я слышал, что ты действительно устроил Старику. Дейв Таф и Сид Кэтлетт, как и Крупа, «отбывали срок» за барабанами у Гудмана.
Мел спросил Джина, почему тот терпел Бенни на протяжении многих лет.
— У него была самая лучшая работа, — сказал Джин. — Куда бы мы от него ни ушли, мы теряли и в деньгах, и в престиже.
Оказалось, хорошо, что мы не подписали контракты со ВСЕМИ этими опциями на наши услуги. Единственной уступкой Бенни сразу после завершения этого тура была неделя в «Фридомленде», парке развлечений, который пытался стать ответом Бронкса «Диснейленду», но продержался в бизнесе всего несколько лет. Тедди Уилсон, Тёрк Ван Лейк и Джин Аллен были единственными членами оркестра тура, которые согласились на эту работу. Бенни пришлось собирать совершенно новый оркестр.
Ховард Кляйн написал на их премьеру в «Фридомленде» плохую рецензию в New York Times. Похвалив некоторых отдельных солистов, он отметил, что у оркестра не хватало «силы и драйва». Он писал:
Несмотря на крепкую профессиональность, игра имела коммерческое звучание, что как-то не поддерживает «царские» претензии мистера Гудмана.
Я столкнулся с Тёрком к концу этой недели и спросил его, как идёт работа.
— Я там больше не работаю, — сказал он.
Я спросил, что случилось. На второй вечер в «Фридомленде» Бенни в середине одной мелодии подал рукой знак Тёрку остановиться. В следующей вещи Тёрк начал играть, и Бенни помахал снова. Он не дал ему играть во всех вещах до конца концерта. Тёрк пришёл работать на следующий вечер и вновь получил отмашки на каждую мелодию. В антракте он отошёл с Бенни в сторону и спросил, что не так. Бенни сказал:
— Ты выглядишь усталым, малыш. Почему бы тебе не взять свободный вечер?
— Если я не буду играть, могу подвести весь концерт, — сказал Тёрк.
Бенни кивнул.
— Я думаю, ты прав, старик.
Тёрк был по-прежнему озадачен.
— Бенни, что тебе не понравилось в моей игре?
Бенни изучал потолок. Его правая рука сжала воображаемый медиатор и сделала несколько имитирующих движений в воздухе.
— Рука неправильно выглядит, — сказал он.
Через неделю или чуть позже мне позвонил парень по имени Джо Валерио. Он сказал, что он работает на радио «Свобода», частной станции, которая с передатчиков на Западе вещала на Советский Союз. Он хотел знать, есть ли у меня имена и адреса каких-нибудь советских музыкантов, которые хотели бы получить музыкальные материалы. Я сказал, что есть, но поинтересовался, с чего бы это вдруг. Валерио сказал, что это хороший пиар. Они бы готовили посылки с нотами, струнами, подставками, тростями, записями и так далее для отправки от моего имени. Советский Союз готов принимать посылки только от частных лиц, а не от организаций.
Я дал им список вещей для отправки, включая альбом лейбла Colpix, пособие по игре на контрабасе Рэя Брауна, транскрипции соло Чарли Паркера и Диззи Гиллеспи, струны, трости и барабанные мембраны, а также имена и адреса музыкантов, которых я встретил в этом туре. Валерио также попросил меня зайти в его офис, чтобы записать интервью для вещания на Россию.
Я пошёл по адресу в Мидтауне, который он дал мне, и нашёл дверь с табличкой «Радио Свободная Европа, Радио Свобода». Я прошёл в большую, респектабельно выглядящую приёмную и сообщил секретарю своё имя. Пока ждал, я осмотрел фотовыставку, которая показывала огромные радиобашни в Западной Германии с описанием установленных на них мощных передатчиков. Вышел Валерио и взял меня в современную радиостудию, где уже ожидал Тёрк Ван Лейк. Инженер подготовил нас к записи интервью.
— Кто платит за всё это? — спросил я.
— Группа богатых русских эмигрантов, которые хотят противодействовать советской пропаганде на Западе, — сказал Валерио.
Несколько лет спустя я прочитал в New York Times, что финансирование радио «Свобода» шло по линии ЦРУ.
На записи я говорил о нашей поездке, не упоминая о наших проблемах с Бенни. Для моих друзей в Советском Союзе я произнёс краткое приветствие, которое запомнил на русском языке. Не знаю, все ли посылки, которые они отправили от моего имени, дошли до адресатов, но я получил письмо из Ленинграда от Константина Носова, который благодарил меня за записи и ноты. Спустя некоторое время пришла посылка от него: в ней были разные окрашенные гипсовые фигурки традиционных российских народных персонажей. Какое-то время мы переписывались, а затем он перестал общаться со мной. Я не знаю, перестал ли он писать, или просто перестали доходить его письма. (Константин Носов в 1980 уехал из СССР в Болгарию, где умер в 1984 г. — Ред.)
Вернувшись в Нью-Йорк, Джо Уайлдер подал жалобу в 802 отделение музыкантского профсоюза по поводу денег, которые Бенни удерживал из его зарплаты. Там чиновники сказали, что это произошло за пределами их юрисдикции. Они отправили его в Национальное управление Американской федерации музыкантов, где он предъявил обвинения Бенни. Накануне намеченного по этому делу слушания Джо получил звонок от секретаря АФМ. Она сказала:
— Мистер Гудман готов забыть всё это.
Джо напомнил ей, что это он, а не Гудман, подал жалобу, и настаивал на слушаниях из принципа.
На слушании Джо представил чек от почтового отделения в Сиэтле, доказав, что когда Джей впервые посетовал на то, что у его багажа был перевес, он отослал домой посылками всё, что превышало разрешённые сорок четыре фунта (20 кг. — Ред.). После Сиэтла уже ничего не взвешивали. Гудман и его сотрудники только предположили, что у него всё ещё был лишний багаж, и использовали это как предлог, чтобы преследовать его.
Бенни сказал Джо:
— За все мои годы в музыкальном бизнесе ты первый, кто отвёл меня в профсоюз.
— Это потому, что я не боюсь тебя, — сказал Джо.
Джо сказал мне, что он знал музыкантов, которые были вынуждены делать то, что хотелось Бенни, благодаря влиянию Бенни на других работодателей, особенно на телевидении. Он сказал, что он не брал никакую работу, которая могла пересечься с интересами Бенни, но и никогда не хотел бы попасть в его оркестр снова.
Сотрудники АФМ сделали Джо внушение, заявив, он должен был отыграть последний концерт, а затем подавать свою жалобу в союз. Они не потребовали у Бенни вернуть деньги, и Джо так и не получил их.
Джордж Авакян сказал мне, что он говорил с Бенни за год до его смерти о многих часах магнитофонных записей, которые остались у него от российского тура.
— Вы должны переиздать этот альбом с дополнительными материалами, — сказал он Бенни. — Там достаточно материала для трёх альбомов. Особенно вещи Джойи Шеррилл, некоторые из которых были от аранжировщиков, никак иначе не представленных в туре.
Бенни, похоже, согласился, что это была хорошая идея. Джордж почувствовал воодушевление.
— Я рад видеть, что вы изменили свое мнение о Джойе, — сказал он. — Вспомните, как вы не позволили мне использовать её номера в альбоме.
— В самом деле? — сказал Бенни.
Джордж так и не уговорил Бенни начать этот проект.
В марте 1985 года я играл в метель перед зданием мэрии Нью-Йорка с группой музыкантов из 802 месткома, которые протестовали против дискриминационных положений городского «закона о кабаре» (нормативный акт города Нью-Йорк, который регулирует деятельность развлекательных заведений. — Ред.). Гитаристом в группе был Бакки Пиццарелли.
— Ты всё ещё разговариваешь со Стариком? — спросил он.
— Думаю, да, — сказал я ему. — Я же не видел его лет двадцать.
Я столкнулся с Бенни сразу после тура, в New York Playboy Club, где я работал с хаус-бэндом («домашний ансамбль» — состав, который аккомпанирует приглашённым солистам, начинает джем-сешнз и т. д. — Ред.). После этого Джей звонил мне один или два раза и звал выступить с Бенни, на что я не соглашался.
— Ну, — сказал Баки, — почему бы тебе не прийти и отыграть этот концерт с нами в Джерси? Там будет Урби Грин.
— А как Бенни ведёт себя в последнее время?
— Нормально, — сказал Бакки. — Нет проблем.
Я редко играл джаз той зимой, поэтому решил — почему бы и нет.
— Ладно, я согласен.
Бакки дал мне адрес для репетиции в квартире богатого друга Бенни на Восточной 57 улице. На репетиции Бенни был веселый и розовый, как Дед Мороз.
— Рад видеть тебя, Билл, — сказал он, когда мы пожали друг другу руки. — Я читаю твою колонку в профсоюзной газете.
Мы настроились играть. Урби Грин на репетицию не пришёл. У нас были: Бакки, я, Чак Риггс на барабанах, Бенни Аронов на фортепиано и Рэнди Сандке на корнете. Бакки также привез своего сына Джона (ныне знаменитый певец Джон Пиццарелли. — Ред.) и тенор-саксофониста Гарри Аллена, студента университета Ратгерса из Род-Айленда: Бакки хотел, чтобы Бенни его прослушал. Мы пробежали несколько мелодий и сделали перерыв, чтобы выпить и закусить чем-нибудь из предоставленного нашим хозяином. Потом Гарри сел с нами на одну мелодию, и играл отлично. Это был прекрасный музыкальный вечер, и Бенни звучал замечательно. Мы все ушли с улыбками.
Работа была в ресторане возле Атлантик-Сити. Состоятельный автомобильный дилер устраивал свадебный приём. Для танцев там был клубный оркестр. Прибыл Урби Грин, и мы расположились на эстраде. Затем нам подали хороший обед. Мы играли первый сет без Бенни. После перерыва Бенни присоединился к нам на второй сет. Вот это была работа! Музыка была отличная, и абсолютно никаких проблем. Разительное отличие от моего опыта с ним в России.
За несколько месяцев до кончины Бенни репетировал и отыграл несколько работ с новым оркестром, собрав много хороших молодых музыкантов со всего Нью-Йорка. Он нашёл их через Лорена Шёнберга (саксофонист, ныне директор Музея джаза в Гарлеме. — Ред.), который делал разные архивные работы для Бенни. У Лорена был репетиционный оркестр, и когда Бенни решил вновь активизировать свою деятельность, он нанял Лорена вместе с оркестром. Позже он уволил его, оставив оркестр. Он превратил его в такой же, с каким он начал, используя старые аранжировки.
Некоторые музыканты, которые были в этом оркестре, сказали мне, что Бенни вернулся к своим старым штучкам — действовал жёстко, увольнял всех подряд, перетасовывал партии внутри групп оркестра. Но они также сказали, что он дал им многое для понимания этой музыки. Он хорошо чувствовал эти аранжировки и знал, как заставить их работать.
Выходки Бенни были темой большинства разговоров с его новыми оркестрантами. Они рассказали, как на одной из репетиций в студии SIR Бенни спросил, где мужской туалет. Услышав, что это вверх по лестнице, он сказал:
— Слишком далеко.
После чего в присутствии других (в том числе женщин) справил естественные потребности в студийный бак для мусора.
В другом случае он был недоволен качеством выставленной мясной нарезки и салата, которые были предложены оркестру. Он набрал полный рот содовой и распылил её по всему, что стояло на столе, сделав это совершенно несъедобным.
Вот так старый «Король свинга» отправлял ещё одно, уже последнее, поколение музыкантов в большой мир — с коллекцией новейших историй о Бенни Гудмане.
СЛУШАЕМ: «Goodbye» с альбома «The Complete Benny Goodman in Moscow», записанного на концертах в СССР. Солируют Фил Вудс, Зут Симс и Виктор Фелдман.
