ОГЛАВЛЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ БИЛЛА КРОУ
От редакции. «Джаз.Ру» продолжает публикацию обширного мемуарного очерка, который контрабасист Билл Кроу написал в 1986 о первых гастролях американских джазовых звёзд в СССР. 55 лет назад, летом 1962 г., Билл Кроу больше месяца путешествовал по Советскому Союзу в составе оркестра Бенни Гудмана, в котором легендарный кларнетист свинговой эры собрал буквально весь цвет нью-йоркского джаза тех лет. В первой части очерка, в оригинале озаглавленного «В Россию без любви», Билл, который ещё совсем недавно регулярно выступал (в декабре 2017 ему должно исполниться 90 лет!), подробно описал предысторию тура — формирование оркестра и репертуара для этих гастролей «джазовой дипломатии», которые спонсировал Государственный департамент США, во второй части — начало противостояния оркестрантов и Гудмана и вылет в Москву, а в третьей части — первые выступления в советской столице, где противоречия между стареющей звездой свинговой эры и его оркестрантами вскрылись в полной мере.
Сегодня — четвёртая часть воспоминаний, которые подготовили к публикации переводчик Георгий Искендеров, редакторы Михаил Кулль и Гдалий Левин, а также фоторедакторы Геннадий Шакин и Рафаэль Аваков. В публикации использованы уникальные, ранее не публиковавшиеся фотографии, которые в ходе гастролей Гудмана в СССР делал фотохудожник Евгений Явно (1894-1971). Их предоставили Ирина Высоцкая (Явно) и Игорь Высоцкий, живущие в США.
«Джаз.Ру» посвящает публикацию светлой памяти Рафа Авакова (1944-2017), который сыграл важнейшую роль в подготовке этого текста к первой публикации на русском языке и ушёл из жизни 30 июня.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало в выпусках от 29 июня, 4 июля и от 11 июля.
Москва была более строгой, чем другие города России, которые мы посетили. Золотые купола храмов Кремля, а также праздничные цвета и причудливые формы башен собора Василия Блаженного на Красной площади навевают мысли о ярмарке или парке развлечений, но повсюду чувствовалась тяжёлая рука власти. Москвичи, которые говорили с нами на улице, посматривали при этом через плечо. Такое поведение не было так заметно в других городах, где мы побывали. Всего за несколько лет до этого контакты с иностранцами в Москве были запрещены полностью.
Однажды, осматривая город, я обратил внимание на полицейского, который регулировал дорожное движение. Проходя мимо, я увидел, как он дал свисток проезжавшему автомобилю. Я не видел, чтобы водитель сделал что-то неверно. Он проехал почти квартал, когда услышал свисток, но остановился сразу же, припарковался у тротуара и побежал назад, чтобы узнать, что хотел полицейский. В этом заключается для меня разница между Москвой и Нью-Йорком. Здесь власть имущие властвуют над жизнью людей до степени, какую у нас трудно представить.
Во время прогулок по Москве некоторых из нас заворачивали, когда мы направлялись в сторону старых районов с оштукатуренными деревянными домами. Наши российские гиды хотели, чтобы мы фотографировали только новые здания. Они, кажется, боялись, что мы привезём домой доказательства их «отсталости». Они указывали с гордостью на новые постройки, некоторые из которых, как гостиница «Ленинградская», где мы останавливались, были двадцатипятиэтажными «небоскрёбами» Но большинство из них были жилыми домами и офисными зданиями, которые не представляли особого архитектурного интереса. Многие из новых зданий были окружены проволочной сеткой, закреплённой выше первого этажа для защиты пешеходов от удара облицовочной фасадной плиткой, которая отваливалась после суровых холодных зим.
С помощью наших гидов мы посетили Кремль, художественные музеи, универмаг ГУМ и богато украшенные станции метро. Но у нас не получалось свободно пообщаться с русскими людьми, пока мы не покинули Москву и не улетели на юг, в Сочи, на Чёрное море. Сочи выглядел как средиземноморский курорт, но всего лишь с двумя доступными публике гостиницами. Остальными зданиями были санатории, построенные различными профсоюзами и находящиеся в ведении Министерства здравоохранения. Работники, которые заработали отпуск, получали там медицинское обследование и здоровое питание, а также неделю на берегу моря.
Мы играли в концертном зале под открытым небом, вмещающем около тысячи семисот человек. Над боковыми стенами видны были люди, сидящие на ветвях деревьев, чтобы хоть краем глаза увидеть нас.
Первый концерт прошёл хорошо. После этого Бенни закатил нам в гостиничной столовой вечеринку с шампанским. Он извинился за то, что был груб с нами, ссылаясь на напряжённую обстановку при подготовке тура.
— Но это может случиться снова, — пошутил он. Затем он предложил тост «за прекрасный оркестр».
На следующем концерте он, похоже, забыл про свой тост. Он рявкнул на Мэла Льюиса и Джимми Неппера по поводу игры и свирепо посмотрел в нашу сторону, заставив нас всех на сцене почувствовать нашу ничтожность. Он попытался отдать Зуту [Симсу] одно из соло Фила Вудса, но Фил вскочил и, прежде чем Зут поднёс инструмент ко рту, всё равно начал свое соло.
Власти в Сочи явно нервничали из-за нас. Служба безопасности стерегла дверь на сцену. Они задержали одного фэна, который записывал интервью с некоторыми из нас, и отобрали у него плёнку. Терри Катерман был расстроен, потому что Галя, переводчица, которая переводила слова Бенни, обращенные к аудитории, не давала дословный перевод его комментариев. Она просто объявляла названия мелодий на русском языке. На одном представлении Терри переводил Бенни, но российские чиновники возражали против этого, и следующим вечером Галя возобновила свои обязанности. Позже Феликс взял на себя её работу и оказался в состоянии переводить комментарии Бенни, к удовлетворению Терри.
ДАЛЕЕ: продолжение 4-й части воспоминаний Билла Кроу о гастролях по СССР
С нами приехал Джордж Авакян, чтобы контролировать процесс записи концертов. Записи делал инженер, которого выбрал Бенни — Карл Шиндлер, который привёз магнитофон Ampex и несколько микрофонов Telefunken. В договоре с Бенни русские разрешали запись каждого концерта, но кто-то, казалось, намеренно создавал трудности.
Джорджу и Карлу не было разрешено прибыть в Москву для записи концерта-открытия. Они начали запись следующим вечером. Когда мы переезжали в Сочи, Терри Катерману пришлось использовать своё дипломатическое влияние, чтобы получить разрешение на Авакяна и Шиндлера ехать с нами.
Следующим вечером в Сочи какой-то суровый человечек с густой небритостью подошёл туда, где велась запись, и, размахивая руками, заявил на русском языке:
— Выключай машину.
Джордж сделал вид, что не понимал и начал показывать мужчине, как работает магнитофон. Терри подошёл и сказал:
— Он говорит, что вы должны выключить магнитофон, и я думаю, так будет лучше.
— Я действительно должен? — спросил Джордж.
— Посмотри, что у него выпирает под мышкой!
Джордж сказал Карлу, чтобы тот остановил ленту. Команде NBC TV также пришлось прекратить съёмку.
Терри подал жалобу через Посольство США, но ему потребовалось два дня, чтобы получить разрешение на возобновление записи. Должностные лица в Сочи утверждали, что контракт Бенни на запись подписан в Москве и поэтому применим только к концертам в Москве. После того, как Терри прояснил дело, никаких дальнейших неприятностей с записью в Сочи не было. Оставшиеся концерты были записаны, и телевизионной съёмочной группе тоже было разрешено возобновить съёмки.
Бенни не был доволен качеством лент, которые поступали к нему. Был момент, когда он угрожал нанять российского звуковика, полагая, что тот сделает работу лучше, чем Карл. [Судя по интервью Джорджа Авакяна нашему изданию в 2001 г., инженер Карл Шиндлер был именно что инженером — его прислала компания Ampex, предоставившая магнитофон — и не имел опыта записи концертов. — Ред.] В течение второй половины тура Бенни провёл несколько репетиций, чтобы попытаться получить более сбалансированную запись. Я думаю, они не очень-то помогли; Джордж Авакян позже сказал, что процесс редактирования был чрезвычайно трудным. В каждом дубле был свой баланс, и в некоторых случаях во избежание посторонних шумов он должен был комбинировать фрагменты записей одного и того же номера с разных концертов.
СЛУШАЕМ: «I Got It Bad (And That Ain’t Good)» с альбома «The Complete Benny Goodman in Moscow», записанного на концертах в СССР. Солируют Фил Вудс, Зут Симс и Виктор Фелдман
Наша гостиница в Сочи, «Приморская», стояла у самого Чёрного моря. В каждом номере был небольшой балкон. На вторую ночь нашего пребывания там в номере Джимми Неппера и Джерри Даджена после концерта состоялась вечеринка. Балконная дверь была открыта, чтобы дать доступ тёплому ночному воздух. Фил Вудс стал разглагольствовать о недостатках, которые он усматривал в характере и личности Бенни. Он свободно импровизировал на эту тему в течение некоторого времени под одобрительные хоровые «аминь».
Внешне дерзкий, нетерпеливый, Фил таил в себе романтическую душу. Музыкант с прекрасным слухом, смелым воображением и абсолютным владением своим инструментом, он был не из тех, кто мямлит себе под нос. В кульминационный момент обличительной речи Фил вышел на балкон, протянул руки к морю и усиленным водочными парами зычным голосом провозгласил:
— FUCK YOU, KING!
Этажом ниже Бенни вышел на свой балкон подышать воздухом. Он всё слышал.
Следующий день мы планировали провести на пляже, но на завтраке Джей объявил, что Бенни на двенадцать часов поставил репетицию. Мы расположились в концертном зале под открытым небом на ярком солнце. Бенни провёл несколько часов, заставляя нас проходить, главным образом, те страницы нотного сборника, которые мы вообще не играли. Он ничего не сказал о выходке Фила на балконе, только осыпал нас многозначительными взглядами. Мы не все были на той вечеринке, но наказаны были все.
Бенни объявил «Let’s Dance», свою фирменную тему, и начал «работать» над звуком и атакой Фила. Затем он перешёл к «Blue Skies» и, тыча кларнетом прямо в ухо Филу и играя вместе с ним, стал повторять раз за разом:
— Не так, а вот так!
СЛУШАЕМ: «Let’s Dance» с альбома «The Complete Benny Goodman in Moscow», записанного на концертах в СССР. Солируют Фил Вудс, Зут Симс и Виктор Фелдман.
Фил был немного с похмелья и не был готов к перепалке. Бенни кричал на него:
— Ты просто один из восемнадцати человек в этом оркестре. И я чертовски устал от тебя! Ты думаешь, что ты здесь единственный, кто может свинговать!
Фил сказал позже, что он посмотрел на тяжеловесов, сидящих вокруг него, и не мог припомнить, чтобы подобная мысль могла даже просто прийти ему в голову.
Зут сказал Бенни, чтобы тот оставил Фила в покое.
— Тебе-то какое до этого дело? — спросил Бенни.
— Ты придираешься к моему соседу по комнате! — ответил Зут.
Бенни обратился к оркестру с небольшой речью. Он сказал нам, что не зарабатывает деньги на этом туре. Он утверждал, что некоторые из нас зарабатывали больше, чем он. И сказал, что если у нас были какие-либо нарекания, то нужно было подавать их через Джея Файнгольда. Потом он принудил нас перейти на «When Buddha Smiles». Оркестровка была настолько старомодной, что Мэл начал играть на малом барабане допотопные дроби на «раз-два» с акцентами на сильные доли. Зут обернулся и сказал:
— Не надо этого! А то ему понравится.
Тедди Уилсону на репетиции было нечего делать, но Бенни всё равно держал его там. Он сказал Тедди, чтобы тот потушил сигарету. Тогда немедленно закурил Мэл — и сидел так, уставившись на Бенни. Тот поглядел на него и ушёл за кулисы. Репетиция закончилась.
Джей пытался задержать нас на несколько минут, чтобы объявить программу сегодняшнего вечера, но мы его высмеяли.
— Какой смысл? — спросили мы у него. — Ты знаешь, что Бенни всё это поменяет, как только мы окажемся на сцене.
Пока мы укладывались, Джей сказал Джимми Непперу, что Бенни «понизил» его. Он играл партии первого тромбона, а Бенни захотел, чтобы его место занял Уэйн Андре.
— А что не так? — спросил Джимми.
— Бенни говорит, что ты корчишь ему рожи.
Бенни не знал, что Джимми просто всегда гримасничал при игре.
Пляж в Сочи был сплошным разочарованием. Вода почти невыносимо холодная, и песка не было вообще. Узкий пляж был покрыт камнями величиной с бейсбольный мяч (всякому американцу понятно, что речь о предметах диаметром около 7,5 см. — Ред.). Если вы хотели лечь загорать, то должны были воспользоваться одним из деревянных лежаков, которые были под рукой и сложены в штабели. Зайти в воду было трудно из-за камней под ногами. Люди на пляже очень интересовались нами и гораздо меньше боялись говорить с нами, чем народ в Москве. Когда рядом не было переводчиков, всегда отыскивался кто-то, кто говорил по-английски достаточно, чтобы сделать общение возможным.
Однажды утром в дверь комнаты, в которой я жил с Джо Ньюманом, постучали. Нам представился приятный темноглазый молодой человек. Он сказал, что он басист, и подал мне бутылку русского коньяка и сколько-то рублей.
— Пожалуйста, — сказал он, — возьмите мой адрес. Когда вы вернетесь домой, пришлите мне какие-нибудь басовые струны и подставку (речь о подставке под струны у контрабаса. — Ред.). Я играю в ресторанном оркестре, который не имеет официального статуса. Мне негде купить музыкальные принадлежности.
Это был армянин, который воспитывался в Париже, где выучил английский и французский языки. Он вернулся в Ереван, чтобы повидать отца, когда с международными поездками было проще. С тех пор он не смог получить разрешение вновь покинуть страну. Он приехал в Сочи, потому что он нашёл жизнь там «более европейской». Я обещал послать ему заказанное (что я и сделал, хотя не знаю, дошла посылка до него или нет), а он поводил меня по местным ресторанам и познакомил там с местными музыкантами.
На протяжении всего тура мы отметили, с какой изобретательностью российские джазовые музыканты поддерживали свои инструменты в рабочем состоянии. В большинстве своём музыкальные поставки обычно производились с Запада, но этот канал был открыт только для официальных оркестров. Любители и неофициальные профессионалы довольствовались тем, что могли достать. На басу, который я видел на джем-сешн в Ленинграде, стояли использованные струны от арфы. Саксофонист в Тбилиси показал Джерри Даджену мундштук, который был вырезан из куска дерева. У советских барабанщиков настоящие барабанные мембраны были только на той стороне барабана, по которой ударяют. На другую сторону натягивали бумагу.
В Ташкенте один альтист вручил Филу Вудсу свой инструмент и попросил его высказать замечания. Фил попробовал, затруднился вообще извлечь из него звук, передал его обратно и крепко пожал музыканту руку.
— Примите мои поздравления, — сказал он. — Не представляю, как вам это удаётся.
Мы предполагали, что найдём джазовых музыкантов в России, но мы были удивлены тем, что они знали все новейшие мелодии. До них доходили программы Уиллиса Коновера по Голосу Америки. У российских музыкантов были магнитофоны и хорошие коллекции американского джаза. В Ленинграде один парень рассказывал мне, как много лет назад делал на старом ацетатном рекордере копий записей, вместо недоступных в СССР заготовок ацетатных дисков используя для этого рентгеновские плёнки с пробитыми в центре отверстиями.
Виктор Фелдман, играя на фортепиано на джем-сешнс, спас нас от проявлений нашей неосведомлённости в собственной музыке, так как он знал все новейшие мелодии, которые играли Майлз Дэйвис и Джон Колтрейн.
Энтузиазм среди музыкантов был необыкновенный, хотя нам не пришлось встретиться с какими-либо действительно впечатляющими ансамблями. Они постигали музыку самостоятельно, и всё получалось отлично, но они находились в жёстком для джаза климате. Почти до нашего приезда это происходило без официального разрешения, а кое-где и при активном противостоянии. Советские граждане не могли свободно перемещаться из одного города в другой. Бюрократия любила следить за всеми и не одобряла несанкционированные поездки. Следовательно, музыканты испытывали трудности, когда стремились к центрам событий, чтобы учиться у своих лучших так же свободно, как мы делаем здесь. Бюрократия контролировала рабочие места в России; кроме того, бюрократия всегда довольно консервативна.
В Сочи Джо Ньюман подружился с молодым фэном по имени Валентино, которому Джо подарил подписанный альбом с записями и книгу. Когда они вместе выходили из гостиницы, двое полицейских подъехали на мотоцикле, задержали Валентино, конфисковали его подарки и арестовали. Джо в ужасе побежал в гостиницу, чтобы связаться с Терри Катерманом. Тот по официальным каналам поднял шум, и на следующий день мы увидели среди толпы Валентино, который пришёл провожать нас в Тбилиси. Но он не делал никаких попыток поговорить с нами.
Еда, которую нам подавали в советских гостиницах, как правило, наводила грусть. Она варьировались от безвкусной до едва съедобной, с одним или двумя исключениями. Мясо было жёсткое, кофе скверный, из овощей были капуста и лук-порей. Блюда часто выглядели так, будто их готовили армейские повара. Тёмный хлеб, который нам давали, был сытным и довольно хорош на вкус, поэтому он стал основой моей диеты.
Пища была не только малосъедобной. Для такого большого мужчины, как Джим Максвелл, её просто не хватало. Порции были маленькие, и Джим был счастлив, когда один из нас оставлял что-то на своей тарелке, что он мог позаимствовать. Его продовольственная проблема была решена господином Константиновым, ответственным за наше питание. Этот русский, будучи человеком больших пропорций, увидел как-то, что Джимми выпрашивает у кого-то недоеденный нарезанный стейк, и попросил переводчика сказать ему:
— С этого момента вы получите две порции всего. Я знаю, каково это — быть большим голодным человеком.
Константинов и директор, ответственный за транспорт, маленький круглый человек в помятом костюме, которого мы, в честь прозвища известного бэнд-боя Бенни, именовали «Popsie» («Папулечка»), называли нас «коллектив». Они были озадачены, когда мы не в состоянии были делать что-то все вместе. Например, я обычно приходил на завтрак раньше всех и, спустившись в столовую, обнаруживал стол, уже накрытый на двадцать персон. На каждом из мест была пашотница с яйцом, сваренным «в мешочек». Яйца были обычно недоварены, а поскольку музыканты запаздывали, каждый, спустившись, отправлял яйцо доваривать ещё минуту. Получалось отлично.
«Папулечка» не мог понять, почему у него в автобусе для экскурсии в музей сидит лишь несколько человек. Я объяснял, что мы все разные, и у нас разные интересы, но он продолжал пытаться заполнить свой автобус.
Первый ужин в каждой гостинице обычно обозначался «котлетой по-киевски», имитацией куриной ножки из обваленных куриных грудок. Она должна быть обжарена до хрустящей корочки снаружи, а внутри наполнена сливочным маслом. Мы обычно получали её сыроватой снаружи, а внутри находилось что-то вроде моторной смазки. Очевидно, наука у русских ещё не разработала хороший маргарин.
Через пару недель приёма пищи, где единственной зеленью были несколько ломтиков огурца, мы начали выражать желание некоторого разнообразия в разделе салатов. Наши переводчики смеялись.
— Вы бы приехали сюда зимой, — сказали они. — Тогда и огурцов нет.
В Соединённых Штатах мы привыкли к неограниченному количеству свежих фруктов и овощей; было удивительно, что такая большая страна, как Советский Союз, устроена так, что ни за какие деньги невозможно купить в летнее время головку салата-латука. Мы видели, как люди выстраиваются в очередь за апельсинами. Не было яблок, а о бананах никто не слыхивал.
Еда в Тбилиси была несколько лучше, чем обычно, а в Ташкенте нам подали одно из традиционных узбекских блюд, в основном из риса и овощей, которое я нашёл очень вкусным. В Ленинграде мы обнаружили пару ресторанов, которые предлагали еду лучше, чем гостиничная.
Когда мы вернулись в Москву, главный культурный атташе Роки Степлз (Rocky Staples) и его жена Шарлотта пригласили наш оркестр на ужин в своей квартире на территории посольства США. По дипломатическим каналам они заказали в Дании все пищевые продукты, каких мы не получали во время тура: свежие листья салата, помидоры, морковь, кукурузу, фрукты, орехи и, самое главное, свежее молоко. Нас предупредили держаться подальше от местного молока. Большинство из нас пили минеральную воду в бутылках.
Встречался жидкий йогурт, по плотности что-то вроде пахты, который был довольно приятным и безопасным (видимо, речь о кефире. — Ред.). Я обнаружил, что русские газированные напитки слишком сладкие для моего вкуса. Единственный русский деликатес, который мы все полюбили, было «marozhny» (мороженое). Это было вкусно и доступно везде, куда бы мы ни пошли.
Тедди Уилсон, осторожный со своим желудком, прибыл подготовленным. Один из его чемоданов был наполнен банками консервированных сардин. Он приходил на ужин в первый вечер в каждом новом отеле, печально качал головой и говорил:
— И тут нет поваров.
И удалялся в свою комнату к сардинам до тех пор, пока мы не двигались дальше. К концу тура он выглядел довольно похудевшим.
Тедди всегда представал перед своей аудиторией с благородным достоинством, что идеально соответствовало его элегантной игре. Я был рад узнать, что вне сцены он был тёплый и дружелюбный человек, с ярким интеллектом и прекрасным чувством юмора.
Тедди любил веселье. К нему в комнату часто можно было зайти после концерта. Я всегда заскакивал туда, но никогда не задерживался. У меня нет тяги к алкоголю. Кроме того, я всегда любил вставать рано, так как утро для меня было самым лёгким и приятным временем для знакомства с городами, в которых мы бывали.
Хорошо также, что я не оставался играть в покер. Я знал о картах ещё меньше, чем Зут и Фил, которые постигали тонкости серьезной игры в покер от Джона Фроска. В самолётах, в концертных залах и в гостиничных номерах — всякий раз, когда выпадало время для пары раздач, — эти трое начинали игру, иногда привлекая несколько дополнительных игроков. Джон сказал мне, что он никогда не брал ни рубля у Мюриэль Цукерман на карманные расходы во время всего тура. Он довольствовался своими выигрышами у Зута и Фила.
Любители выпить сидели допоздна и редко являлись на завтрак. Тедди не приходил даже на обед. Во второй половине дня появлялся заметно похудевшим, с серой щетиной на щеках и усталой походкой. Однако к концерту он собирался и появлялся в зале изящным, ярким и словно помолодевшим на двадцать лет. Чтобы разогреться, он проводил несколько минут за фортепиано, и на концерте играл блестяще.
Российские гостиницы преуспели в одном — в подсчёте полотенец. Был большой скандал, когда мы выписывались из «Ленинградской» после первой недели в Москве. Горничные обнаружили пропажу нескольких полотенец. В вестибюле открыли чемоданы, и потерянные тряпки были обнаружены и конфискованы. Самое неприятное, что это были дешёвые, ветхие полотенца. К коллекционированию таких сувениров русские относились с осуждением.
Джо Ньюман, мой сосед по комнате, часто просыпался в ночной жажде покурить. Однажды ночью он задремал во время курения и прожёг небольшое отверстие в своей простыне… и одно большое в моём душевном покое. Мой сосед по комнате оказался пожароопасен! Гостиница выставила Джо счёт за простыню, прожжённую сигаретой, и за грошовую стеклянную пепельницу, которая треснула, когда он оставил на ней горячий дорожный утюг. Джо заплатил, но потребовал квитанцию, так как с него запросили слишком много. Негодуя, он ждал в вестибюле, пока горничная принесла её. И носил квитанцию в чемодане до конца тура.
Перелёты в Советском Союзе не были роскошью. Самолёты, разработанные так, чтобы, при необходимости, их можно было быстро переделать для военного использования, были гораздо менее комфортабельными, чем западные лайнеры. У них были пластиковые носы с отсеком для штурмана и двери военного образца с высокими порогами. Сиденья были жёсткие и стояли близко друг к другу. Пилоты летали по-военному. Они резко бросали самолеты вниз на взлётно-посадочные полосы и сажали их с мощным «БАМ!».
По каким-то причинам самолеты всегда парковались далеко на лётном поле. В аэропортах без автобуса идти до терминалов было довольно далеко. Я был рад, что привёз колесико для моего контрабаса.
В аэропорту Сочи мы ждали целый день улучшения погоды в Тбилиси. Этот город находится в горной стране. Жёсткие боковые ветры создавали там условия, опасные для посадки. После тринадцатичасового высиживания в зале ожидания сочинского аэропорта нас отвезли обратно в гостиницу, и мы не выходили из неё до следующего дня. К счастью, оказалось, что это наша единственная проблема с погодой в течение всего тура.
Когда мы приземлились в Тбилиси, ветры по-прежнему были очень сильны. У меня вырывало контрабас из рук, когда мы вышли из самолёта. Сквозь свист ветра мы услышали, как кто-то зовет:
— Джордж Авакян!
Три армянских журналиста бежали к нам через взлётно-посадочную полосу. Они слышали, что Джордж был с нами, и пришли, чтобы приветствовать его. Джордж сказал им, что «Интурист» поместил его в другой гостинице, отдельно от оркестра, а они ему:
— Не волнуйтесь, поехали с нами.
Они усадили его в свою машину, отвезли в нашу гостиницу и устроили его в номере.
На следующий день местная газета опубликовала сделанное газетчиками огромное изображение Джорджа, Джойи Шеррилл и Джина Аллена. Из-за этой фотографии на Джорджа обрушился поток армян, которые приехали в гостиницу, чтобы посмотреть на него. Ему было привычно давать автографы на трёх разных языках, используя американский, кириллицу и армянский алфавит. Армяне в Тбилиси кричали:
— Забудь русский!
Джордж на армянском языке увещевал их быть осторожными с тем, что они говорили публично; могли услышать русские. Армяне сказали:
— Пошли бы они. Мы не боимся.
Родители Джорджа жили в Тбилиси (Тифлис) до тех пор, пока ему было около семи лет. Его мать рассказала ему, где располагался дом, когда-то принадлежавший им. Однажды утром Джордж, Джо Уайлдер и я решили разыскать его. По прошествии сорока лет улица была перенумерована, но, следуя указаниям его матери, мы легко нашли этот дом. Джордж, говоря по-армянски, спросил некоторых людей во дворе здания, помнил ли кто его родителей. Они нашли старую женщину, которая жила там с тех пор и помнила Джорджа ребёнком.
Наш визит вызвал много волнений, и люди просили, чтобы мы посмотрели все комнаты дома, который был разбит на несколько квартир. Джорж мало чего помнил, но нам было интересно увидеть изнутри дома обычных людей. Джордж всё фотографировал. Он сказал мне позже, что его мать была в восторге от снимков.
[Гитарист] Тёрк Ван Лэйк тоже говорил немного по-армянски. Он и Джордж стали тайным каналом связи для армян, которые хотели передать приветы родственникам в Штатах. Вокруг нашей гостиницы всё время ходили некоторые из них, ожидая, чтобы поговорить с Тёрком и Джорджем. Тёрк также должен был встретиться со своей тётей Галипсе из Еревана (нам не удалось найти соответствие этому имени среди армянских имён. Однако Билл Кроу — не лингвист, он многие слова и названия пишет весьма приблизительно, на слух: так, Тбилиси он везде в тексте называет «Тблиси». — Ред.). Его мать нашла её незадолго до нашего тура, после пятидесяти лет разлуки. Терри Катерман организовал для тёти Тёрка и её сына поездку в Тбилиси, чтобы те встретились с ним и побывали на концерте.
Тбилиси предоставил нам возможность первой встречи с другой культурой в Советском Союзе. Хотя эти люди — лояльные советские граждане, они прежде всего ощущают себя грузинами, а не русскими. Они дают вам знать это сразу. (Сталин, грузин, всё ещё был героем в Тбилиси). Город очень старый, расположен вдоль реки Кура (Билл пишет «Дура». — Ред.) и на прилегающих с трёх сторон склонах гор. Прогуливаясь по его улицам, я испытывал чувство, будто время остановилось. Город, вероятно, не сильно отличался от того, как он выглядел несколько сот лет назад.
Услышав хор голосов, исходящих из открытых дверей собора, я вошёл в тенистый мощёный внутренний дворик и стал за лианами древней глицинии, где мог слушать, не будучи замеченным. Шло православное богослужение. Вся община, главным образом мужчины, подпевала в ответ. Сила и звучание голосов приводили в восторг. Я стоял там, пока всё не закончилось, а затем побрёл обратно в наш отель, в ХХ век.
Официально в Советском Союзе религия не была запрещена, но и не поощрялась. Некоторые церкви в Москве и Ленинграде действовали, но многие стали музеями, школами и тому подобным. Мы видели одну, которая была превращена в электростанцию. Казалось, что в Грузии признание церкви более официальное. Наши гиды отвезли нас на экскурсию за пределы Тбилиси, в старый монастырь, где мы встретили священников с длинными бородами, в традиционных одеяниях и шляпах с квадратной тульей.
Виктор Фелдман снял несколько киноплёнок, которые стали популярны на вечеринках в Штатах из-за одной сцены. В то время как Бенни разговаривал со священниками за пределами стен монастыря, подошёл маленький ребёнок и протянул руку за подаянием. Бенни полез в карман, вытащил горсть русских монет, поворошил их и выбрал одну, чтобы дать ребенку. Когда Виктор показал фильм, он запустил проектор обратным ходом с места, где руки Бенни находятся над монетой, придав этому противоположный смысл, будто он берёт монету обратно и возвращает её себе в карман.
На протяжении всего тура Виктор занимался розыгрышами. Его любимым инвентарём была пластиковая имитация лужи рвоты, которую он держал скатанной в кармане. Он всюду притворялся, что его тошнит: на самолетах и в автобусах, в вестибюлях гостиниц и в ресторанах. Но в Киеве он попал в больницу с тяжёлым случаем дизентерии. После этого он прекратил развлечения со своей поддельной рвотой. Это уже больше не казалось смешным.
На обратном пути из монастыря наш грузинский гид указал на череду невысоких холмов к югу от нас.
— Видите пещеры в этих холмах? — спросил он. — Вот где многие горожане Тбилиси жили, когда пришли персы и захватили город.
Он рассказал, что Грузия, покоясь между Чёрным и Каспийским морями, была многократно захвачена, поскольку империи как с севера, так и с юга двигались через Грузию на пути к завоеванию новых территорий. Он сказал, что грузины всегда ждали, пока оккупационные силы станут коррумпированными и слабыми, чтобы затем сбросить их и вернуться в свою столицу. У меня сложилось впечатление, что он считает нынешнюю ситуацию ещё одной оккупацией иностранной державой и ожидает своего часа.
В Тбилиси мы проводили свободное время в течение дня по-разному. Безусловно, мы все совершили много ознакомительных прогулок, и многие из нас подружились с местными музыкантами. Некоторые из них организовали джем-сешн в Тбилисском политехническом институте, где мы в один прекрасный день играли в течение нескольких часов с полудюжиной грузинских джазовых музыкантов, и нас слушала большая толпа студентов и преподавателей.
Как-то, когда нас днём привезли искупаться в Тбилисском озере (Тбилисском водохранилище. — Ред.) мы чуть не потеряли одного из наших переводчиков. Джим Максвелл развлекался с Надей. Когда они возились на мелком месте, он поднял её, как ребёнка, и окунул в воду. Он не знал, что она не умеет плавать, и что у неё к тому же больное сердце. Она потеряла сознание. Галя, её коллега, примчалась с какими-то таблетками, и через пару минут Надя пришла в себя. Она была в порядке, но мы были очень напуганы. Джим после этого чувствовал себя ужасно.
На другой день нам устроили закрытое выступление Ансамбля народного танца Грузии в их театре. Всё шоу было предназначено для нас. Затем для нас танцевали дети, которые учились перед вступлением в этот ансамбль. Это были грузинские народные танцы, исполненные на высоком художественном уровне. Танцоры радостно, с достоинством и чёткостью пролетали по сцене. Традиционные костюмы были изумительные, весь спектакль вызывал восторг. Нам особенно понравился боевой танец, в котором воины кружились и проворно ударяли своим оружием по щитам друг друга, выполняя при этом сложные танцевальные движения. Удары металла о металл вызывали снопы искр, которые дождём летели на затемнённую сцену.
Так как Джей сказал нам, что после этого Бенни хотел немного поиграть для местных джаз, некоторые из нас принесли свои инструменты. Когда танцы закончились, Мэл, Тёрк и я собрались в центре сцены, поскольку туда выкатили фортепиано для Джона Банча. Бенни, Джо Ньюман и Джимми Неппер достали свои инструменты. Танцоры, которые переоделись в свою обычную одежду, столпились вокруг, чтобы послушать. Бенни выглядел озабоченным.
— Нет, нет, — сказал он. — Мы хотели бы сделать фотографии. Они могут снова надеть свои костюмы и загримироваться?
— Бенни, — сказали мы, — не проси их сделать это! Неужели ты не понимаешь, сколько это займёт времени и труда?
Нам хотелось, чтобы они могли расслабиться и получать удовольствие.
Бенни неохотно согласился, и мы начали играть «Caravan». Джо Ньюман сыграл огненное соло на фоне риффа, который играли Бенни и Джимми. Когда Джимми Неппер начал свой квадрат, играя его с закрытыми глазами, Бенни увидел фотографов, спускающихся по проходу. Он чуть не сбил Джимми, оттолкнув его в сторону, чтобы принять позу для фотографов в передней части сцены. Мэл и я посмотрели друг на друга в недоумении.
Когда мы закончили, Бенни начал назойливо требовать чтобы хоть один или два танцора переоделись в свои костюмы и сделали макияж для нескольких снимков.
В этом ансамбле были двое мужчин, которые исполняли танец с ручными барабанами. Бенни заставил одного из них играть с нами для дальнейшей съёмки. Вместо музыкального подарка это превратилось в фотосессию. Мэл, Джон Банч и я отказались продолжать быть частью такого проявления невежливости. После того, как танцевальным ансамблем от всей души было дано такое искреннее выступление, мы почувствовали, что Бенни обошёлся с ними просто подло. Вместо того, чтобы подарить им в ответ нашу лучшую музыку, он, казалось, был заинтересован только в том, чтобы сделать рекламные снимки. Мы собрались и поехали обратно в гостиницу.
Прежде чем уйти, Бенни сыграл ещё одну пьесу с Джо, Джимми и Тёрком. Он жаловался на «непрофессиональное поведение» тех из нас, кто бросил его.
Подобный номер он совершил после первого концерта в Москве, сказав некоторым из нас взять свои инструменты на вечер по случаю дня его рождения, который был устроен в американском посольстве. Даже если бы мы были гостями на этом вечере, мы были бы не против немного поиграть, но Бенни поступил с нами, как если бы это была заказанная им клубная вечеринка в складчину, с неоплачиваемым оркестром. Мы были рады, когда он отправился поговорить с послом и оставил нас играть без него. Он был неисправим, когда дело касалось развлекательного мероприятия. Мы научились избегать джем-сешнз, где он должен был принимать участие. Нам могло бы быть весело вместе, если бы он только играл; но он не мог перестать быть боссом, называя мелодии и указывая, кто должен был играть, когда и как долго. Для него паблисити всегда было важнее, чем сама музыка.
Самым новым и самым современным сооружением в Тбилиси было здание радио, которое находилось на вершине одного из холмов города. Внутри был большой ресторан с превосходным обзором. Туда после нашего последнего концерта в Тбилиси мы были приглашены грузинской филармонией на банкет.
Когда утром было объявлено о вечеринке, Зут и Фил спланировали свой день так, чтобы быть в хорошей форме для полуночных торжеств. В 10 часов утра мы сели в «Папулечкин» автобус, чтобы он отвёз нас за город в ресторан за пределами города на обед с шашлыком. Зут и Фил решили воздержаться от принятия каких-либо крепких спиртных напитков и во время обеда ограничили себя единственным бокалом вина.
Вернувшись в отель, Фил, прежде чем мы пошли на концерт, захотел в холле заглянуть в буфет, просто, чтобы предупредить приступы голода до начала вечеринки. Зут не был голоден и вернулся в комнату.
Когда спустя полчаса Фил открыл дверь в их комнату, он обнаружил Зута сидящим в кресле, уставившись в шляпу, которую он поместил в середине комнаты. Он бросал в неё игральные карты. Карты были разбросаны по всему полу. Рядом с ним стояла пустая бутылка из-под виски. Он набрался вдребезги. Когда он прибыл в концертный зал, это был человек-праздник.
После спиртного у Зута обычно появляется желание потанцевать и посвинговать. Он часто пользовался этим, чтобы создать нужное настроение для игры. Если он заходил слишком далеко, то терял потрясающую беглость пальцев, которая обычно у него была — но он всё ещё мог придумывать красивые фразы. И до тех пор, пока он мог дуть в свой инструмент, он всегда свинговал. Он гордился тем, что в состоянии играть независимо от того, сколько он выпил.
Он однажды сказал мне, что его отец, водевильный танцор, был остановлен во время сухого закона двумя полицейскими Лос-Анджелеса, которые обвинили его, что он в нетрезвом состоянии. Они экспромтом провели тест на трезвость, приказав ему ходить по краю тротуара. Зут сказал, что его отец действительно набрался, но он не только ходил по обочине: он отбивал на ней чечётку! Полицейские рассмеялись и отпустили его.
На концерте в Тбилиси остальные в оркестре сошлись на том, что мы делаем серьёзное дело, выполняя свою работу. Мы научились понимать, что не следует выражать восторг от своей игры, иначе Бенни ведёт себя так, будто мы требуем у него денег. А Зут был подвыпивший и готов был свинговать. И хотя он выглядел слегка затуманенным, он с удовольствием играл свои партии, отчего и остальные из нас чувствовали себя лучше. Он хлопал в ладоши на слабую (вторую) долю и вопил как ковбой, когда свинговала медная группа. Бенни несколько раз напомнил ему, что они записывают концерт, но Зут не унимался.
Бенни объявил номер септета (ритм-группа из четырех человек, Виктор Фелдман, Джо Ньюман и он сам). Мы сгруппировались так, чтобы играть прямо у кресла Зута, в правом конце секции саксофонов. С первыми звуками септета вступил и Зут. Бенни отыграл несколько квадратов, и Зут тоже принялся импровизировать. Это был замечательный октет, но Бенни решил пресечь этот маленький порыв спонтанности.
Он объявил «Stealin’ Apples», старую аранжировку Флетчера Хендерсона на классическую тему Фэтса Уоллера. Мы это играли не часто, и Бенни правильно предположил, что у Зута могут возникнуть проблемы в «хорусе» саксофонов, где у него была ведущая партия. Конечно же, Зут «проковырял» несколько тактов. Во время аплодисментов Бенни метнул в него свой знаменитый «луч» (холодный неодобрительный взгляд, который Бенни Гудман неподвижно устремлял на солиста, если был недоволен. — Ред.). Зут лучезарно улыбнулся Бенни и отмазался:
— Мне отсюда нот не видно!
СЛУШАЕМ: «Stealin’ Apples» с альбома «The Complete Benny Goodman in Moscow», записанного на концертах в СССР. Солируют Фил Вудс, Зут Симс и Виктор Фелдман
ОГЛАВЛЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ БИЛЛА КРОУ
