ОГЛАВЛЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ БИЛЛА КРОУ
От редакции. «Джаз.Ру» продолжает публикацию обширного мемуарного очерка, который контрабасист Билл Кроу написал в 1986 о первых гастролях американских джазовых звёзд в СССР. 55 лет назад, летом 1962 г., Билл Кроу больше месяца путешествовал по Советскому Союзу в составе оркестра Бенни Гудмана, в котором легендарный кларнетист свинговой эры собрал буквально весь цвет нью-йоркского джаза тех лет. В первой части Билл, который ещё совсем недавно регулярно выступал (в декабре 2017 ему должно исполниться 90 лет!), подробно описал предысторию тура — формирование оркестра и репертуара для этих гастролей «джазовой дипломатии», которые спонсировал Государственный департамент США.
Сегодня — вторая часть воспоминаний, которые подготовили к публикации переводчик Георгий Искендеров, редакторы Михаил Кулль и Гдалий Левин, а также фоторедакторы Геннадий Шакин и Рафаэль Аваков. В публикации использованы уникальные, ранее не публиковавшиеся фотографии, которые в ходе гастролей Гудмана в СССР делал фотохудожник Евгений Явно (1894-1971). Их предоставили Ирина Высоцкая (Явно) и Игорь Высоцкий, живущие в США.
«Джаз.Ру» посвящает публикацию светлой памяти Рафа Авакова (1944-2017), который сыграл важнейшую роль в подготовке этого текста к первой публикации на русском языке и ушёл из жизни 30 июня.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало в выпуске от 29 июня.
Мы появились на музыкальном шоу The Bell Telephone Hour 27 апреля 1962 с ещё не сформированной группой труб. Ветераны [оркестра телешоу] Tonight Show Док Северинсен и Кларк Терри эти пробелы заполнили. Мы играли «Let’s Dance», «Mission to Moscow», «Clarinet a la King», пьесу квартетом, и сопровождали Анну Моффо, которая спела «Embraceable You» и «’S Wonderful». Сол Ягед пришёл в телевизионную студию, чтобы послушать. По правде сказать, Бенни был очень озабочен в тот день и играл не так хорошо, как на репетициях, но, когда я зачехлял контрабас, Сол подошёл с сияющими глазами и произнёс:
— Вот почему они называют его Королём!
АУДИО: слушаем «Mission to Moscow» с альбома «Benny Goodman in Moscow», 1962
Помимо ежедневных репетиций, нам было нужно многое сделать, чтобы подготовиться к поездке. Бенни послал нас на Парк-авеню в шикарный мужской бутик Александра Шилдса примерить оркестровую униформу. Затем мы получили добро органов безопасности, паспорта и инструкции Государственного департамента. Хит Бауман (Heath Bowman) и Том Так (Tom Tuck) из Бюро по делам образования и культуры провели день, давая нам представление о том, чтó нас может ожидать в Советском Союзе; на одну из репетиций они пригласили врача, чтобы сделать нам прививки от оспы, столбняка и тифа.
В рамках культурного обмена в Нью-Йорке был Ансамбль песни и танца Украины. У нас была специальная репетиция в Большом зале в «Эссекс Хаус», и танцоры были доставлены туда, чтобы встретиться с нами. Некоторые из них пританцовывали под джаз, к удовольствию фотографов прессы.
Непосредственно перед началом тура, мы узнали, что секретарь Бенни, Мюриэль Цукерман (Muriel Zuckerman), намеревается платить нам в России чеком в конце каждой недели. У большинства из нас были семьи, а в России не было бы никакой возможности обналичить чеки или переслать деньги домой. Мюриэль — твёрдая, как скала, маленькая леди, давно связанная с Бенни, — видимо, нашла наши возражения против её плана неразумными. Мы подняли шум, Госдепартамент заступился, и Мюриель нашла возможность организовать отправку авансов семьям тех из нас, кто этого требовал.
Бенни связался с Клифтоном Даниэлем, тогда главой московского бюро «Нью-Йорк Таймс», чтобы спросить его о каких-либо предложениях, способствующих укреплению отношений с русскими, и стимулированию их интереса к джазу. Даниэль сказал ему, что джазовые записи с трудом попадают в Россию. Он сказал, что если Бенни захочет послать ему несколько альбомов, он сделает так, что они попадут в какую-нибудь библиотеку или культурный центр, где русские будут иметь к ним доступ. Бенни решил, что это хорошая идея, и послал Даниэлю коробку пластинок для дальнейшей доставки их в надлежащие руки. К изумлению Даниэля, Бенни прислал также счёт за эти пластинки, который «Таймс», в конечном итоге, оплатила.
Мои чувства к Бенни во время репетиционного периода были весьма позитивными. Он бывал немного высокомерным и придирался к некоторым парням по пустякам (он всё пытался заставить Джо Ньюмана сидеть ровнее). Но мне нравился этот оркестр, и на Бенни лежала ответственность за его единство. Я с нетерпением ждал, чтобы быть в нём и играть хорошую музыку.
ДАЛЕЕ: продолжение второй части воспоминаний Билла Кроу о гастролях по СССР с Бенни Гудманом
Нашей первой работой после Нью-Йорка были танцы 18 мая в одном из колледжей Университета штата Иллинойс, а затем 19 мая мы полетели в Сент-Луис на концерт в «Киль Аудиториум». В гостинице в Сент-Луисе за час до начала концерта мне позвонил Бенни:
— Старик, я дал тебе партитуру дуэта, написанного Аароном Коплендом. Тебе удалось посмотреть её?
Я сказал:
— Я просмотрел, но мы никогда это не репетировали.
— Да там нечего делать, старик. Вечером попробуем.
У меня замерло сердце. Моя партия вся была для исполнения смычком половинными нотами в верхнем регистре контрабаса. Зная любовь Копленда к диссонирующим интервалам, я забеспокоился. Я не имел ни малейшего представления о том, как моя партия связана с партией кларнета, которую я никогда не слышал, и не был в восторге от того, что мне предстоит пялиться в ноты перед парой тысяч слушателей. Я попросил Бенни повременить день, чтобы мы могли прорепетировать вместе. Он сказал что-то уклончивое и положил трубку.
Конечно же, после второго номера на концерте в тот вечер он объявил эту проклятую вещь, и я проковылял через неё в ярости от ощущения ловушки. Бенни, конечно, помнил свою партию. Я же утешал себя, говоря:
— Ну, по крайней мере, я теперь знаю, что это такое.
Усердно поработав, я освоил свою партию, но Бенни больше никогда не играл это, пока я был в этом оркестре.
После Сент-Луиса мы полетели в Сан-Франциско с остановкой в аэропорту Лос-Анджелеса, чтобы подхватить вибрафониста Виктора Фелдмана, которого Бенни добавил для септетных номеров. 20 мая в Сан-Франциско на концерте в оперном театре за кулисы пришёл Каунт Бэйси, чтобы поприветствовать нас. Нам было приятно, когда он сказал, что ему понравилась наша ритм-секция.
В Сан-Франциско Джо Ньюман, мой сосед по комнате в этом туре, пригласил меня в дом своего брата Элвина. Джо сказал, что его невестка Лилиан была известна своими кулинарными способностями. Однажды он прихватил к её столу несколько чемпионов-едоков из оркестра Бэйси, и она с лёгкостью накормила их.
Когда мы вошли в её приятную гостиную, Лилиан, крупная симпатичная дама, сидела на диване, водрузив на кофейный столик ногу в шлёпанце.
— О, Джо, — завопила она, — ты привёл кого-то, когда у меня проблемы с ногой, и я не в состоянии по-человечески принять вас! На этот раз довольствуйтесь тем, что есть! Я не была настроена сегодня готовить. Все, что у меня есть, — остатки!
Тем, что у неё «осталось», оказалось: половина окорока, жаркое, два вида картофеля, фасоль, зелень, овощи, салат, кукурузный хлеб и различные гарниры. Создавалось впечатление, что она готовила на неделю. Пришёл домой Элвин, и мы все сели за стол. Джо и Элвин оба некрупные мужчины, но Джо — всегда коротко стриженный и немыслимо энергичный, что проявлялось в его смехе и в его музыке. Его брат был спокойным, упитанным и ел за двоих.
После того, как мы подобрали всю еду, Лилиан немного повеселела и взяла с нас обещание вернуться, когда она будет чувствовать себя лучше и сможет приготовить нам что-то более существенное.
— Теперь приходите снова в любое время, когда будете в городе, — сказала она мне. — Вам не обязательно быть с Джо. Просто прыгайте в такси и прямо к нам.
Мы дебютировали в Сиэтле 21 мая, и нам понравилось на Всемирной Ярмарке. Я был особенно рад играть в моём родном штате. Я вырос в Кёркленде, по другую сторону озера Вашингтон от Сиэтла.
Многие из моих старых друзей пришли навестить меня. Рабочий график у оркестра не был тяжёлым, поэтому у меня было время осмотреть ярмарку и город, в котором я не был в течение многих лет. Несколько ребят из оркестра купили гигантскую сувенирную открытку Всемирной Ярмарки и, покрыв её подписями и остротами, послали в музыкантский «Бар Джима и Энди» в Нью-Йорке. Мы хорошо проводили время вместе, но концерты начинали становиться всё тяжелее.
Бенни превращался именно в такого бэндлидера, о каком я уже был наслышан предостаточно. Он не жил с нами в одном отеле. Мы видели его только на работе. Он стал вести себя сурово, как строгий надсмотрщик. Он стал делать то, что не принято в музыкальном мире: на ходу менял темпы, заменял солистов, при этом бросая на нас свирепые взгляды с резкими окриками. Несмотря на то, что наш возраст колебался от 29 до 49 лет, он называл нас «boys» (мальчиками), а [вокалистка] Джойя [Шеррилл] была «the girl» (девочкой). Его манера поведения указывала, что в силу своего звёздного положения, богатства и власти он уверовал в своё превосходство над нами, простыми смертными.
Легко понять, как человек может начать слишком высоко себя ценить, когда он находится на пике популярности у публики. Имея тысячи поклонников, приветствующих каждую сыгранную вами ноту, и шумно жаждущих видеть вас, куда бы вы ни шли, легко раздуть своё эго. Но это было давно, когда Бенни был суперзвездой, в 1930-40-е годы. В 1962 г. он ещё занимал уважаемое положение в музыкальном мире, но у него было время перерасти манию величия, которой он мог заболеть от массового поклонения подростков Эры Свинга. Однако оркестр не воспринимал самомнение Бенни. Мы воздавали ему должное за его заслуги и чтили его музыкальность, но при этом уважали и себя. Мы хотели, чтобы с нами обращались как со зрелыми профессионалами.
В России Бенни также хотел жить в отдельных гостиницах, и когда в «Интуристе» ему сказали, что это невозможно, он настоял, по крайней мере, на том, чтобы не жить на том же этаже, что мы. В столовых он и его семья всегда питались за отдельным столом. Это не беспокоило нас, так как Бенни был не самым лучшим собеседником и неопрятным едоком. Но в один прекрасный день мы спустились на обед в нашей гостинице в Киеве и обнаружили, что мы были перемещены к его столу для совместного приёма пищи. Это — для нанятой им киногруппы, чтобы сделать для него съёмки: мы должны были представлять одну большую счастливую семью, с Бенни в роли доброжелательного отца.
В Сиэтле Бенни начал возиться с номерами Джойи [Шеррилл]. К нему из Нью-Йорка прилетал Боб Принц, который написал для неё две новые партитуры. Мы использовали одну из них только в двух выступлениях. У Бенни даже не было партитуры второй вещи. Он спросил Джойю, знает ли она слова каких-нибудь песен из его старого сборника. В этих оркестровых аранжировках обычно был лишь один вокальный квадрат.
Джойя пресекла эту идею в самом зародыше:
— Мистер Гудман, у меня есть свой репертуар и песни, которые я собираюсь петь. Я была приглашена в эту поездку, будучи певицей с именем. Я не вокалистка этого оркестра.
Это было началом окончательного охлаждения отношений между Бенни и Джойей. И уже к концу недели в Сиэтле она, Тедди Уилсон, Джимми Максвелл и несколько других заговорили об уходе. Мэл Льюис сказал им:
— Вы, ребята, не понимаете Старика. Мы прекрасно ладим с ним. Он играет на своём инструменте, я — на своём, мы оба делаем хорошее дело, и с ним всё в порядке. Все неправильно понимают его.
Джимми Максвелл рассмеялся.
— Посмотрим, что ты скажешь мне в последнюю неделю в Москве, — сказал он.
Государственный департамент сдвинул горы, чтобы получить от Москвы добро на тур Бенни, и не хотел бы дать русским повод передумать. Бунтарей убедили притихнуть.
Бенни не чувствовал ни нас, ни публику. Казалось, ему некомфортно с толпами, которые пришли, чтобы слушать нас, и он делал такое, что их смущало. Иногда, подняв руку перед началом дирижирования, когда оркестр уже был в готовности к игре — инструменты наготове, амбушюры напряжены, взяты вдохи — он стоял там в течение длительного времени с поднятым указательным пальцем и полузакрытыми глазами в ожидании. Возможно, он думал о темпе, но кто мог это знать? Однажды я засёк время. Сорок секунд ожидания! Это было слишком большое «мёртвое время» для паузы на сцене. Публика начинает волноваться, а потом начинаются призывы замолчать от тех, кто думал, что Бенни ждёт полной тишины. Иногда он заканчивает эти длинные паузы небольшим коротким отсчётом, будто он только что очнулся от дремоты, и задаёт темп.
На одном концерте Бенни, собираясь начать мелодию, заметил, что я жую жвачку. Он подошёл ко мне и сказал, чтобы я выбросил её. Я перестал жевать и дал понять, что готов играть. Его это не удовлетворило.
— Ладно, старик, я подожду, — сказал он.
Я не хотел лепить резинку на пюпитр, и не собирался совершить путешествие за кулисы, так что я проглотил её и покосился на него, и он продолжил программу. Его щепетильность с резинкой позабавила меня, так как он частенько отхаркивался и сплёвывал прямо на сцену, а иногда стоял перед оркестром с отсутствующим взглядом, исследуя пальцем глубины ноздрей или задний шов брюк. Мэл Льюис иногда хрюкал, когда Бенни совершал такое. Одной из обычных проблем Джея Файнгольда перед концертами было проследить, чтобы Бенни не вышел на сцену с расстёгнутой ширинкой.
Джон Фроск был на гастролях Бенни по Дальнему Востоку и снял на киноплёнку, как он ковыряется в носу и почёсывает зад, выступая перед королём Сиама (Таиланда. — Ред.). Когда NBC готовила специальную телевизионную передачу об этом туре, Джон заметил одному из продюсеров, что у него есть кое-какие съёмки. К нему домой был отправлен гонец на мотоцикле, чтобы забрать их. Продюсер передачи позвонил на следующий день Джону и сказал:
— Вы с ума сошли? Ничего из этого использовать нельзя!
В Сиэтле Бенни продолжал приставать к секции труб. Без объяснения причин он передавал ведущую партию от одного музыканта другому. В довольно грубой манере он мог отобрать соло у одного и передать другому. Он мог дождаться, когда Джо Уайлдер встанет, готовый играть соло, указанное в его партитуре, а затем жестом усадить его обратно и указать на Джо Ньюмена.
Бенни имел репутацию перфекциониста, но я не помню, чтобы он давал нам какие-либо полезные предложения по улучшению музыки. Все были преисполнены энтузиазмом играть как можно лучше, но мы никогда не знали, какими критериями руководствовался Бенни. Если бы он был чем-то недоволен, мы бы разобрались, убрав соло, партию или всю аранжировку, но он редко говорит, что ему не понравилось, или что бы он хотел вместо этого.
Бенни никогда не считал нас коллегами по музыке. Время от времени он мог быть дружелюбен, но всегда находил нужным напомнить нам, что мы наняты им на работу. Он заслуживает большого уважения за то, что в 1930-х гг. послушал совет Джона Хэммонда провести расовую интеграцию в оркестре в то время, когда белые оркестры не принимали чёрных музыкантов. Однако, поработав на него, я бы не рискнул назвать его либертарианцем. Он относился ко всем, как к рабам — независимо от расы, вероисповедания или национального происхождения.
Будучи хорошим оркестром, мы не могли понять, почему Бенни не даёт нам просто играть, c его соло и его поклонами. Если бы он пошёл на это, тур был бы «куском торта» для него. Вместо этого, он, казалось, всегда был настороже, как будто мы были в оркестре по принуждению, а он должен был предупредить возможный мятеж. Он редко был удовлетворён качеством оркестра, и, казалось, возмущался прекрасной работой большинства своих солистов. Он одобрял Зута [Симса] и Джо Ньюмана, и это всё.
К концу тура большинство из нас почувствовали себя обманутыми и были возмущены, а со стороны Бенни было несколько случаев серьёзного недовольства. Тем не менее, мы играли много хорошей музыки. Позже [альт-саксофонист] Джерри Даджен сказал:
— Независимо от того, что творил Бенни, у меня было лучшее место в зале — прямо между Зутом [Симсом] и Филом [Вудсом]. Там я был как на небесах!
Мы гордились этим оркестром и не могли понять, почему Бенни, по всем признакам, не разделяет этого чувства.
АУДИО: слушаем «Let’s Dance» — пьесу, которая традиционно открывала концерты Бенни Гудмана — с альбома «Benny Goodman in Moscow», 1962. Солируют Бенни Гудман на кларнете, тенор-саксофонист Зут Симс, вибрафонист Виктор Фелдман и альт-саксофонист Фил Вудс.
Нам поначалу сказали, что мы вылетаем в Москву из Сиэтла по полярному маршруту, но в Сиэтле Джей сказал, что сначала мы собираемся вернуться в Нью-Йорк. Мы полетели на восток 27 мая и снова остановились в Чикаго, где у Бенни в аэропорту была короткая встреча с матерью. Предполагали, что Бенни изменил маршрут, только чтобы получить возможность увидеть её снова. Но в Нью-Йорке мы обнаружили [пианиста] Джона Банча и [тромбониста] Джимми Неппера, ожидавших нас в аэропорту, чтобы присоединиться к оркестру. Оказывается, Бенни решил, что Тедди Уилсон играл недостаточно «современно» для оркестра и нанял Джона, планируя использовать Тедди только в квинтетных и септетных номерах.
Джон не хотел ехать в Россию. [Барабанщик] Чарли Мастропаоло, который побывал там с [телезвездой] Эдом Салливаном, сказал ему:
— Это наиужаснейшее Богом проклятое место из тех, где я когда-либо был. Если Бенни хочет, чтобы вы поехали, вы уж потребуйте много денег.
Когда Бенни позвонил ему из Сиэтла, Джон назвал хорошую цифру, и Бенни сидел на линии в течение получаса, торгуясь за пятьдесят баксов.
Ребята из Государственного департамента рвали на себе волосы, пытаясь в последнюю минуту оформить документы на Джона и Джимми Неппера. Когда Неппера выпихнули из оркестра, он упомянул о своём разочаровании другу-адвокату. Адвокат, видимо, позвонил Бенни в Сиэтл и сказал ему, что он несёт ответственность за зарплату Джимми. Во всяком случае, Джим получил звонок из Сиэтла, извещающий его о том, что ему следует встретиться с нами в Айдлуайлде (прежнее название нью-йоркского аэропорта им. Кеннеди. — Ред.). Так из группы тромбонов исчез Джим Уинтер, а Джимми Неппер прилетел в Россию вместе с нами.
Когда мы прибыли в Айдлуайлд, у нас было некоторое время между рейсами, но недостаточно, чтобы поехать куда-нибудь. Каждый позвонил, чтобы попрощаться с семьёй и друзьями. В VIP-зоне аэропорта делегация чиновников из «Месткома 802» (нью-йоркского отделения музыкантского профсоюза. — Ред.) устроила нам прощальный вечер с музыкой, представленной оркестром Бобби Хакетта.
Представитель компании «Селмер» принёс в аэропорт новые саксофоны для Тома Ньюсома и Джина Аллена, чтобы они играли на них во время тура по России. Бенни хотел, чтобы группа саксофонов играла на новых «Селмерах», и уже уговорил Зута Симса, чтобы тот не брал с собой любимый тенор, старый инструмент, который звучал великолепно, но выглядел очень жалко: лак с него давно сошёл, оставив местами кляксы коррозии и тусклых пятен. Зут сходил в музыкальный магазин на 48-й улице в Нью-Йорке, указал на новый «Селмер» и сказал:
— Дайте мне вот этот.
Он купил, даже не попробовав его. Ему он не нравился так, как его любимый старый, к которому он вернулся, когда тур был закончен. Новый был украден накануне следующего Нового года, когда он оставил его в автомобиле перед «Баром Джима и Энди».
У Джерри Даджена уже был новый альт «Селмер», который он приобрёл некоторое время назад во время работы с Бенни. Джерри всегда играл на саксофоне фирмы «Кинг», но Бенни попросил его перейти на «Селмер», потому что они собирались выступить на выставке инструментов этого производителя.
— Так будет правильно, — сказал он Джерри, — я ведь акционер этой компании.
В отличие от многих других компаний по производству музыкальных инструментов, «Селмер» никогда не предоставлял бесплатно инструменты играющим на них артистам. Они иногда предлагают инструменты на пробу, с прицелом на то, что, когда артист решит, что он ему нравится, он купит его. «Селмер» прислал Джерри альт перед выставкой. Джерри был доволен своим старым инструментом, и поскольку он пользовался «Селмером» только в знак уважения к Бенни, он продолжал игнорировать счета, периодически поступающие от «Селмера». В конце концов он послал им свой старый альт, и счета приходить перестали.
С поступлением на Айдлуайлд новых инструментов возникла проблема: что делать со старыми? Джин Аллен и Томми Ньюсом решили взять их с собой. В случае каких-либо казусов запасной инструмент может пригодиться. Представитель «Селмера» принёс набор инструментов для ремонта духовых инструментов. Ведь место, куда мы направлялись, находилось слишком далеко от спецов по ремонту с 48-й улицы.
На поездку из Сиэтла в Москву, считая остановку в Айдлуайлде, потребовалось около 24 часов. Когда мы покидали Нью-Йорк, нас было достаточно, чтобы заполнить самолёт. Был Бенни, его жена Элис, их дочери Рэйчел и Бенджи, София Дакворт (дочь Элис), восемнадцать музыкантов, Джойя Шеррилл, Джей Файнголд, Мюриэль Цукерман, Хэл Дэвис (Hal Davis) — пресс-секретарь Бенни, Дэвид Максвелл, телевизионная группа NBC, журналисты, фотографы и люди из Государственного департамента. С нами был Стэн Уэйман (Stan Wayman), известный фотограф из «Лайф» с заданием от журнала охватить весь тур. На рейсе в Копенгаген [авиакомпания] SAS обеспечила нас очень достойным обслуживанием. Там мы пересели на более аскетический самолёт «Аэрофлота» и улетели в Москву.
Джазовый критик Леонард Фэзер не летел с нами, но он оказался в нашей гостинице в Москве. Узнав о туре, Леонард сказал:
— Моя реакция была незамедлительной. «Я хочу быть там, когда оркестр начнёт играть».
Он заказал поездку в Россию самостоятельно, выстроив задания журнала ровно настолько, чтобы покрыть его затраты на проезд. Когда он прибыл в аэропорт Москвы, люди из «Интуриста» не могли или не хотели рассказать ему о нашем маршруте, но потребовали представить свой собственный график поездки. Он знал дату начала наших выступлений в Москве, поэтому он забронировал неделю здесь и вторую — в Ленинграде, культурном центре Советского Союза, куда потом, по его предположению, могли бы нас направить. К сожалению, прежде чем попасть в Ленинград, мы в течение нескольких недель разъезжали по югу и востоку [страны], так что мы не виделись с Леонардом после отъезда из Москвы. Он отправился в Ленинград без нас и там разузнавал всё о местной джазовой сцене.
В Москве Леонард отыскал нашу гостиницу, взял интервью у Бенни и участников оркестра и подготовил отчет о первом концерте и последующем торжестве в посольстве США, отмечавшем тур и 53-летие Бенни.
ОГЛАВЛЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ БИЛЛА КРОУ
