Ранним утром 5 апреля 2017 года в Воронеже тихо скончалась Надежда Оксюта. Она умерла после тяжёлой продолжительной болезни на восемьдесят восьмом году жизни.
В памяти нескольких тысяч воронежцев Надежда Алексеевна осталась как талантливый филолог, замечательный педагог, которая блестяще владела английским языком и мастерски преподавала его. И лишь весьма узкий круг лиц знает, что многие годы Надежда Оксюта была активной участницей «Группы исследования джаза» (ГИД СССР), которую в первой половине 1960-х годов создали ростовчанин Игорь Сигов (1931-65) и воронежец Юрий Верменич (1934-2016).
Надежда Алексеевна родилась 6 августа 1929 года в Шанхае (Китай) в семье предпринимателя, владевшего небольшой пекарней. Говоря в современных терминах, отец Надежды успешно занимался малым бизнесом: его хлеб пользовался спросом у русскоязычной части населения китайского мегаполиса. Но самым важным было то, что этот человек, в прошлом офицер Белой Гвардии, был любителем английской литературы и испытывал тяготение к английской культуре вообще. Поэтому Надежда получила своё первое образование в английской миссионерской гимназии, расположенной на территории британского сектора «международного сеттльмента» в Шанхае. Этот факт объясняет то, что Надежда Алексеевна с детства овладела английским как вторым родным языком.
Любовь к джазу настигла Надежду в то время, когда она, ещё будучи школьницей, стала посещать концерты оркестра Олега Лундстрема. Отметим, что шанхайская эпоха бурной концертной деятельности хорошо рассказана самим Олегом Леонидовичем в документальном фильме «Попурри на тему прожитой жизни» (а читателей «Джаз.Ру» отсылаем к первой, из трёх, части подробного исследования Игоря Зисера «Синкопы джазовой судьбы. Очерк творческого пути Олега Лундстрема и его оркестра (к 100-летию)»).
На одном из концертов её среди публики заметил красавец-трубач Жора (Георгий Матвеевич) Баранович. Увидев юную Надежду, Георгий был очарован ею, влюбился и вскоре сделал предложение руки и сердца. Свадьба 17-летней Надежды и 34-летнего Георгия состоялась в Шанхае в 1946 году, а в 1947-м она вместе с мужем и родителями переехала в Советский Союз. Как известно, это произошло в рамках программы послевоенной репатриации советских граждан.
Власти распорядились поселить оркестрантов с семьями в Поволжье, в основном — в Казани. Надежда со всей семьёй была направлена на постоянное жительство в Саратов, где её отец вскоре был арестован. Его белогвардейское прошлое не давало покоя «компетентным органам». Недоверие «органов» к репатриантам усугублялось ещё и тем, что один из музыкантов — саксофонист Лев Главацкий — в 1930-х годах, как выяснилось, по глупости и недомыслию вступил в Харбине во «Всероссийскую фашистскую партию». Эта нелепая история подробно изложена в третьей части исследования Игоря Зисера «Синкопы джазовой судьбы».
Пока отец Надежды находился в заключении, брак с Георгием Барановичем распался. После выхода отца на свободу Надежда Алексеевна с сыном Александром и родителями переехала на постоянное жительство в Воронеж, где нашла работу в местном университете (ВГУ).
Я познакомился с Надеждой Алексеевной в сентябре 1967 г., когда она приступила к работе в воронежской 1-й средней школе с углубленным изучением английского языка, где я в то время пошёл в девятый класс. Н.А. Оксюта пришла в нашу школу на должность завуча по английскому языку и в начале учебного года проводила собеседования с учениками, достигшими высоких показателей в изучении иностранного языка.
ДАЛЕЕ: продолжение биографического очерка
Незадолго до этого я с восторгом прочитал замечательный очерк Василия Аксёнова «Простак в мире джаза, или Баллада о тридцати бегемотах» (журнал «Юность», № 8, 1967). Я помню, что моё внимание привлек фрагмент текста, где автор вспоминает:
…лундстремовцы группами играли на танцах в Доме офицера, в кинотеатрах и ресторанах, а мы ходили их слушать, потому что они иногда играли не только падепатинеры. Вся моя юность была слегка озарена этими «шанхайцами», как огнями далекого ночного мира.
— А где сейчас Модин, Деринг, Бондарь, Баранович? — спрашиваю я Олега Леонидовича.
— Этот там-то, этот там-то, — отвечает он, — а Баранович умер.
— Как?
— Очень просто. Жора Баранович умер.
Ну что ж, он умер, и сейчас его нет на сцене, но я и мои товарищи никогда не забудем, как он вставал в синем табачном тумане дрянного ресторанчика, розовощекий и здоровый, и играл «Сан-Луи блюз» на своей золотой трубе.
Но в сентябре 1967 года мне, 15-летнему подростку, вообще не могло прийти в голову то, что строгая дама-завуч, вызвавшая меня на собеседование к себе в кабинет — вдова неугомонного виртуоза-трубача Жоры Барановича.
В 1962 г. до Воронежского драматического театра им. А.В. Кольцова дошла волна «хрущёвской оттепели»: новый главный режиссер Николай Воложанин получил разрешение на постановку пьесы Уильяма Гибсона «Двое на качелях». Почти сразу же Воложанин столкнулся с проблемами сценографии и монтажа фонограммы для сопровождения будущего спектакля. Знатоков американского быта и музыки в Воронеже оказалось крайне мало. Крупнейший специалист в области американской художественной культуры Леонид Переверзев работал в Москве и оказался недосягаем для провинциального театра. В поисках консультантов, готовых помочь театру, Воложанин обратился к Юрию Василевскому (к тому времени уже известному воронежскому спортсмену и джазовому филофонисту), к Юрию Верменичу и к преподавателю ВГУ Василию Жигилю, хорошо знавшему американский молодежный «слэнг». Так, в стенах театра, состоялась судьбоносная встреча Верменича и Жигиля, который вскоре после премьеры спектакля познакомил Верменича с Надеждой Оксютой.
С 1960 г. молодой и энергичный радиоинженер Юрий Верменич занимался выпуском джазового «самиздата» в Воронеже вместе с Юрием Василевским и Валерием Алейниковым. Ещё до знакомства с ростовчанином Игорем Сиговым Юрий Верменич задумал крупный проект — создать и размножить обширное «энциклопедическое» собрание текстов джазовых песен. Но для этого было необходимо провести большую работу: «снять» тексты с тысяч магнитофонных записей джазовых вокалистов. Конечно, в этом проекте потребовались энтузиасты, хорошо знающие английский язык, любящие джаз и согласные тратить своё личное время на неоплачиваемую работу.
Когда Юрий Верменич предложил Василию Жигилю и Надежде Оксюте участвовать в этой работе, Надежда Алексеевна, оценив масштаб замысла, дополнительно привлекла коллегу с факультета романо-германской филологии Воронежского университета — Бориса Боева. Вот так в 1962 году сложилась эта «великолепная четверка»: Оксюта, Верменич, Боев и Жигиль, которая выполнила огромную работу, переложив на бумагу тексты более полутора тысяч вокальных джазовых композиций. Фотографические иллюстрации к текстам делал Валерий Алейников. Постепенно их труд был оформлен в виде трёхтомника «Song Book», изданного в технологии «самиздата» советской эпохи. Небольшой четвёртый том так и остался в рукописи, поскольку Верменич не успел оформить в его в машинописном виде из-за быстро прогрессирующей в 1990-е гг. потери зрения.
В воспоминаниях выдающегося джазового трубача Андрея Товмасяна мы читаем:
…а лично сам Верменич выпустил три тома наиболее часто исполняемых джазовых песен, списывая английские тексты песен на слух с записей. В этих 3-х томах столько песен, что, можно сказать, там вообще собраны все песни джаза. Помню, как Юра подарил мне один том на память. В начале тома была гордая надпись «Сделано в СССР. Все права за переводчиком». Когда руководитель Иллинойского джаз бэнда Джон Гарви был у меня дома в гостях, я показал ему эту книгу. Джон Гарви сказал: «Wow, — невероятно. Такой сборки текстов нет даже у нас, в Америке! Нет и быть не может! Каждое издательство, издающее тексты песен, издает тексты понемногу, мелкими подборками, но чтобы свести вообще все песни в три-четыре тома, такого у нас нет и, наверное, никогда не будет. Издательствам это невыгодно.
Вот такое джазовое наследие оставила «великолепная четвёрка» во главе с Верменичем и Оксютой. Все они были молоды, полны энергии, очень любили джаз и хотели преодолеть ситуацию «информационного голода», в котором хронически пребывало большинство советских любителей и музыкантов джаза.
Наиболее интенсивная работа по «расшифровке» текстов джазовых песен продолжалась с 1962 по 1964 год. Четверка энтузиастов собиралась каждое воскресенье в квартире Верменича. Они работали с азартом, забывая о еде и чаепитиях. По свидетельству Верменича, обед и ужин заменяла одна бутылка сухого вина с баночкой леденцов «монпансье» на четверых.
В 1965 г. Василий Жигиль нашёл себе новое место работы в Орле, а Борис Боев переселился в Москву. Четверка энтузиастов распалась, но сотрудничество Верменича и Надежды Оксюты не прекратилось, а приобрело новый характер. Теперь Надежда Алексеевна помогала Юрию Тихоновичу углубить знания английского языка и повысить качество литературных переводов. По признанию Верменича, ценные советы и консультации Н.А. помогли ему справиться с переводом таких сложных по содержанию и по лексике книг, как «Послушай, что я тебе расскажу» Ната Шапиро и Ната Хентоффа и «Джаз и белые американцы (признание новой формы искусства)» Нила Леонарда.
Весной 1983 г. воронежские любители джаза находились в ожидании приезда оркестра Олега Лундстрема. Узнав о предстоящих в апреле гастролях оркестра, Надежда Алексеевна обратилась к Юрию Верменичу с просьбой помочь ей увидеться с Олегом Леонидовичем. Верменич, находившийся в дружеских отношениях с Лундстремом, с радостью организовал эту встречу, которая состоялась в центре Воронежа, в гостинице «Строитель», где разместился весь музыкальный коллектив. По признанию Надежды Оксюты, это была первая и последняя встреча с Олегом Лундстремом после её расставания с Жорой Барановичем в начале 1950-х годов.
Через много лет после описанных здесь событий, в антракте концерта «Джазовой провинции» в Воронеже, я рассказал Кириллу Мошкову о Надежде Оксюте. Кирилл Владимирович предложил мне взять у неё интервью, которое могло бы быть опубликовано в журнале «Джаз.Ру». Увы! Все мои порывы аккуратно гасились ближайшими родственниками Надежды Алексеевны, которые препятствовали нашим контактам. Я полагаю, что это связано с тяжелейшими моральными и бытовыми условиями её жизни в последние годы, которые она провела в семье своего младшего сына Алексея (от второго брака). Алексей вел тяжёлую, неравную борьбу с «зелёным змием», уничтожая его путем поглощения во всё возрастающих объёмах…
Алексей ушёл из жизни 16 марта 2017 года, а через три недели вслед за ним этот мир покинула и Надежда Алексеевна.
В последние месяцы своей жизни Юрий Верменич часто говорил мне, что очень хочет побеседовать с Надеждой Алексеевной, хочет услышать её голос. Довольно часто по вечерам он звонил мне и задавал по телефону лишь один вопрос: «Саша, скажи пожалуйста, а Надя Оксюта жива?»
Мне очень больно из-за того, что я так и не смог помочь исполниться простому человеческому желанию — пообщаться двум старым друзьям.
В 2012 году, за год до своей смерти, Верменичу из Петербурга звонил уже неизлечимо больной основатель джаз-клуба «Квадрат» Натан Лейтес и рассказал, что хлопочет об издании трехтомника «Song Book» в городе на Неве. По-видимому, Натану Шоломовичу не хватило ни времени, ни сил для реализации этого проекта.
Я вижу какой-то высокий смысл в том, что Юрий Тихонович похоронен на том же кладбище, где покоятся две замечательные женщины, искренне любившие джаз и поддерживавшие Верменича в самые трудные времена, когда власти активно не одобряли его общественную и просветительскую деятельность. Это Вероника Световостокова (вторая жена Верменича) и Надежда Оксюта, которая бескорыстно и добросовестно работала в составе «Группы исследования джаза».
Судьба Надежды Оксюты — удивительная и печальная. Мне кажется, что в ней, как в капле воды, отразился Двадцатый Век — великий, ужасный, противоречивый, конфликтный и порой безжалостный к судьбам людей.
Александр, спасибо за интересный рассказ о судьбах нашего старшего джазового поколения. Мне, конечно, особенно интересны материалы о «шанхайцах», к которым относятся Надежда Оксюта и Георгий Баранович. Удивительно, как одновременно пересекаются наши с Вами экскурсы в историю с очерком Василия Аксенова. По моим сведениям, на страницах нашего журнала готовится сборник публикаций, посвященных таллиннскому джаз-фестивалю 1967 года, о котором писал Аксенов. В том числе и мой очерк, где я снова вспоминаю Георгия Барановича и пишу о его трагическом конце в начале 60-х в Ставрополе, что стало известно благодаря джазовому музыканту Виталию Игропуло.
Дорогой Игорь,
спасибо Вам за добрые слова отклика на мою небольшую работу.
Да, тема джазовых «шанхайцев» до конца еще не раскрыта.
Кстати, есть целое ответвление этой интересной темы, которое покойный Ю.Т. Верменич называл «Другие шанхайцы». При этом он имел в виду, во-первых, ту группу музыкантов, которая сотрудничала с О.Л. Лундстремом, но в 1947 отправилась в США, отказавшись ехать в Советский Союз. Там некоторые музыканты добились больших успехов — в основном, в Голливуде.
Во-вторых, он использовал этот же термин по отношению к тем музыкантам джаза, которые одновременно с оркестром О.Л. Лундстрема приехали в Советский Союз, но. еще проживая в Шанхае, не участвовали в оркестре Олега Леонидовича. Некоторые люди из этих «других шанхайцев» даже успели пожить в Воронеже в 1950-1960х годах.
Эти направления, конечно трудны для исследований, но, я считаю, очень интересны.
Извините за то, что так долго не отвечал на Ваш комментарий.
Лично меня как исследователя чрезвычайно интересует история Serge Ermoll Band — оркестра барабанщика Сергея Ермолаева. Вот это подлинные «другие шанхайцы»: члены оркестра были в юности кадетами Хабаровского корпуса, и сов. документов у них не было. Поэтому после Второй мировой они поехали не в СССР, а в Австралию, где Сергей Ермолаев (с которым О.Л. Лундстрем уважительно переписывался до самой кончины Ермолаева в 1992 г.) стал вполне уважаемым музыкантом. Интересно, что его сын, тоже носивший артистическое имя Serge Ermoll (Сердж Эрмолл), в 1970-е был звездой австралийской джазовой сцены, играл непростую авторскую музыку — после того, как в конце 60-х в качестве джазового пианиста несколько лет успешно проработал в Лондоне. Ермолаев-мл. умер в 2010 г.