6 ноября в рамках фестиваля «Джаз осенью — Impro» , организованного Гёте-Институтом в Москве, в культурном центре «Дом» играет Blume / Butcher/ De Joode Trio.
«Между лаской и наглостью» — так описал немецкий музыкальный критик Ульрих Рюденауэр подход к инструментам, который исповедует трио немецкого барабанщика Мартина Блуме (Martin Blume), нидерланского контрабасиста Вилберта де Йоде (Wilbert de Joode) и британского саксофониста Джона Бутчера (John Butcher). «В начале их самого первого совместного выступления они казались отдельными планетами, погруженными в себя музыкантами: каждый, с закрытыми глазами, был сосредоточен на собственном видении, — продолжает Рюденауэр. — Но вскоре пошёл мощный диалог, открывший дорогу полногласным вопросам и ответам». В завершении своего отзыва критик пишет, что музыканты уже к концу этого самого первого выступления играли так, как будто были знакомы долгие годы.
Барабанщик Мартин Блуме, которому около десяти лет назад пришла в голову идея создания этого трио, на сцене он уже больше тридцати лет. В дуэтах, трио и квартетах Блуме поработал чуть ли не со всеми ведущими импровизаторами Германии, Европы и мира — включая Петера Брётцманна, Петера Ковальда, Кена Вандермарка, Фила Минтона и многих других. В течение многих лет он также был организатором фестивалей в Рурской области — Ruhr Jazz Festival и Open Systems.
Голландец Вилберт де Йоде — один из наиболее востребованных контрабасистов на европейской импровизационной сцене — в отличие от многих других нидерландских импровизаторов, не стал членом Instant Composers Pool, знаменитого ансамбля-лаборатории джазово-авангардных музыкантов (хотя, конечно, он играл и играет с некоторыми его участниками — в частности, с саксофонистом Абом Баарсом: Де Йоде уже много лет входит в состав Ab Baars Trio). Де Йоде работает также в области соединения музыки с изобразительным искусством и театром.
Лондонский саксофонист Джон Бутчер — из тех импровизаторов, кто постоянно совершенствует звучание инструмента, разрабатывает и использует новые способы звукоизвлечения, разнообразит звуковую палитру. Бутчер также принадлежит к тем, кто не будет играть ни по чьим правилам, кого слушать порой бывает нелегко, кого слушать — целая работа. До начала 1980-х он занимался физикой, но бросил науку, поскольку, по собственным словам, предпочёл предоставленности ученого самому себе сотрудничество с партнерами и необходимости быть в согласии с реальностью — возможность создавать собственную реальность.
ВИДЕО: Джон Бутчер
httpv://www.youtube.com/watch?v=EJKriNNiyw8
6 ноября. Начало в 20:00. Стоимость входного билета: в предварительной продаже — 1000 рублей; в день концерта — 1300 рублей. Стоимость абонемента на все концерты фестиваля — 3500 рублей.
Культурный центр «ДОМ»: Большой Овчинниковский переулок, 24, строение 4 (м. Новокузнецкая), тел.: 8 (495) 953-72-36
| Григорий Дурново, обозреватель «Джаз.Ру» |
 |
Перед выступлением в Москве Джон Бутчер дал интервью обозревателю «Джаз.Ру» Григорию Дурново.
О вашем трио с Мартином Блуме и Вилбертом Де Йоде не так уж много легкодоступной информации. Не могли бы вы рассказать о нём поподробнее?
— Это трио сформировал Мартин Блуме около десяти лет назад. Мне в течение многих лет случалось играть с ним время от времени, но у нас не было совместного ансамбля, который выступал бы регулярно. Трио просуществовало примерно год, а потом где-то год назад Мартин решил возобновить его. Так что это ни для кого из нас этот ансамбль не является чем-то постоянным, хотя у него есть своя история.
ДАЛЕЕ: продолжение интервью саксофониста Джона Бутчера
Есть ли какая-то специфика в этом трио, что-то, что отличает его от других ансамблей, в которых вы играете?
— Дайте подумать… В импровизационной музыке каждый проект непохож на другой, потому что музыка получается в результате взаимопонимания между конкретными музыкантами. Есть примерно пятьдесят человек со всего мира, с которыми я люблю работать. Когда у нас появляется возможность, мы объединяемся в проекты. Возможно, каждый год удаётся поиграть с двадцатью из них. Некоторые такие ансамбли существуют уже много лет, некоторые — совсем новые. Этот ансамбль где-то посередине. Как я уже сказал, у нас есть своя история, но каждый раз, как мы собираемся, возникает ощущение чего-то очень свежего, потому что мы не так уж часто играем вместе.
Какие проекты из тех, в которых вы участвуете в последнее время, особенно важны для вас?
— В этом году я ездил в турне с ансамблем Thermal, который мне очень нравится. Это трио с Энди Муром и Томасом Леном. Я говорю особо об этом ансамбле, потому что у всех нас разное музыкальное прошлое: Энди вместе с группой The Ex в каком-то смысле происходит из мира рок-музыки, а Томас — в каком-то смысле из мира новой академической музыки. Другое трио, в котором есть бас и ударные, как и в трио с Мартином и Вилбертом, — это The Apophonics, в нём играют американский перкуссионист Джино Робэр и английский басист Джон Эдвардс. Эти два трио я очень люблю. Есть и новое трио с корейской виолончелисткой Оккён Ли и перкуссионистом Марком Сандерсом. Я сейчас с ними в турне и надеюсь, что у нас скоро выйдет альбом. Ещё я работаю с португальским RED Trio, у нас вышел альбом на лейбле Clean Feed, это запись с прошлогоднего фестиваля Jazz in August в Лиссабоне. У нас уже есть новая программа. С Марком Сандерсом у меня есть заказанный мне проект, музыка к которому была частично сочинена заранее, он называется Tarab Cuts, он навеян ранней классической арабской музыкой. На прошлой неделе мы показывали его в Филадельфии. Как видите, у меня не бывает постоянных гастролей с одним ансамблем, я всё время перемещаюсь между разными ансамблями и проектами. Мне кажется, это соответствует идее импровизационной музыки. Но это объясняется и тяжёлой экономической ситуацией в мире.
Есть ли у вас любимый тип ансамбля, будь то дуэт, трио или какой-нибудь ещё?
— Особенно приятно работать в дуэте. Дуэт оказывает непосредственное воздействие, потому что в нём особенно ощущается аспект беседы. Я люблю трио, потому что в них есть дополнительная степень сложности. В квартетах, квинтетах, секстетах довольно сложно играть без какой-либо предварительно придуманной структуры. Мои любимые составы — от двух до четырёх человек.
У вас был и октет. Вы сочиняли для него музыку?
— Да. Это был заказ фестиваля современной музыки в Хаддерсфилде. Я отобрал в этот октет импровизаторов, которым нравится получать инструкции. Не все импровизаторы к этому готовы. Это были коллеги, манеру игры которых я хорошо знал. Произведение наполовину было сочинено и состояло из моих идей, а наполовину позволяло им развивать свои собственные идеи в рамках структуры. По-моему, получился очень хороший ансамбль.
Существует ли он сейчас?
— Нет. Он сможет существовать, если кто-нибудь организует нам выступление. В Англии мы не получаем практически никакой поддержки для работы в ансамблях, для гастролей с ансамблями. Группы, которые много работают и гастролируют — в основном из Норвегии и Швейцарии, стран, которые вкладываются в такие проекты. Октет выступил на двух или трёх фестивалях, у которых нашлись деньги для этого. Продолжать существовать он не мог.
Как же вам удаётся зарабатывать на жизнь этой музыкой?
— Я получаю деньги от людей, которые платят мне за игру. Это предполагает большое количество гастролей. В основном, я играю в Европе, больше, чем в Великобритании… Не будем углубляться в политику. Думаю, большинство людей, играющих непопулярную музыку, работают по очень старой модели: путешествуют, играют концерты и получают деньги, на которые можно организовать новые концерты.
Является ли сочинение музыки на заказ хорошим источником заработка?
— Такие случаи подворачиваются время от времени. Мне повезло с фестивалем в Хаддерсфилде, их заинтересовало соединение композиции и импровизации. Я очень благодарен, что получил от них деньги на работу над этими проектами — у меня таких проектов уже три. Потому что, во-первых, если бы заказа не было, я бы не нашёл время, чтобы осуществить проект, а во-вторых, у меня не было возможностей привлекать музыкантов, просить их приехать, порепетировать, устроить проживание в гостиницах, договориться о местах для репетиций. В Англии такой фестиваль — единственный, и он очень помогает в организации проектов, которые в русле обычной здешней музыкальной жизни не осуществились бы.
Я обратил внимание, что вы часто работаете с музыкантами, играющими на не самых популярных в импровизационной музыке инструментах — скрипке, виолончели, подготовленной гитаре, синтезаторе. Это принципиально, или же это происходит случайно, просто вы работаете с единомышленниками, а сами инструменты не так важны?
— Справедливо и то, и другое. Наиболее важны для меня сами музыканты, а не инструменты, на которых они играют. Но есть ощущение, что многие интересные музыканты отошли от использования наиболее распространённых инструментов, чтобы не возделывать всё время один и тот же участок. К ансамблям с басом и барабанами или с фортепиано, басом и барабанами я испытываю смесь любви и ненависти. У этих составов солидная история в определённых музыкальных направлениях — джазе, фри-джазе. Я играю в таких составах, когда музыканты знают и о других возможностях, так что мы можем как работать с идеями, связанными с такой инструментовкой, так и пытаться находить новые способы игры. Недавно у меня было несколько концертов с Мэтью Шиппом. У него совсем иной музыкальный опыт, чем у меня, но он готов проникать в менее знакомые ему области. Я работаю с ним не потому, что он пианист: мне нравится работать с ним, потому что он — Мэтью Шипп. Я люблю музыкантов, которые знакомы со своей традицией и историей, но открыты для выхода за пределы традиции и истории.
Это относится и к музыкантам, с которыми вы приезжаете в Москву?
— Мартин Блуме — барабанщик, который очень любит джаз, но он может использовать ударную установку и как источник звука, и для обеспечения ритма. Так что мы можем перемещаться между этими двумя областями, что мне кажется интересным. Кроме того, он очень хорошо работает в ансамбле с акустическими инструментами, он деликатный ударник, он оставляет пространство для других музыкантов, хорошо работает с громкостью, это очень ценно, это даёт возможность сделать очень многое. С Вилбертом я не так близко знаком. Он мне нравится как музыкант, он работает в разных направлениях нидерландской сцены. Возможно, вы знаете о нём лучше, чем я, надо посмотреть в сети, с кем он играет. Он не принадлежит сцене ICP (Instant Composers Pool — нидерландский оркестр импровизационной музыки и лейбл, выпускающий записи его участников, — Г.Д.). Мне кажется, он в Голландии идёт своим путём.
Вы используете различные приспособления для звукоизвлечения, когда играете соло. В небольших ансамблях тоже?
— Я, в основном, использую усилители, которые позволяют работать с мелкими, скрытыми звуками. Иногда я контролирую фидбэк, который возникает очень просто: достаточно прислонить микрофон к саксофону, соединённому с усилителем, и из фидбэка можно пытаться извлекать разные тона, как это делают гитаристы. Так что у меня нет никакой хитрой электроники, просто усилители. В 1980-х годах я работал с электроникой, но результат был неудачным, поскольку я играл с акустическими музыкантами, а это совсем иной мир звуков. В сольной игре я иногда использую электронику. Но, разумеется, в течение последних двадцати лет для музыкантов-электронщиков участие в этой сфере импровизационной музыки стало нормой. Я выступаю с музыкантом, использующим лэптоп, это очень похоже на мою работу с фидбэком. Я иногда играю с японским гитаристом Кэйдзи Хайно, он очень громкий музыкант, поэтому я могу использовать работу с фидбэком просто из необходимости звучать громко.
Значит ли это, что, уважая людей, работающих с электроникой, и сотрудничая с ними, сами вы электроникой не увлекаетесь?
— Да, мне это не слишком интересно. Я много чего разработал, играя на саксофоне, и могу менять его звучание исключительно акустическими средствами. Мне интересно работать с саксофоном как инструментом, который способен создать краску, а не просто образ. Конечно, такое свойство саксофона отмечено ещё в ранний период истории джаза. У каждого великого тенор-саксофониста 1920-х годов было своё звучание. Но мне хочется подчеркнуть эти возможности инструмента. И у меня нет желания менять что-то с помощью электроники. Я бы скорее поработал с другим мышлением — когда электроника используется для собственных нужд, для создания своей собственной музыки.
Раз уж вы упомянули великих тенор-саксофонистов 1920-х годов, спрошу, кто из саксофонистов повлиял на вас, когда вы начинали.
— Не знаю, насколько кто повлиял, но есть музыканты, которые мне очень нравятся. Из великих тенористов, безусловно, мой любимый — Лестер Янг. Ему свойственна обманчивая простота, большое значение имеет его подход к тому, как сыграть ноту, то, какую краску он использует, а также фразировка, использование ложной аппликатуры. Мне нравится его чувство мелодии. Меня привлекают многие исполнители, которым свойственна мелодичность, — Чарли Паркер, Пол Дезмонд. Меня всегда восхищал Роланд Кёрк. А вот с Джоном Колтрейном было сложно, потому что хотя мне нравится его музыка, его влияние было настолько сильным во времена моей юности, что многие копировали его стиль, а это звучало не так хорошо, как оригинал. И мне пришлось на несколько лет прекратить его слушать. Сейчас Колтрейн значит для меня очень много. Но в тот период, когда я формировался, я не мог его слушать. Думаю, со многими было такое. Мне очень нравится Сидни Беше, он играл на сопрано. Полагаю, чем ближе музыкант к тебе по времени и, возможно, по стилю игры, тем менее полно ты можешь любить его. Осознать величие и понять, что музыкант делает, проще на расстоянии.
Не могли бы вы рассказать о проекте с оркестром London Sinfonietta?
— Вы знаете Крисчена Марклея? Он очень интересный визуальный художник, но и музыкант тоже. Он был одним из первых, кто в конце 1970-х начал использовать вертушки и записи как музыкальное средство, как художественное средство. Его визуальные идеи часто связаны со звуком, а объекты, с которыми он работал, связаны с записями, обложками альбомов. Я несколько раз сопровождал импровизацией показы его фильмов. У него была выставка в галерее White Cube, в рамках которой он попросил композиторов создать отклик на один экспонат. Этот экспонат получился так. Марклей живёт в Лондоне, и однажды в воскресенье он гулял по улицам и снимал то, что осталось от вечера субботы, — лежащие на дороге бокалы. Он снимал их на видео, прикасался к ним, чтобы понять, какие звуки они производят. Это видео демонстрировалось в галерее, а в одном из помещений стояли тысячи и тысячи бокалов и другой стеклянной посуды для вина, пива, других спиртных напитков. И я создал пьесу для London Sinfonietta на основе фидбэка, который я получил, поместив микрофон в один из бокалов, — музыканты должны были проинтерпретировать фидбэк с помощью своих инструментов. А для мелодического материала я использовал старинные английские застольные песни. Я нечасто работаю с музыкантами, которых не знаю, это был новый и интересный опыт. Когда я сочиняю, мне нужно знать исполнителей.
Как вы сочиняете, выписываете ли вы партии нотами или используете обозначения и инструкции?
— Иногда бывают полностью традиционные партитуры, так я писал саксофонный квартет. Когда пишешь для людей, которых знаешь, бывает достаточно и словесных инструкций. Бывает, что у тебя в голове возникает оркестровка в стиле Дюка Эллингтона: что случится, если соединить этого музыканта с тем. Для октета, о котором мы говорили, я создал структуру вокруг записей, которые делал раньше, потому что мне нравится работать с конкретным звуковым материалом, это гораздо лучше, чем мыслить абстрактно. Я работал дома на компьютере с этими записями, создавая структуру для живых инструментов. Я не могу назвать себя композитором, но использовал разные методы, сочиняя. Импровизаторы являются композиторами в рамках своей собственной музыки, просто их сочинения не высечены в камне.
Жалели ли вы когда-нибудь о том, что отказались от научной жизни?
— Нет, совершенно не жалел. Это было очень давно. Я понял, что в науке человек во многом предоставлен самому себе, а в музыке для меня как раз очень важны сотрудничество, социальная сторона. В науке надо, если угодно, быть в согласии с природой, с реальностью. В музыке есть возможность создать свою собственную реальность. Наука и музыка — для разных людей.
Какую музыку вы слушали в последнее время?
— Примерно два года назад я вновь открыл для себя творчество того, кого совершенно не любил в молодости. Это Боб Дилан. Я очень погрузился в его творчество, поскольку оно довольно богатое. Я изучаю всё, что он выпустил, это требует много времени. Я не самый дисциплинированный слушатель, иногда меня что-то захватывает, и я начинаю углубляться. Я слышу много музыки во время турне — участников программ и фестивалей, в которых участвую я сам. Трудно сказать, что я слушаю в первую очередь то или это. Если вы зададите мне этот вопрос в следующем году, наверное, я уже закончу изучение Боба Дилана.
Вы вновь открыли его с музыкальной точки зрения?
— Я его не понимал. Я родился в 1954 году. Когда я учился в школе, он звучал отовсюду. Я совсем не понимал это, меня увлекала инструментальная музыка. Мне нравился ранний кантри-блюз, его можно было услышать благодаря блюзовому буму в 1960-е, по радио передавали много дельта-блюза. Но всё равно инструментальная музыка меня интересовала больше. Я слушал Фрэнка Заппу, Кэптена Бифхарта, Henry Cow. Боб Дилан не значил для меня ничего. Что-то щёлкнуло два года назад. Может быть, я стал прислушиваться к тексту.
