Телешоу «Большой джаз»: первые эфиры, первые вопросы, первые симптомы

РАНЕЕ в «Полном Джазе 2.0»:
Канал «Культура»: 11 мая начинаются эфиры шоу «Большой джаз»;
Канал «Культура» начал съёмки шоу «Большой джаз»

11 и 18 мая состоялись два первых эфира нового проекта телеканала «Россия-Культура» — «Большой джаз».

Не устаю повторять, что сам факт появления этого проекта — настолько позитивный симптом, что один этот большой плюс перевешивает все его минусы. Российская культура как таковая (и «Культура», в частности — как её отражение) за последние два десятилетия настолько задушена и задавлена «диким рынком», то есть катастрофически превратно понятой идеей свободной конкуренции в сфере искусства, что сам факт появления в еженедельном субботнем прайм-таймовом эфире двухчасового (21:00 — 23:00) шоу о джазе, которое рассчитано на восемь недель показа — это неоспоримый плюс. Точка. Не обсуждается.
Не то чтобы я не ожидал негативных оценок этого шоу. Ожидал, и даже сам их давал. Безусловно, это шоу создают люди, не слишком хорошо знакомые с самими принципами, приоритетами и тем более текущим состоянием джазового искусства. Характерный для всего современного телевидения приоритет визуального над содержательным, «картинки» над «контентом» — присутствует, и никуда от него не деться. Это шоу делается ради картинки, прежде всего. Сравним брызжущий за края экрана бюджет, вложенный в нелепо роскошные декорации и изумительно мощное световое шоу — и довольно плоское впечатление, которое производит звуковая дорожка программы: уж если был бюджет привезти из США оркестр (New Orleans Jazz Orchestra под руководством 35-летнего трубача Ирвина Мэйфилда) для двух недель репетиций и съёмок (ни для кого не секрет, конечно, что выпуски шоу делаются не по мере выхода в эфир, а всего за семь съёмочных дней в две «сессии» — в апреле и в мае), то отчего бы было не привезти из США если не звуковую бригаду, то хотя бы одного звукорежиссёра с телевизионным опытом и пониманием специфики звучания джаза? Слабость российской звукорежиссёрской школы, увы, общеизвестна, подтверждение чему мы и слышим в выпусках «Большого джаза»… Но, с другой стороны, природа джазового искусства такова, что «контент» сам по себе раз за разом оказывается сильнее «картинки». И, как ни дави его не всегда понятным подбором не всегда интересных музыкальных тем, слабой звукорежиссёрской работой, сыростью и неотрепетированностью оркестрового материала (и, увы, не всегда сильной игрой приглашённого оркестра) — джазовый материал всё равно оказывается жизненнее и ярче, чем визуальные решения со всей их мещанской «роскошностью».
Но при всём при этом вышеперечисленный негатив — всего лишь мелочи и частности. Конечно, джазовое сообщество, обсуждающее первые выпуски «Большого джаза» в социальных сетях (примеры: здесь, здесь — это, кстати, пишет профессиональный джазовый музыкант, только я не имею права говорить, кто — или здесь), во многом право: недостатки у шоу есть, и это заметные недостатки. Но, господа джазмены, давайте отлипнем от пристального разглядывания этих недостатков, сделаем шаг назад и попробуем охватить картину целиком! Повторю вопрос, который мы уже задавали: как часто общенациональный российский телеканал, доступный всем телезрителям (другое дело, что рейтинг у канала «Культура» — всего лишь около полутора процентов всей аудитории, но ведь это правильные полтора процента) показывает джаз на регулярной основе, и не в два часа ночи, а в прайм-тайм? И показывает не как подпольный малобюджетный маргинальный жанр, а как солидный и уважаемый вид музыкального искусства? То-то и оно. «Большой джаз» — всего лишь третья попытка такого рода за четверть века (после программ «Джаз-Тайм» в 1991-м и «Джазофрения» в 1998-2004), и при этом самая высокобюджетная и, да, что факт то факт — самая «телевизионная». Это именно телешоу. Дорогой «продакшн», крепкий монтаж, качественная картинка, в общем — серьёзная телевизионная работа.

Да, «картинка» не блещет высоким вкусом, но она яркая, она привлекает зрителя (я внимательно слушал, как её оценивали зрители в студии, безусловно представляющие и телезрителей), она подробно продумана и весьма профессионально выполнена. Да, приглашённый оркестр в какие-то моменты звучит слабее конкурсантов (я знаю, что говорю: я присутствовал на шести из семи съёмочных дней проекта и был свидетелем моментов, когда оркестр совершенно не справлялся с материалом и вынужден был останавливаться и начинать заново — конечно же, в эфирные версии программы эти моменты не вошли), но по большей части играет вполне ровно и даже достаточно крепко. Да, представления создателей программы о джазовом искусстве — дилетантские, но они есть хотя бы в зачатке…

Впрочем, вот тут позволю себе всё же побрюзжать, хотя это и не конструктивно: создателям программы явно не помешало бы предварительно каким-то образом выяснить, что А) помимо историй 50-70-летней давности, у джазового искусства вообще-то есть ещё и сегодняшний день, и большинство конкурсантов представляют именно этот сегодняшний день, а не школьно-музейную историю; и что Б) назойливо впихиваемый в каждую щель проекта Нью-Орлеан — да, господа, этот город называется Нью-Орлеан, а не Новый Орлеан, как настойчиво произносит ведущая, иначе следовало бы говорить и «Новый Йорк» — так вот, Нью-Орлеан уже лет 80 как не центр развития джаза, а всего лишь хорошо коммерциализированный городским управлением туризма музей истории рождения джаза, и как таковой не играет практически никакой роли в джазе последнего полувека; и что В) назойливо поминаемые в рекламе проекта «Голливуд и Бродвей» в американской культуре, вообще-то, представляют собой эстетический антипод джаза, а не его олицетворение. Конец брюзжания.

И тем не менее — это первый в России большой телевизионный проект современной эпохи, посвящённый джазу. И он отнюдь не провален: это крепкая и яркая работа. Ну а что эта работа могла быть и лучше — это уже другой вопрос.

ВИДЕО: выпуск сопровождающей шоу «Большой джаз» утренней передачи «Весь этот джаз» №1

Теперь о том, что мы уже увидели в эфире. Автор этих строк присутствовал на съёмках практически всех выпусков программы (кроме финала и гала-концерта), но, чтобы сохранить интригу, я пока буду рассматривать только то, что уже вышло в эфир: ведь «Большой джаз» представляет собой конкурс, и конкурсанты эфир за эфиром выбывают из соревнования — так что пока не буду разглашать те результаты, что мне уже известны, но в эфире появятся только в июне.

Первый выпуск программы вышел в эфир 11 мая. Это было представление всех участников: по три конкурсанта по семи специальностям, итого 21 музыкант.

В жюри первого выпуска (состав жюри неделя за неделей постепенно меняется, от начала до конца остаются только двое «судей», включая председателя) вошли Алексей Козлов, Аркадий Шилклопер и председатель жюри Давид Голощёкин, а также человек извне джазового мира — продюсер Ольга Ростропович. Могу предположить, что её участие в жюри — некий телевизионо-политический ход: она, безусловно, разбирается в музыке как таковой, но джазовая специфика ей, увы, не всегда доступна. Впрочем, она и говорит меньше всех участников жюри и в наименьшей степени влияет на коллегиальные решения.

Я позволю себе не анализировать хореографические номера, которыми начинаются или заканчиваются выпуски программы. Школы современного танца в России, судя по ним, нет и не предвидится, о самой возможности совпадения движений с ритмичной музыкой профессиональные балетные танцовщики, видимо, не подозревают, а сам факт появления этих номеров в программе объясняется, по всей видимости, тем, что поставила их одна из двух ведущих программы — хореограф Алла Сигалова. Я позволю себе также не анализировать и её работу в качестве ведущей джазового шоу (я подчеркну слово «джазового»). Впрочем, второй ведущий, трубач Вадим Эйленкриг, имеет к джазу прямое отношение; это его дебют в качестве телеведущего, но даже как дебютант он оказался на экране вполне органичен, компетентен и намного более естественен, чем… впрочем, да, не стану. Возможно, если бы ведущие больше говорили от себя, Эйленкриг отработал бы ещё ярче; но, увы, большую часть текста ведущие «Большого джаза» читают с телесуфлёра, написан этот текст не ими и временами представляет собой весьма странный набор слов, имеющий самые запутанные отношения с реальностью. В рамках предложенной ситуации Вадим отработал, безусловно, очень хорошо.

Первыми представлялись трубачи: Виталий Киселёв, Михаил Бручеев и Максим Пустовит. Второй трубач сразу выделился сильной техникой, ярким звуком и хорошим пониманием джазового языка и эстетики, чего не скажешь об остальных. Максим, возможно, более уверенно держится на сцене, и в его соло была (в отличие от Виталия и Михаила) попытка показать что-то, помимо наработанного джазового словаря; но вот только эта попытка увела Пустовита довольно далеко и от материала (хрестоматийного, затёртого до дыр «Каравана» Хуана Тизола), и от любой джазовой стилистики как таковой — он всё-таки не джазовый, а эстрадный трубач.

Оценивая их выступление, участники жюри, ещё не притёршиеся к формату шоу (это было самое первое выступление самого первого съёмочного дня), пустились в пространные рассуждения, которые режиссёру, естественно, пришлось для эфира довольно жёстко монтировать — в результате чего подробнейший рассказ Д.С.Голощёкина «по местам боевой славы» обрёл сюрреалистические нотки, так как в смонтированом варианте получилось, что в знаменитой истории о его совместном музицировании с Дюком Эллингтоном гармонию «Satin Doll» забыл не ленинградский контрабасист, а… сам Дюк.

Не очень понятно, кто и какими данными руководствовался при написании текста для ведущих при объявлении следующего номера — выступления пианистов: так, в этом тексте москвич Алексей Чернаков почему-то оказался приписан к Новосибирску (где он родился, но не жил). Студенту Гнесинской Академии, калининградцу Григорию Паламарчуку, и ученице Андрея Кондакова — петербурженке Светлане Маринченко повезло в этом плане больше, но всем троим не повезло с темой. К этому моменту стало понятно, что создатели шоу выбирали конкурсные темы не по критериям их музыкальной значимости или интересности, а исключительно по признаку узнаваемости — чтобы они были знакомы на слух возможно более широкой публике. Вот в рамках этого принципа пианистам и досталась для представления тема Мишеля Леграна «The Windmills Of Your Mind» — неяркая, лирически-песенная минорная мелодия совершенно неджазового характера. Адекватнее всего к мелодико-гармоническому строению темы приблизился Паламарчук, и это увело его максимально далеко от джаза — фразировка (да и ритмика) оказалась чисто эстрадной, как и сама тема. Чуть ближе к джазовому прочтению оказалась Светлана, но её подвела некоторая ритмическая скованность. Зато всё в порядке с ритмикой и фразировкой оказалось у Чернакова, который выстроил соло по классической драматургии динамического нарастания. В этой пьесе впервые (но, увы, не в последний раз) стала всерьёз заметна недорепетированность оркестрового материала: бесконечно (и чрезмерно) расхваливаемый и ведущими, и авторами программы Нью-Орлеанский Джаз-оркестр, который сопровождает выступления всех конкурсантов, довольно крупно «поплыл» в строе отдельных групп.

Темой первого, ознакомительного шоу были джазовые стандарты. Соответственно, жюри ожидало от конкурсантов именно демонстрации знания стандартного репертуара и стандартных способов его импровизационного решения, то есть основательного знакомства с азами, с джазовой школой, с базовыми «кирпичиками» джазового языка. Это, безусловно, имеет смысл, учитывая, что широкая телевизионная аудитория (даже аудитория «Культуры»!) не знает ни джазовой школы, ни джазовых стандартов, ни основ джазового языка. Идея показывать эти основы через конкурсные выступления — вполне ожидаемая идея, тем более для современного телевидения, которому не привыкать к визуализации бесконечных античеловеческих «конкурсов с выбыванием». Отмечу только, что создатели шоу, возможно, знают шаблоны современного телевидения, но вряд ли знают телевизионную классику: лучшее в истории телевизионное джазовое шоу — американский цикл «The Subject Is Jazz» («Наша тема — джаз», NBC, 1958) справился с задачей представления джазового искусства широкой аудитории без организации искусственной конкуренции между музыкантами и вообще без конкурсного элемента, и тем не менее остался в истории как недосягаемая вершина. Но — как мы уже договорились, берём, что дают.

Гитаристам из стандартов досталась «Sweet Georgia Brown» Бена Берни и Мэйсио Пинкарда; в угоду красивой картинке конкурсанты оказались причудливо рассажены по декорации на разном расстоянии от оркестра, что, несмотря на наличие на их головах «ушных мониторов» (миниатюрных наушников, подающих звуковую картинку прямо в ухо), вряд ли помогло им одинаково хорошо слышать и себя, и аккомпанемент. Почему-то из конкурсной программы именно на игре гитаристов это отразилось сильнее всего: так, петербуржец Илья Зырянов оказался дальше всех, а на его гитарном усилителе ещё и был накручен какой-то нереально протяжный «холл», что явно ему мешало. Опытный екатеринбуржец Сергей Чашкин, за плечами у которого — бостонский Berklee College of Music и пара лет в Нью-Йорке, справился лучше, а ещё лучше справился москвич Максим Шибин — ученик Алексея Алексеевича Кузнецова. Но тем не менее представление гитаристов прозвучало, объективно говоря, не блестяще.

Самая французская тема из всех джазовых стандартов — «Les feuilles mortes» Жозефа Косма, больше известная как «Autumn Leaves» — досталась саксофонистам. Тут сразу завязалась итрига будущего «конфликта с выбыванием»: Денис Швытов (игравший в первом туре на сопрано) и Дмитрий Мосьпан (вышедший с тенором) — близкие родственники, что, конечно, тут же было неоднократно проэксплуатировано в тексте ведущих («как же ты будешь соревноваться с собственным братом?»). Правда, авторы конферанса в очередной раз поставили ведущих в странное положение рупоров параллельной реальности, потому что Дмитрий и Денис — мало того что не родные братья (а двоюродные), так ещё и родом они из Волгограда, а не из Ростова-на-Дону, к которому их упорно приписывал конферанс. Из Ростова — только третий конкурсант, молодой и яркий альтист Эльдар Цаликов, выпускник знаменитой ростовской джазовой школы им. Кима Назаретова, ныне — студент Берлинского музыкального института им. Ханнса Айслера (именно так, гг. авторы, переводится название Musikhochschule Berlin: ведь Hochschule — это не неведомая «высшая школа», это «институт»). Все трое представились весьма ярко, у каждого есть индивидуальная, не заимствованная манера, все прозвучали весьма сильно — хотя, конечно, члены жюри были правы, высказав недоумение тем, что все три саксофониста играют на совершенно разных по природе и эстетике звучания инструментах (сопрано, альт и тенор), так что сравнивать их между собой — всё равно, что сравнивать игру на скрипке, альте и виолончели, например.

Для трёх барабанщиков перед оркестром были установлены две ударные установки, так что выпускник Ростовской консерватории Давид Сагамонянц играл на одной установке, а вот Александра Могилевич из Ярославля и Егор Крюковских из Санкт-Петербурга сменяли друг друга за второй. Им достался весьма выгодный для барабанщиков стандарт — «Sing, Sing, Sing» из репертуара оркестра Бенни Гудмана; вот только характерный гипнотический 4/4 бит во вступлении и мощный свинговый «кач» в теме играли вовсе не они, а штатный барабанщик Нью-Орлеанского Джаз-оркестра Адонис Роуз (Adonis Rose), а конкурсантам досталось всего лишь показать по паре квадратов соло, что, как совершенно справедливо отметил Д.С.Голощёкин, представляет только часть возможностей джазового барабанщика, и при том не самую главную. Впрочем, и в соло было понятно, что Александра и Егор знают свинговую стилистику и успешно её эмулируют, играя соло «в ритме», тогда как Давид явно тяготеет к «современной» игре, к фанку, и при этом сразу потерял в соло ровные 4/4 в басовом барабане, которых требует эта тема.

Съёмки продолжались уже пятый час подряд (а двухчасовой эфир близился к завершению), когда представляться вышли контрабасисты. Опять не очень понятное репертуарное решение: если тема — джазовые стандарты, то давать контрабасистам в качестве конкурсной темы небыструю, ровно ступающую, не свингующую по своей природе босса-нову «Girl From Ipanema» Антонио Карлуша Жобима, да ещё и требовать от них, чтобы протяжно-лиричную тему они играли смычком — ход, мягко говоря, спорный. Как результат — ни один из трёх басистов не раскрылся так, как мог бы, а ведь на сцене стояли состоявшиеся профессионалы: петербуржец Николай Затолочный, молодая московская басистка Дарья Соколова (кстати, родная сестра другого конкурсанта — пианиста Алексея Чернакова) и один из ведущих контрабасистов московской сцены, в свои неполные 30 уже признанный мастер — Макар Новиков. Редкостно нестройная в этой пьесе игра оркестра и неудачная звукорежиссёрская работа, из-за которой контрабасовые соло звучали одинаково невнятным бормотанием, делу тоже не помогли.

Точно так же «попали» и вокалисты, точнее — вокалистки. Маститая Карина Кожевникова, знающая всю хрестоматию джазового вокала назубок; обладательница глубоко индивидуального подхода и манеры Алина Ростоцкая; да и гораздо менее опытная Асет Самраилова (эстрадная вокалистка, для которой этот телепроект стал первым в жизни джазовым конкурсом) — все они, возможно, прозвучали бы намного лучше, если бы им, во-первых, досталась не запетая всеми дроздами и оттого ужасно унылая «Колыбельная Клары» из оперы «Порги и Бесс» (в качестве джазового стандарта известная, по первому слову текста, как «Summertime») — а во-вторых, если бы они выступали не последними. Вокалистки, по-хорошему, просто «перепеклись» в ожидании. Но некоторым членам жюри всё-таки, возможно, не стоило после их выступления так откровенно высказывать пренебрежение джазовым вокалом в целом, и женским джазовым вокалом — в частности. Понятно, что народным артистам это уже не так актуально, но всё-таки в джазе именно вокалистки обычно дают работу инструменталистам, а не наоборот; и при этом, возможно, именно вокалисткам сложнее всего показать что бы то ни было актуальное и индивидуальное в настолько заигранном хрестоматийном репертуаре.

Впрочем, всё это было ещё только начало, только представление всех участников; во втором выпуске предстояло вновь выступить всем 21, после чего должны были быть отсеяны первые семеро.

ВИДЕО: выпуск сопровождающей шоу «Большой джаз» утренней передачи «Весь этот джаз» №2

Второй эфир «Большого джаза» случился 18 мая. Это была уже «игра на выбывание»: из трёх музыкантов каждой специальности один должен был отсеяться. При этом оценивали их по той же формуле, по какой происходило представление конкурсантов в первом выпуске: Нью-Орлеанским Джаз-оркестром было сыграно семь пьес, по одной на каждую специальность, и все три конкурсанта по каждой специальности должны были сыграть по одному соло внутри одной пьесы (часто также и провести тему, играя по несколько тактов поочерёдно). Мягко говоря, непростые условия для оценки. В жюри под конец программы даже забастовал было сам председатель, но об этом чуть позже. И да, это было уже несколько иное жюри: А.С.Козлова в его составе сменил петербургский пианист Андрей Кондаков.

Темой выпуска был заявлен «советский джаз», но те, кто рассчитывал услышать лучшие пьесы настоящего «советского джаза» — темы Андрея Товмасяна, Романа Кунсмана, Геннадия Гольштейна, Николая Левиновского или, скажем, Георгия Гараняна — наверняка жестоко обломались. Впрочем, таковых было заведомо много меньше, чем тех, чьи эстетические запросы в области «советского джаза» оказались вполне удовлетворены эстрадными мелодиями из репертуара Леонида Утёсова и Вадима Козина, кинопесенками Андрея Петрова и Андрея Эшпая и т.п. лёгкими популярными пьесками.

Первыми в бой за выход в следующий тур пошли пианисты. Им было поручено импровизировать на тему песенки эстрадного композитора Марка Минкова «Старый рояль», которую для фильма 1983 г. «Мы из джаза» Анатолий Кролл аранжировал как стилизованный регтайм — и именно эта аранжировка легла в основу той обработки, которую играл Нью-Орлеанский Джаз-оркестр. Увы, но оркестру то ли не хватило времени для репетиций этой пьесы, то ли в начале программы музыканты ещё не вошли в рабочий строй, но тема была сыграна, мягко говоря, средне: нестройно, торопливо и интонационно неровно. Возможно, и это тоже внесло долю ритмической и интонационной неуверенности в то, как на тему «Старого рояля» импровизировала Светлана Маринченко. Григорий Паламарчук справился лучше, а ярче всех блеснул Алексей Чернаков — настолько, что вокруг его стилистически безупречного соло разгорелась оживлённая полемика. Андрей Кондаков вышел на сцену показать за роялем (соло, без оркестра), какие идеи (прежде всего ритмические) применил бы, на месте конкурсантов, он; председатель же жюри Д.С.Голощёкин усомнился в том, что соло Чернакова было сымпровизировано, а не выучено наизусть, и попросил Алексея сыграть соло ещё раз. Всегда невозмутимый, Чернаков тут же сел за рояль и сыграл совершенно другое по характеру, но тоже стилистически весьма точное соло; подняв руки в шутливом жесте, Давид Семёнович немедленно взял свои слова назад, признав Чернакова «замечательным пианистом».

ВИДЕО: выпуск сопровождающей шоу «Большой джаз» утренней передачи «Весь этот джаз» №3

Вокалисткам на сей раз не пришлось ждать до ночи: их выпустили вторыми. «Московские окна» Тихона Хренникова на слова Михаила Матусовского — такой же лёгкий эстрадный материал, как и «Старый рояль»: в сочинении джаза бывший председатель Союза советских композиторов вообще как-то не был замечен, но Л.О.Утёсову в далёкие 60-е вполне удавалось эту песню «оджазировать».

У конкурсанток песня как-то не заладилась. Карина Кожевникова перепутала строки второго куплета (вместо первой строки «я могу под окнами мечтать» дважды спела вторую строку «я могу, как книги, их читать»), но этого никто не заметил; зато она сама не только заметила, но и сообщила во всеуслышание, что оркестр забыл сыграть (а вокалистки — спеть) второе — финальное — проведение темы, которое девушки подготовили не просто как чередование строк, но как единственное за весь номер взаимодействие трёх голосов; и уже после частично состоявшегося обсуждения номера забытый финал был доигран и допет.

Опыт Карины и её глубокое знание импровизационных манер великих певиц джазовой истории позволил ей показать в основной части номера весьма сильное скэтовое соло; что же до Алины Ростоцкой, то её соло было, может быть, менее «фирменным» по звучанию, но зато это была импровизация именно Алины Ростоцкой, вполне индивидуальная по содержанию и весьма эмоциональная по подаче. А вот ограниченный джазовый опыт Асет Самраиловой не позволил ей состязаться с Кариной и Алиной на равных, и она почти единодушным решением жюри в следующий тур не прошла.

Причудлива судьба песни, которую как материал для импровизации получили барабанщики. Самая достоверная версия — что в 1934 г. её сочинили во Владивостоке для эстрадного певца Вадима Козина руководитель его ансамбля, пианист Владимир Сидоров (музыка), и конферансье Андрей Шмульян (слова). Козин пел её как эстрадный фокстрот; однако впоследствии, у того же Утёсова, она обрела и «оджазированную», точнее — освингованную версию. В общем, барабанщикам пришлось непросто, тем более что оркестр опять справился с материалом не вполне удовлетворительно (особенно его вокалистка, которая, не зная русского текста, должна была петь просто мелодию без слов — но не только не везде точно интонировала, но и вообще не сумела вовремя вступить).

Однако с соло вполне удачно справились и Саша Могилевич, которая наиграла много характерных старинных приёмов (типа прижимания барабанного пластика локтём для плавного изменения высоты звука, или игры в полуоткрытый хай-хэт с буквально акробатическим чередованием ударов то комлем, то головкой барабанной палочки), и опытный оркестровый барабанщик Егор Крюковских, который много работал с двумя биг-бэндами — петербургским Philharmonic Big Band и московским «Большим джазовым оркестром» Петра Востокова, так что свинговую игру на барабанах знает вдоль и поперёк (да ещё и умело применяет эффектные фактурные приёмы, типа открытия соло драматичной игрой колотушками, имитируя литавры).

Что касается Давида Сагамонянца, то при несомненной виртуозности его техники он слабее попал в предложенный стиль, с полдороги свернув в джаз-роковое «мясо»: момент выхода на частую прерывистую дробь малого барабана у него вообще прозвучал как фрагмент соло Билли Кобэма, в любви к которому Давид тут же и признался, когда в разборе сыгранного Андрей Кондаков спросил у него о любимых барабанщиках. Судьи разделились в оценках; ведущие обратились к Ирвину Мэйфилду, который, будучи большим дипломатом, обычно на их вопросы отвечает довольно подробно, но исключительно обтекаемо и почти никогда впрямую. Ирвин уклончиво передал вопрос своему барабанщику Адонису Роузу, но тот точно так же дипломатично перепасовал решение судьям.

Последовал эпизод выяснения степени подготовленности Саши Могилевич (Аркадий Шилклопер попросил её сыграть часть соло ещё раз, и она тут же ловко перекомбинировала свои заготовки, сыграв соло с теми же приёмами, но в другом порядке и с другой динамикой), и наконец решение было принято волей председателя жюри — Давид Голощёкин перевёл в следующий тур Александру Могилевич и Егора Крюковских.

Самый, пожалуй, джазовый номер достался трубачам: они играли первый и главный советский джазовый стандарт — «Неудачное свидание» Александра Цфасмана (первая запись — 1937). Уже по изложению темы было ясно, что лучший по фразировке и «наработанности» импровизаторского «словарного запаса» — безусловно, Михаил Бручеев, хотя интонация и (в меньшей степени) ритмическая организация соло несколько хромала у всех троих. Что поделать: сильные, хорошо подготовленные молодые трубачи — сейчас редкость не только в России, но, как подтвердил Ирвин Мэйфилд, и в США. Труба — уж очень непростой для овладения инструмент, требующий непрестанных и очень упорных занятий.

И нельзя сказать, чтобы три конкурсанта им не овладели: и ростовчанин Виталий Киселёв (ещё один выпускник школы им. Кима Назаретова, ныне обучающийся в Германии), и студент Джазового колледжа на Ордынке — 19-летний Михаил Бручеев (кстати, ученик ведущего программы, Вадима Эйленкрига), и опытный эстрадник — 34-летний Максим Пустовит (среди своих достижений гордо упоминающий работу с поп-группой «Премьер-министр» и певцом Дмитрием Маликовым) — все трое, в принципе, играют. Просто средний их уровень, как импровизаторов, в целом ниже, чем у тех же саксофонистов и пианистов: ну нет (или почти нет) сейчас в России крепкой школы джазовой трубы. Жюри, надо сказать, практически единодушно не пропустило в следующий тур Максима Пустовита, как наименее джазового из всех троих — хотя, конечно, это сложившийся артист, только совсем другого направления.

Драматически развернулись события у контрабасистов. Они играли кинохит Андрея Петрова «Я шагаю по Москве», который в оригинальном исполнении 18-летнего Никиты Михалкова в одноимённом фильме 1963 года был, мягко говоря, очень далёк от джаза, но вполне поддаётся «освинговыванию», что и было сделано в аранжировке для Нью-Орлеанского оркестра. И опять здесь возникли проблемы с озвучкой, причём не только в звучании собственно контрабасов. Соло Николая Затолочного, например, в телевизионной трансляции практически не читалось в общем потоке звука, поэтому я не могу сказать о нём что-то определённое; зато отчётливо читалось, было мастерски выстроено, логично развито и ритмически безупречно соло Макара Новикова — что, в принципе, для знающих этого большого мастера слушателей не новость.

Чётко и логично начала своё соло и Дарья Соколова, но потом… потом что-то случилось. В эфирной версии обсуждение её выступления было смонтировано так, как будто жюри указывает ей на то, что она вылетела из квадрата, и Даша кротко соглашается. На самом деле она, отвечая на вопрос жюри, спокойно сообщила, что на середине первого квадрата её соло в её ушных мониторах не просто пропал звук, но раздались громкие, отвлекающие внимание шумовые помехи. Это её объяснение было вырезано; я не стану пускаться в спекуляции, случайно ли пропал звук в Дашиных мониторах и входит ли в задачи конкурсанта не просто сыграть музыкальное и логичное соло (что, судя по первым тактам и по финалу соло, когда Соколова снова поймала звук оркестра, вполне могло ей удаться), но и противостоять отвлекающим техническим помехам, делая при этом вид, что ничего не случилось — как и полагается артисту, конечно. Короче говоря, после обсуждения в следующий тур прошли Николай Затолочный и Макар Новиков.

Гитаристам было предложено играть тему и соло в пьесе Андрея Эшпая «А снег идёт», которая не просто легко поддаётся «джазированию», но и в оригинале — в фонограмме фильма 1961 г. «Карьера Димы Горина», где её пела Майя Кристалинская — звучала в свинговой ритмике с «шагающим» контрабасом. Видимо, ради всё той же всемогущей телевизионной «картинки» оркестровый барабанщик Адонис Роуз был выдвинут на подиуме-«таблетке» в центр студии, впереди и оркестра, и гитаристов, отчего — утратив привычный визуальный контакт с оркестром и попав в изменившуюся акустическую ситуацию — сразу утратил и значительную часть своего упругого нью-орлеанского грува. Тем не менее, все трое гитаристов — Сергей Чашкин, Илья Зырянов и Максим Шибин — сыграли буквально «ноздря в ноздрю» и намного сильнее, чем это удалось всем троим в первой передаче.

Жюри попало в патовую ситуацию. В какой-то момент Д.С.Голощёкин даже отказался было исполнять далее обязанности председателя жюри, потому что данных за удаление кого-либо из троих не было, но авторы передачи настаивали на соблюдении придуманных ими правил. Наконец, по настоянию Давида Семёновича всем трём было дано дополнительное задание — сыграть с ритм-секцией оркестра по два квадрата блюза. Грянул паркеровский блюз «Now’s The Time», и… все трое отыграли по два добротных квадрата, без неожиданностей. Снова тупик!

Пришлось обращаться за решением к Ирвину Мэйфилду. Бэндлидер опять блеснул дипломатической уклончивостью, отдав вопрос на обсуждение и чуть ли не голосование всего оркестра. И только после этого решение было принято — во второй конкурсный тур перешли Илья Зырянов и Максим Шибин.

Последними играли саксофонисты. Неожиданность: Денис Швытов (изначально вообще-то альтист, в первой передаче игравший на своей основной «дудке» последних лет — сопрано-саксофоне) выходит на сцену с тенором. Таким образом, теперь в конкурсе два тенориста (он и Дмитрий Мосьпан) и альтист Эльдар Цаликов. Им выданы для импровизации «Дорогие мои москвичи» Исаака Дунаевского — мелодия песни, которой с 1947 г. завершал все свои концерты Леонид Утёсов. В аранжировке Нью-Орлеанского оркестра этот незамысловатый фокстрот обрёл вдруг разухабистую афрокубинскую ритмику, что дало солистам довольно выразительную ритмогармоническую среду для импровизации. Все трое прозвучали достаточно сильно и интересно, хотя Швытов, кажется, испытывал некоторую скованность на более объёмном (по количеству продуваемого воздуха) теноре, а яркое соло Цаликова, кажется, этой самой яркостью несколько превосходило собственную содержательность. Видимо, это обстоятельство и определило решение жюри: хотя Дмитрий Мосьпан благородно предлагал самоотвод (наши джазмены вообще то и дело ставили ведущих и авторов программы в тупик, проявляя не зубастый эгоизм, к которому подталкивают своих участников набившие оскомину «шоу с выбыванием», а благородство и взаимную поддержку), в следующий тур прошёл именно он — и Денис Швытов, что обеспечило третьему выпуску «Большого джаза», эфир которого состоится 25 мая, столь желаемую создателями передачи сюжетную остроту — ведь соревноваться за выход в финальные туры будут два брата (пусть и не родных, как сначала обрадовались было авторы конферанса, а двоюродных).

ВИДЕО: выпуск сопровождающей шоу «Большой джаз» утренней передачи «Весь этот джаз» №4