| Григорий Дурново, обозреватель «Джаз.Ру» |
 |
8 апреля во Дворце на Яузе проходит VII фестиваль французского джаза «Le Jazz». В этом году главная звезда фестиваля — кларнетист Дэвид Кракауэр, который выступит с собственным трио (аккордеонист Вилл Холшаузер и бас-гитарист Джером Харрис). Бывший участник легендарных The Klezmatics, основатель широко известного проекта Klezmer Madness в преддверии выступлений в России дал интервью обозревателю «Джаз.Ру» Григорию Дурново (сокращённый вариант интервью был опубликован в газете «КоммерсантЪ-Weekend»).
В чём специфика трио, с которым вы приезжаете в Москву? Чем его стиль отличается от стиля вашей группы Klezmer Madness?
— Трио больше ориентировано на акустическое, почти камерное звучание, без ударной установки, без электрогитары, без сэмплов, более основано на так называемом традиционном клезмере. Но это музыканты, с которыми я постоянно работаю в Klezmer Madness, и мы будем играть мои композиции.
Значит ли это, что в таком варианте ансамбля в большей степени присутствует джазовое начало?
— Джазовое начало присутствует всегда. Но чаще всего основное ощущение для джаза или фанка задаёт ударник, а его-то как раз не будет. Те, кто нас пригласил, заказывали именно акустический вариант ансамбля, то есть они хотели чего-то более камерного, интимного. С этим форматом я экспериментирую уже года два-три. Иногда бывает, что ты выходишь на сцену и стреляешь, так сказать, из всех орудий. А этого может оказаться слишком много — оно и понятно: слишком громко, слишком насыщенно. В камерном варианте, помимо прочего, можно услышать мой звук без усиления, без микрофонов. В каком-то смысле этот вариант может произвести более мощное впечатление, чем электрический — достаточно послушать, как кларнет и аккордеон играют вместе. Бас у нас будет электрический: наш басист Джером Харрис не играет на контрабасе. Но это будет звукоусиление непосредственно на сцене, а не через аудиосистему.
ДАЛЕЕ: продолжение интервью, ВИДЕО
По-прежнему ли вы включаете в выступления пьесы Сидни Беше?
— Да. У меня, кроме того, есть клезмер-посвящение Сидни Беше, что-то вроде музыкального портрета. В этой музыке нет ничего похожего на то, что сочинял Беше, это не возврат к прошлому, не ностальгический взгляд, это что-то новое. В будущем, в течение ближайших двух-трех лет, я планирую ещё работать над этим проектом, чтобы из него выросло что-нибудь вроде театральной постановки.
Меня всегда зачаровывало то, что можно назвать культурой Нью-Йорка: человек может приехать сюда из любого места, как Беше, который прибыл из франкоговорящей афроамериканской, креольской среды Нового Орлеана. И вот Беше приезжает в Нью-Йорк и там, предположим, встречает еврейского музыканта Нафтуле Брандвейна, который вырос в польской культуре, среди людей, говорящих на идиш. Я стал думать о том, что случилось бы, если бы они встретились и поиграли вместе. В этом суть истории, которая лежит в основе проекта. Это история о Нью-Йорке, где друг с другом встречаются разные люди, и, что самое важное, у них есть возможность встретиться. Когда между ними нет барьеров.
А как вы себе видите театральную постановку?
— Я бы хотел, чтобы в результате получился какой-нибудь песенный цикл — за неимением лучшего слова назовём это так. Чтобы там были песни и чётко, словами пересказывалась сама история. Выдуманная мной, но основанная на исторических фактах. Сейчас я её пишу и думаю, кого бы привлечь к сотрудничеству.
Вы и слова к песням тоже написали?
— Пока нет. Но я и не автор текстов песен, сомневаюсь, что буду их сочинять, наверное, приглашу кого-нибудь, кто занимается этим профессионально.
Фестиваль, в котором вы участвуете, посвящен Франции. Вы учились в Парижской консерватории и ездите работать во Францию несколько раз в год. Каково сейчас значение этой страны в вашей музыкальной жизни?
— Я впервые приехал во Францию, когда закончил обучение в Америке, я мало выступал там, но в 1999 году тамошние джазовые критики стали обо мне писать. Потом я отправился в город Амьен, чтобы участвовать в большом фестивале, и почти сразу же по приезде в течение четырех часов давал там интервью. Все были очень рады моему приезду, и в тот же вечер, что я выступал там, я познакомился с представителями лейбла Label Bleu, с женщиной, которая позднее стала моим французским агентом. Благодаря ей я теперь являюсь эндорсером компании Selmer, производящей кларнеты. Поэтому я всегда практически считал Францию своим вторым домом, всегда любил Францию и французскую культуру. В 1999 году эта страна приняла меня в объятия, как будто блудного сына, и эта атмосфера там сохранилась до сих пор. Во Франции у меня всегда прекрасная благожелательная публика. Я чувствую себя почти что почётным гражданином.
Есть ощущение, что как раз сейчас во Франции растёт новое клезмер-движение. Во всяком случае, я только что обнаружил на сайте лейбла Tzadik планирующиеся к выпуску альбомы двух французских ансамблей, музыка которых близка клезмеру и авангарду.
— Мне во Франции было интересно посмотреть на молодых музыкантов, которые делают что-нибудь классное. Полагаю, моя заслуга в появлении этого движения тоже есть. Когда я двенадцать лет назад приехал в эту страну, я в каком-то смысле привнес туда нечто отличное от привычного, ностальгического клезмера. Я предложил смесь клезмера с джазом, с новыми формами, новые композиции. И это, по-видимому, вдохновило разных людей, мне говорили некоторые двадцатилетние музыканты, что я на них повлиял. Приятно осознавать, что вдохновил людей, помог им.
Ваш последний проект, связанный с клезмером, был также родствен неожиданным стилям — фанку, соул, хип-хопу. Планируете ли вы идти дальше в этом направлении, соединять клезмер с другими стилями, с которыми его ещё не соединяли, привлекать новых музыкантов?
— Вы говорите про «Abraham Inc.». Многие удивляются, но рождение этого проекта для меня было вполне логичным, поскольку он являлся продолжением и развитием моего знакомства с канадским рэппером и продюсером Socalled в 2001 году. Я пригласил его в Klezmer Madness как особого гостя. Наше сотрудничество развивалось очень естественно и, конечно, наша работа была связана с многим происходившим в то время, вроде соединения балканской музыки с хип-хопом, как у групп Balkan Beat Box и Gogol Bordello. Диджеи по всему миру делали танцевальную, клубную музыку из традиционных форм. И работа с Socalled была частью этой мировой тенденции. Так вот, в какой-то момент мы сообразили, что одним из важнейших источников хип-хопа является фанк. И пока мы были в турне, мы думали, как бы представить это в нашей музыке наилучшим образом. И Socalled назвал имя тромбониста Фреда Уэсли. Это было похоже на озарение. Я связался с Фредом через нескольких менеджеров, мы поговорили. Поначалу, как мне кажется, он был несколько озадачен, услышав наши идеи. Но когда мы встретились в студии, всё получилось очень естественно, очень красиво. С Фредом было здорово работать.
Сейчас я работаю над новым проектом, «Krakauer Plays Zorn». Он будет включать никогда ранее не исполнявшиеся пьесы из третьей «Книги ангелов». Джон Зорн отобрал эти пьесы для меня. Мне очень приятно работать над этим проектом. Зорн — мой старый друг, я записал самый первый альбом в серии «Radical Jewish Culture» в конце 1990-х. Будет играть квинтет, в основном, музыканты из Klezmer Madness в камерном составе, без аккордеона, но с участием Keepalive, который производит сэмплы. Шерил Бейли на гитаре, Джером Харрис на басу, Майкл Зарин на барабанах. Турне будет, вероятно, в октябре. Может быть, скоро опять приедем в Россию.
А ещё я работаю с несколькими классическими композиторами. Есть молодой польский композитор 24 лет Влад Мархулец, он написал для меня замечательный кларнетный концерт два года назад. Премьера состоялась в США с Детройтским симфоническим оркестром. В основе этого концерта — клезмер, но очень причудливый и странный. Думаю, лет через пять у этого композитора будет большое имя, он движется в каком-то своём, необычном направлении. Ещё есть американский композитор Джордж Цонтакис, довольно известный в США и во всём мире, он пишет для меня концерт. Мы с ним ещё в 1980-х годах, когда я даже не начинал заниматься клезмером, пошли в греческий ночной клуб в Нью-Йорке и слушали потрясающего греческого кларнетиста. Я греческую музыку не играю вообще, но это был очень полезный опыт — услышать такую чистую, нутряную страсть. Свое звучание я разрабатывал во многом под влиянием как раз таких музыкантов, с нутряной страстью, как Беше, как Колтрейн, как Луис Армстронг, как многие греческие, клезмерские, турецкие музыканты, которых я слышал, кларнетисты или исполнители на других инструментах. Цонтакис тоже много слушал и греческой музыки, и клезмера, но он смешивает всё это со своим собственным языком. Так что его произведение — это что-то вроде обобщения всего, что делает и его, и меня музыкантами. Это не откровенный клезмер, не откровенно греческая музыка, а поиск той самой чистой страсти. Так что это и не просто, условно говоря, набор нот, здесь важно то, что я играю это произведение своим звуком, оставляю свой след, выражаю себя как личность в этой музыке. Можно написать, так сказать, стандартный кларнетный концерт, и его будут исполнять многие прекрасные музыканты. Но они будут играть с классическим звучанием, и необязательно удастся отличить одного от другого. Я же, скажу без хвастовства, всю жизнь и всю карьеру стремился к тому, чтобы создать звучание, чтобы меня узнавали по нескольким нотам, чтобы люди говорили: «Это Кракауэр, ошибки быть не может». На то, чтобы добиться этого, ушли годы. Интересно, что в концерте Цонтакиса есть фрагменты, которые звучат как атональные, но и в них есть живость, бурление ритма, опять же чистая энергия и страсть. Здесь происходит прямое взаимодействие, не стесненное излишним контролем. Я вовсе не собираюсь принижать значение классической музыки, но она предполагает слишком высокий уровень контроля. Мы находимся в другой плоскости. Она не хуже и не лучше, я ничего не оцениваю, она просто другая. Она предлагает достичь очень личной формы самовыражения. Концерт Цонтакиса — произведение очень личное для меня и для композитора, оно про меня, про мой звук. Если бы я взял классический мундштук и играл классическим звуком чей-то современный концерт, это не было бы личным высказыванием.
Для меня пишет и арабский композитор Мухаммад Файруз. Что у него за концерт, я пока совершенно не знаю, но первоначальная идея заключалась во встрече еврейского и арабского начала. Он собирался использовать арабские элементы, а я дал ему массу записей старого клезмера. А Освальдо Голихов переработал свое произведение «Сны и молитвы Исаака Слепого» тоже в кларнетный концерт, в эти выходные я представляю его в Мадриде. Так что у меня сейчас есть работа и с композиторами, и с оркестрами, это тоже очень захватывает. Я работаю в жанре клезмер, но при этом участвую в создании новых произведений.
Конечно, клезмер был частью жизни восточно-европейских еврейских общин, а в конце XIX — начале XX века в Америке — важной частью жизни только что прибывших иммигрантов. У этой музыки была своя функция, это была танцевальная музыка, музыка, сопровождавшая обряды и вообще весь жизненный цикл сообщества. Но сейчас жизнь обстоит иначе. Может быть, это печальный факт, но в результате глобализации в мире осталось совсем мало мест, где традиционная музыка по-прежнему играет ту же общественную роль. Можно отправиться в какую-нибудь деревню в Трансильвании и обнаружить, что традиционная музыка там осталась нетронутой, но, например, десять лет назад у тамошних жителей впервые появились джинсы. Так оно происходит. На судьбу клезмера повлияли, как мне кажется, три вещи. Естественно, Вторая мировая война и Холокост, уничтожившие еврейское население Восточной Европы. Затем — подавление этнических культур и религий в странах советского блока. И, наконец, стремительное движение в сторону ассимиляции уже в Соединенных Штатах, уход от этнических культур. Я говорю сейчас прежде всего о своей культуре, но можно посмотреть на многие другие культуры аборигенов и на факторы, способствовавшие их уничтожению. У нас есть только остатки, клочки, осколки, но даже в них хранится нечто настолько мощное, что пробуждает интерес к культуре. Нет смысла возрождать эти остатки как часть жизни, эти попытки будут бесплодными, клезмер никогда больше не станет свадебной музыкой или чем-то подобным. Зато мы можем использовать их для создания новой музыки, новых произведений искусства. Клезмер приобретает новую форму и новое направление.
Почему вы ушли из The Klezmatics?
— (смеётся) Просто время пришло. Я по-прежнему дружу со всеми участниками группы. Три года назад я организовал большой концерт в Карнеги-холл, там были The Klezmatics, моя группа, группа Алиши Свигалс, женский ансамбль Mikveh. На разных семинарах я преподаю вместе с Алишей, с Фрэнком Лондоном. Для меня причина ухода из The Klezmatics была в том, что настала пора мне выбрать свой собственный путь. Мне как раз в то время предложили записать «Сны и молитвы Исаака Слепого» с квартетом Kronos, а Зорн хотел, чтобы я сделал сольный альбом на Tzadik. И я понял, что мне надо становиться, так сказать, хозяином в своей лавке, лидером. А в The Klezmatics мы всё обсуждали друг с другом, и я чувствовал себя почти что безымянным, человеком, которого поглотил коллектив. Мне хотелось, чтобы у меня было имя. Мне говорили: «А, ты кларнетист в этом ансамбле? Здорово играешь!» — а я ругался: «Ну и что я буду с этим делать?» Может быть, это эгоизм, но я уже тогда работал над собственным звучанием, я хотел создавать что-то свое. И раз так, я должен был зависеть только от себя, чтобы мне, создавая свою собственную музыку, не надо было проходить через какой-то, скажем, комитет. В любом случае я горжусь работой, которую делал в составе The Klezmatics, я от неё не отрекаюсь, это был прекрасный период. Когда в первой линии были я, Алиша Свигалс и Фрэнк Лондон, это был тройной динамит, масса энергии и немного дружеского соперничества.
ВИДЕО: Давид Кракауэр выступает в Одессе, 2007
[youtube=http://www.youtube.com/watch?v=zeVnLayjAVg]
