ПРОДОЛЖЕНИЕ (5). К НАЧАЛУ
Предыдущие главы (2, 3, 4)

Одним из наших друзей был Гера Бахчиев, светлая ему память! Он иногда организовывал выступления, всегда с удовольствием принимал участие в послеконцертных посиделках, где-то что-то порой писал о нас. Его усилиями осенью 1974 года в Доме культуры Московского текстильного института, что на Шаболовке, было организовано торжественное мероприятие: отмечалось двадцатилетие Диксиленда Грачева. Вероятно, только мы с Владиком, да еще несколько ребят, свидетелей нашей джазовой карьеры, знали о не вполне точном соответствии названия мероприятия его истории. Это было двадцатилетие нашего с Владиком знакомства, буквально с первого дня которого мы заиграли вместе. Но уже существовал популярный Диксиленд Грачева, поэтому эта дата была привязана к истории сегодняшнего состава. Были приглашены – и пришли!– весьма уважаемые люди: Николай Минх, Борис Фиготин, Игорь Якушенко, Игорь Лундстрем, Алексей Баташев (о его участии в вечере я еще упомяну), Юрий Козырев. Мы сами постарались найти и пригласить на вечер максимум из тех, кто за прошедшие двадцать лет играл с нами. Пришли Саша Зильбершмит, Володя Столпер, Фред Маргулис, Марик Терлицкий, Алик Салганник с женой, «заводной» Нелькой. Нам было очень приятно увидеть среди гостей Игоря Бриля, Леню Чижика, Костю Бахолдина, Володю Коновалова. И, конечно, был полный зал наших друзей, имеющих совершенно разное отношение к нашей музыке.

Предварительно мы договорились, что вечер будет вести Баташев, рассказывая об «этапах большого пути» и приглашая на сцену тех, кто в соответствующее время играл с нами. Но вечер уже начался, а Баташева не было. Чтобы не изменять примерно разработанный сценарий, пришлось выходить на сцену мне, так как практически никто не мог бы прокомментировать нашу историю (Владик не в счет, он вообще был не из разговорчивых). Короче, А.Н. появился только к разгулу джем-сэшн, но мероприятие сорвано не было. Нам говорили красивые слова, Бахчиев одарил всех настоящих и бывших соратников Грачева большими деревянными кружками, одна из которых, с автографами всех наших ребят, до сих пор стоит у меня на шкафу. На фотографии, вместившей тогдашних и бывших музыкантов Диксиленда, чокающихся этими кружками, Владик написал мне: «Одному из двух главных виновников торжества. В. Грачев». Мне это до сих пор приятно осознавать. Музыка в этот вечер началась с нашей традиционной «I Can’t Give You Anything but Love». Как всегда, повеселил всех Миша Генерсон своим рассказом о Владике, он был знаком с ним практически все 20 лет. Кульминацией рассказа была генерсоновская версия уже упомянутой истории о грачевской трубе со ставшей популярной его фразой: «Туфта! Понты! Сказки Гофмана!».

Что и сколько было выпито после торжественной части, не помню. Можно было практически не ограничивать себя: за руль садиться еще не пришло время!

* * *

Из поездок 1975 – 1977 годов запомнились почти двухнедельная, в разгар лета, в Сызрань и дня на три – в весенний Архангельск.

Сызранскую гастроль организовал опять Вадим Юрченков, и нас представляли как ансамбль ленинградского джаз-клуба. Состав остался неизменным, но с нами в качестве певицы ездила околоджазовая девушка, чья-то из джазменов подруга, могу привести еще какие-то подробности, кроме одной: полностью вылетело из головы ее имя. В лицо помню, а как ее величать, ну никак не всплывает. Конечно, она была со слухом и пела почти правильно и почти на английском, но на сцену таких выпускать не следовало бы. К сожалению, об этом даже в процессе гастролей говорили Вадиму ребята, принимавшие нас. Но уже было поздно. Просто, не имея времени и достаточного выбора, Грачев пригласил первую попавшуюся.

Наши выступления проходили в одном из центральных городских кинотеатров, и в целом все прошло нормально. Мы играли обычный джазовый концерт, построенный по сценарию Вадима, он же вел концерты. Как обычно, начинали с джазовой архаики, постепенно приближаясь к более современным композициям, но все в традиционном стиле. Эта музыка во время последнего выступления чуть не сыграла недобрую службу. Нас попросили перед отъездом поиграть на открытой танцверанде, а можно представить себе, что за публика приходила тогда на танцы в провинциальном городе и какая музыка обычно при этом звучала. Мимо нас, игравших простейшие, но джазовые композиции, ходили очень непривлекательного вида личности, взгляды которых ничего, кроме элементарного страха, не вызывали. Хорошо еще, что это происходило днем, а не вечером. Милицией поблизости и не пахло. Выручил нас Игорь Заверткин, в присущем ему стиле лихо отыгравший популярные твистоподобные советские песни. Но даже несмотря на это, по окончании «концерта» его организаторы предложили нам быстренько собраться и короткими перебежками достичь нашего автобуса, «а то могут инструменты помять!».

Имея достаточно много свободного времени, проводили его на Волге, точнее, на каких-то волжских заводях. Мягкий золотой песок, теплая вода, солнце – лучше не придумать! Дурачились, как дети. Самые большие трудности были связаны с практически полным отсутствием в городе «нормального» спиртного. По пути на пляж брали в заштатном магазинчике пару бутылок какой-то бурды под названием «вино», которое и пить-то не было особого желания. Пива не было и в помине. Что было в изобилии, причем, на лотках на улице, так это всевозможнейшие и свежайшие пирожки со всеми мыслимыми видами начинки, кроме одной – мясной. Там в 1975 году явно была напряженка с харчами. Но сдюжили, скорее всего, именно из-за пребывания почти на диете. А в одном из П-образно расположенных корпусов нашей казарменного типа гостиницы был буфет, где продавали «в разлив». Перед тем, как садиться в ждавший нас автобус, мы, чтобы не тратить времени непосредственно перед выступлением, иногда уже в гостинице одевались в наши «фирменные» костюмы, а в них мы выглядели почти неразличимо. И перед отъездом забегали по очереди или попарно в буфет, чтобы выпить граммов сто чего-то наподобие «Зверобоя». В один из таких набегов последним оказался Боря Васильев, вылетевший из буфета под крики хозяйки: «Иди отсюда вон, алкаш проклятый! Уже пятый раз заходишь!». Боря пострадал из-за нашей униформы и всю дорогу ворчал: «Сколько раз вам говорил Вадим, что переодеваться надо перед выходом на сцену! Из-за вашей лени мне одному досталось!». Досталось лишь одно: не досталось ста граммов «Зверобоя»...

Первый визит в Архангельск, уже начавший славиться своими джазменами, состоялся благодаря усилиям энтузиастки местного джаз-клуба Светы Кетчик. Поездка прошла как-то незаметно: после радушной встречи отыграли в скромном помещении джаз-клуба, затем в клубе моряков и еще в каком-то клубе, погуляли по городу, закупили оптом замечательные нержавеющие поллитровые карманные фляжки и отбыли в столицу без приключений. Сразу упомяну о второй архангельской гастроли в разгар зимы, в январе 1982 года. Все было замечательно, но уж больно было холодно. Одеты мы все были по-зимнему, но не рассчитывали на длительное пребывание на открытом воздухе при температуре минус двадцать. А нас угостили экскурсией в Малые Карелы, куда были свезены потрясающие образцы северной деревянной архитектуры, сиречь избы и церквушки. Зрелище было восхитительным: всё в снегу, настоящие северные зимние пейзажи, перемежаемые почти черными елками и почерневшими от времени подлинными деревянными экспонатами. Но гулять и смотреть долго оказалось не под силу, особенно Боре Васильеву в модельных туфлях на тонкой кожаной подошве. Пришлось срочно отогреваться в автобусе испытанным способом.

В этой поездке мы играли «в четыре дудки»: Грачев, Тертычный, Заверткин, Данилочкин.

* * *

Я вдруг обратил внимание на то, что, не желая того, стал упоминать о наших оркестровых возлияниях. Увы, это факт, повлиявший, правда, еще не так скоро на судьбу Диксиленда в целом и отдельных его участников в частности. Инсульт Владика в середине восьмидесятых и смерть Волика Лакреева в 1992 году – это все отсюда. Может быть, я рано забежал вперед. Но что было, то было. А пока мы находимся в конце семидесятых, и пока все в порядке. Восхождение продолжается.

* * *

Году в 1977-м познакомились с переехавшим в Москву из Риги трубачом Сашей Банных, старшим из двух братьев, уже известных в Риге джазовых музыкантов. Борис, контрабасист, где только и с кем только в Риге не играл, вплоть до Оркестра телерадио Латвии. Саша, закончив институт, и получив почетное в джазе инженерное образование, тоже играл с различными музыкантами и традиционный джаз, и нечто более модерновое. Со времени нашего знакомства Банных стал тяготеть к нашему составу больше, чем к другим музыкантам, с которыми уже был знаком ранее. И он начал выступать с нами, причем иногда играл на тубе, если нам удавалось ее где-то найти. У него это получалось совсем неплохо. В тутти, в «разъездах», он играл что-то наподобие партии второй трубы, а в соло уже мог делать все, что хотел. Как трубач он был подвижней Грачева и посовременней во фразировке и интонациях. Поэтому они вполне дополняли друг друга. Мы отыграли вместе с Сашей Банных «у Грачева» около 10 лет, буквально до того времени, когда Владик заболел и прекратил играть. В последние годы этого периода, в 1984 – 1985 году, бывали случаи, что Саша практически замещал Владика в Диксиленде Грачева, даже когда мы играли вроде бы все вместе, и во многих темах он играл первую трубу. Но впервые замена произошла на весеннем фестивале 1979 года в «Москворечье», когда Грачев заболел чуть ли не воспалением легких, а мы были обязаны принять участие в концертах фестиваля. И тогда была быстренько откорректирована вполне традиционная программа, я расписал две или три новые вещи. В их числе помню «Versailles Promenade» с полюбившегося мне тогда диска Лало Шифрина «Lalo Shifrin/Sade» (опять на моем пути Шифрин, правда, Борис, по прозвищу Лало, а тот, из наших пятидесятых был Владимиром Борисовичем), и все прошло с успехом. Я даже осмелился пропеть «At the Down Strutters’ Ball». Владик присутствовал на концерте своего состава впервые в качестве слушателя, но никаких замечаний высказано не было. Отмечу, что без Грачева называть состав «Диксилендом Грачева» было как-то неудобно. И тогда впервые, с моей подачи, появилось название «Новый Московский Диксиленд».

Итак, конец 70-х. Из запомнившихся событий – несколько выступлений на Центральном телевидении. Сначала в какой-то сборной эстрадной «солянке», потом, в 1977 году – в «Артлото» Владимира Ворошилова. В 1979 году, в несколько странном из-за летних отпусков составе, записали три композиции, впоследствии транслировавшиеся в Москве с комментарием Зиновия Гердта. От последнего выступления осталось несколько хороших фотографий, сделанных вездесущим Володей Лучиным. Там-то и видна необычность «Диксиленда Грачева»: Владик, Сева Данилочкин, Нил Фузейников – один из немногих московских джазовых тромбонистов, я, Атаманов, Васильев и – Валера Буланов. Последний без затруднений сработался с нами, обладая великолепным умением аккомпанировать практически во всех стилях. Тогда он еще приходил на очередное выступление без термоса, в котором плескался его «чаёчек»...

Была вторая поездка в Новосибирский Академгородок, на этот раз – зимняя. Выступление в заполненном слушателями Доме культуры не было ничем достопримечательным. В ударе был Лакреев, и не только на сцене. В гостинице он непрерывно разыгрывал Игоря Заверткина и меня – мы жили втроем в номере. Всё это заканчивалось тем, что Игорь начинал «метелить» нас обоих, не отличавшихся атлетическим сложением и силой, а Заверткин-то, кроме всего прочего, был человеком спортивного склада и волейболистом! Всегда слегка поддатый Волик однажды устроил в центре городка, около торгового центра, «шоу» вполне в его духе, раздевшись при двадцатиградусном морозе до трусов и предлагая проходящим мимо пофотографироваться с ним около заледеневшего фонтана... И помню, как тяжело летелось в Москву ночью, после устроенных гостеприимными хозяевами веселых проводов, в предвкушении выхода на работу рано утром в понедельник.

В 1977 году судьба вновь свела нас с Пашей Барским, который в начале 60-х был членом Совета кафе «Аэлита». Это он тогда под авторитетным покровительством Вано Ильича Мурадели, возглавлявшего Московское отделение Союза композиторов, занимался организацией выступлений в кафе джазовых ансамблей и отдельных музыкантов. Это по его приглашению я вместе с Владиком Грачевым впервые играл в «джазовом кафе». Именно в «Аэлите» я тогда увидел и услышал Окуджаву, Евтушенко, Аксенова. (Упомянув чтимого и читаемого мною Василия Павловича, припомнил его высказывание о том, что литература для него – синоним ностальгии; вот и я, впервые прикоснувшись к чему-то, очень отдаленно напоминающему литературу, испытываю прежде всего некие ностальгические ощущения; классик прав!) Там мне довелось несколько раз аккомпанировать Вале Никулину, который любил джаз и очень приятно пел джазовые шлягеры («Because of You-u-u…»). В «Аэлите» я впервые услышал Ленинградский диксиленд, точнее, тогда еще «Нева-джаз-бэнд» в составе: Королев, Лахман, Морозов, Боря Ершов и братья Колпашниковы. Там я и познакомился с Севой Королевым, который в те дни останавливался у нашего соседа, фотографа Виктора Резникова. С Витей у меня были вполне дружеские отношения, и мы провели в общении с Королевым много времени...

И на этот раз, лет через пятнадцать после «Аэлиты», Барский направил свою неукротимую энергию на организацию очередного джаз-кафе. Где-то на Юго-Западе (для москвичей это географическое понятие однозначно ассоциируется с конкретным районом Москвы), кажется, на улице Строителей, было найдено кафе, получившее название «Ритм», и мы были приглашены на его открытие.

Мероприятие запомнилось тем, что с нами играл вполне маститый скрипач классической закваски Игорь Фролов. Это был старший брат того самого Юры Фролова, с которым мы много играли в конце 50-х – начале 60-х, «шебутного» парня и прекрасного контрабасиста. Через какое-то время Юра, уже будучи оркестрантом Большого театра Союза ССР, «отвалил» в Америку, где, по скудным сведениям, вполне преуспел. А старший брат, Игорь, известный московский скрипач, не хотел даже слышать имя Юрки: в те времена такое родство могло запросто поставить крест на карьере, на успешной – тем более. Старший Фролов хорошо знал популярную джазовую классику, инструментом он, естественно, владел профессионально, и нам было очень приятно поиграть с ним. Даже пытались договориться о будущих совместных выступлениях.

Кое-какие подробности мне случайно напомнила находка, сделанная при поиске фотографий той поры в собственном архиве. Я наткнулся на скромный пригласительный билет. В нем безымянного «товарища» Октябрьский РК ВЛКСМ, Совет молодежного кафе «Ритм» приглашают 9 декабря 1977 года на вечер. Это и было описываемое открытие джазового кафе. Похоже, что именно Паша Барский сделал девизом своего нового детища слова «Работаем, Ищем, Творим, Мечтаем», образующие что-то наподобие акростиха. Имея страстишку оставлять после разного рода событий сувениры, я и тогда не поленился собрать на этом билете автографы друзей. Паша был наиболее пространным и написал около девиза: «Дорогой мой Миша! Я так взволнован, что просто не знаю, что можно добавить к этому девизу». Остальные – Грачев, Васильев, Атаманов, Баташев, Банных, Данилочкин, Лакреев, Заверткин – расписались, а Волик, Сева и Игорь не без юмора изобразили и свои инструменты. Особенно хорош был Заверткин, превративший тромбон в некое подобие канализационной системы с прорехами, заплатами и традиционной цепочкой с ручкой... Билет на пожелтевшей бумаге – и очередной ностальгический приступ...

Рассказывая о выступлении с нами скрипача Игоря Фролова, просто обязан упомянуть, что в Диксиленде Грачева двое были очень хорошо знакомы со скрипкой. Знаю совершенно точно, что Сева заканчивал музыкальную школу по этой специальности, не убежден, но предполагаю, что и Заверткин не избежал такого же начального музыкального образования. Во всяком случае, несколько раз, когда к Игорю попадала в руки чья-то чужая скрипка, он очень фирменно и очень по-джазовому играл на ней. С обязательными «подъездами», которые были близки ему, игравшему на тромбоне, на глиссандирующем инструменте. Мы даже как-то вставили в нашу программу «Some of These Days» со скрипичным соло и предлагали сделать его постоянным номером. Игорь не захотел. Халтурить он не любил, а на занятия скрипкой, наверное, уже не было времени. Как играл Сева и играл ли он в моем присутствии, в памяти не отложилось. Но не сомневаюсь, что и этот инструмент был ему подвластен.

Еще припоминаю посещение летом 1979 года подмосковного Пущино – академгородка, регулярно становившегося ареной козыревских летних выездных концертов. Обычно они включали выступления приехавших на субботу и воскресенье составов или музыкантов в кафе, заканчивавшиеся поздно ночью, обязательный дневной уличный парад, во главе которого по традиции шли диксилендовые ребята.

Одно из шествий выглядело совсем необычно: во главе плохо организованной, но все же двигающейся в нужном направлении толпы музыкантов с инструментами и без, по городу медленно и торжественно ехал... кроваво-красный «Запорожец» Баташева с хозяином за рулем. Но это не всё: на капоте автомобиля (это «Запорожец»-то – автомобиль?) стоял свежекупленный в местном сельпо девственно блестящий, сияющий, как позолоченный баташевский самовар, и украшенный гордой надписью «Made in USSR», чтобы, не дай Бог, не усомниться в его происхождении, – настоящий примус! Очень похоже на иллюстрацию борьбы и единства противоположностей из марксистской диалектики: двигатели внутреннего и внешнего сгорания как единый символ движения и горения. А за этим символом так же медленно и торжественно шествовали музыканты, многоголосно выдувавшие «When The Saints Go Marchin’ In». Однажды такой парад закончился в огромном городском фонтане, где «Доктор Джаз» – трубач Юра Строков, в черном костюме и лаковых туфлях, наяривал что-то традиционное, стоя по колено в воде. Веселились, однако!

Мне эта поездка в Пущино в 1979 году еще запомнилась выступлением в составе собранного мною же оркестрика, названного «Маленький биг-бэнд». Мы – Сева Данилочкин, Игорь Заверткин, Витя Алексеев (альт-саксофон), Витя Мельников (басист), Волик Лакреев и я, – быстренько посовещавшись и распределивши роли, не без успеха сыграли несколько сугубо свинговых вещей. Один из тут же расписанных туттийных квадратов «Up A Lazy River» так запомнился, что Саша Банных через несколько лет воспроизвел его в программе «Нового московского джаз-бэнда». Нам даже самим понравилось играть в этом стиле, начали фантазировать: «Может, попробуем продолжить в этом же духе...». Похоже, немного приелся непрерывный традиционный джаз, вкусный и ароматный, но обеденное меню следует время от времени разнообразить! А на следующий день еще была традиционная прогулка по Оке на теплоходике, с купанием, безудержным весельем и музыкой...

Одна из поездок в Пущино, организованная Ю.П.Козыревым, состоялась 31 декабря. Нам предстояло встретить Новый год сравнительно далеко от дома, но в очень хорошей компании музыкантов, каковых набралась добрая половина автобуса ПАЗ. Остальные места занимали жены (мужья) и друзья. «Делегацию», естественно, возглавлял Юрий Павлович, на «покупку» которого в автобусе я элементарно попался. По какому-то поводу он вдруг спросил меня: «Ты член партии?». Я ответил, что да (что было, то было!). На это последовало: «А я – ее мозг!». Всеобщий смех, переходящий в дикое ржанье...

Встреча Нового года была организована в привычном для нас кафе, где собиралась большая группа местных любителей провести вечер с живым джазом. Новогодняя ночь и вправду была веселой, но, как мне кажется, не так для хозяев мероприятия, как для нас самих. Играли все и во всевозможных сочетаниях. Но «гвоздем программы» был Олег Молокоедов, затмивший своими импровизациями и шутками даже «самого» Володю Чекасина. Впрочем, то, что они делали вдвоем, вместе, словами передать невозможно. Это был фейерверк остроумной и просто веселой музыки! Даже чекасинские шоу-программы, которые мне довелось видеть, не идут в сравнение с тем, что творилось в маленьком зале гостиничного кафе, в камерной обстановке.

Не могу не остановиться еще на паре веселых моментов из наших поездок в летнее Пущино. Правда, эти зарисовки с натуры имеют весьма косвенное отношение и к музыке, и к моему месту в ней. Просто действующими лицами эпизодов были музыканты. Однажды, приехав и разместившись в гостинице, мы, как, впрочем и подавляющее число приехавших музыкантов, бросились «в город» на поиски пива. Был найден типичный российский ларек с окошком, на котором висела, правда, перевернутая наизнанку, рукописная табличка «Пива НЕТ». Пиво, точнее, то, что тогда так называлось, было. Не было только одного – кружек. Была одна переходящая литровая стеклянная банка типа «прочти и передай товарищу». Соответственно этому очередь продвигалась очень медленно, со скоростью выпивания банки пива. Потом кто-то принес из соседнего магазина еще одну, но это мало изменило производительность и скорость продвижения к заветному окошку. Не выдержал Игорь Заверткин, и через пять минут отсутствия вернулся... с трехлитровой стеклянной банкой (россияне хорошо знают эти банки, залог успешных операций по зимним заготовкам). Это был настоящий «качественный скачок», завершившийся распитием втроем или вчетвером своеобразного «переходящего кубка».

А однажды, стоя на балконе третьего или четвертого этажа большой пущинской гостиницы, я увидел Лакреева, то ли просто прогуливающегося, то ли идущего по асфальтированной проезжей части дороги перед гостиницей в какой-нибудь ПХД (армейское сокращение, обозначающее пункт хозяйственного довольствия). Я решил сфотографировать его сверху, на что последовала мгновенная импровизация Волика: «Я лягу на дорогу, как будто что-то случилось, а ты щелкни!». И лёг на асфальт лицом вниз и раскинув руки, но не успел я осуществить задуманное, как вдруг, совершенно неожиданно, из-за угла выехал на эту дорогу УАЗик. Увидев лежащего человека, водитель немедленно остановился буквально вплотную к Лакрееву, выскочил из машины, наверное, желая помочь, на что услышал крик Волика: «Отойди, не мешай, меня фотографируют!». Водитель оказался с крепкими нервами, на удивление спокойно сел в машину и уехал. Но фото-сессия была сорвана. А от этой, как и от других поездок в Пущино, осталось еще много других кадров. Я старался снимать всех и всё, в дальнейшем собрался огромный архив, с небольшой частью которого я не расстаюсь до сегодняшних дней, а значительную часть негативов и фотографий оставил А. Н. Баташеву – биографу и хранителю истории советского джаза, а значит, и нашей, и моей истории.

* * *

К этому времени состав покинул Леня Лебедев. Он и вправду вырос в зрелого музыканта, которому было пора примерять собственные лавры, а не находиться в тени Грачева и Сº. Решив обрести независимость, он распрощался с нами, взялся за создание собственного – традиционного же – состава, и ему это в 1978 году удалось. Крестным отцом Диксиленда Л. (уже не Лёни, как его называли все мы, а как было написано в паспорте – Льва) Лебедева стал, по имеющимся у меня сведениям, Леша Баташев, предложивший новорожденному ансамблю имя «Капелла Дикси». Лебедев быстро преуспел. И уже через пару лет в рецензиях или анонсах немногочисленной джазовой прессы «Капелла» стала устойчиво фигурировать как ведущий московский ансамбль традиционного джаза. Критика явно симпатизировала новому составу, решительно нарушившему многолетнюю монополию Диксиленда Грачева на почести. Говоря сегодняшним языком, можно даже сравнить отношение к ним раскруткой. И всё это было вполне заслуженно. А мы продолжали оставаться в числе ведущих, но на этот статус уже работало не так исполнительское мастерство, как опыт и имя. Выступить на одной сцене с «лебедевцами» (кроме Лёни-Льва Лебедева, в составе был еще один Лебедев, Володя, крепкий тромбонист) нам не довелось ни разу, мы даже не встречались на джемах. Поэтому никто и не пытался дать сравнительную оценку двух ведущих московских диксилендов, а уж об опросах и рейтингах в те времена и речи не могло идти. А сравнивать было что. Ведь стилистически «Капелла Дикси» изначально, а со временем и в еще большей степени приближалась к ставшему каноническим европейскому стилю традиционного джаза, эталонными представителями которого были голландский «Dutch Swing College Band» и англичане во главе с Кенни Боллом. К слову, схожую манеру исповедовал и «Уральский диксиленд», но его программы были в значительной степени театрализованы. Как мне кажется, наш стиль, определявшийся манерой и вкусом Грачева, к этому времени стал ближе к более архаичному американскому, предшествовавшему европейской моде на диксиленд. Этим, думаю, мы оставались сильны и поэтому популярны.
А «Капелла Дикси», где с Лебедевым играли наши старые знакомые ребята, была работоспособным составом и, похоже, непьющим... Высокая и звонкая труба Жени Баранова, своим «мурлыканием» иногда напоминающего Кларка Терри, очень правильная фразировка тромбона, отличный ритм Жени Пырченкова, быстро освоившего традиционный «ту-бит», инструментальное мастерство и полученный за многие годы работы с Грачевым опыт Лебедева – все работало на имидж нового состава. А в сочетании с продуманными программами, соответствующими репертуарной конъюнктуре тех лет, это привело к совершенно заслуженному успеху. Они и вправду хорошо играли, вскоре записали два диска, что нам ни разу не удавалось: когда мы были помоложе, умели работать, репетировать собираться «в кучу» в ответственные моменты – о записи дисков и речи не было. А позже, в конце семидесятых, это стало нам уже не под силу. К сожалению.

С уходом Лебедева трагедии не произошло. Мы уже вполне освоились в новом, несколько оригинальном составе передней линии: труба (или две), тромбон, баритон-саксофон. Иногда вторая труба (Банных) брала в руки тубу, но сравнительно редко. Звучание было необычным, но сохранились все признаки классического диксиленда, разве что партия кларнета в исполнении баритона стала чуть менее подвижной и опустилась на пару октав. Короче, это было похоже на перемену мест, от которых, как известно, меняются только пейзажи. Еще раз хочу подчеркнуть, что чувство меры и вкус Севы играли огромную роль в звучании духовых. Ритм-секция изменений не претерпевала.

В этом составе осенью 1979 года мы предстали перед взором публики, заполнившей Дом культуры медиков на улице Герцена, ДК, ставший одним из джазовых центров Москвы. Там организовали торжество в честь очередного юбилея Диксиленда Грачева, его двадцатипятилетия. (Проживая в настоящее время на Земле Обетованной и познакомившись с языком и традициями новой страны, узнал, что изначально юбилейными называли, а в еврейской традиции продолжают называть, не любые даты, кончающиеся на ноль или пять, а только кратные двадцати пяти; значит, если быть строгим, отмечался наш первый – и последний! – юбилей). В наш адрес было сказано много слов. Естественно, главным героем вечера был Владик, слегка даже смущенный обрушившимся на него «потоком приветствий». Очень тепло поприветствовал нас Леня Переверзев, умело и тактично приравняв Грачева к классикам новоорлеанского джаза. Празднество было веселым, с вручением оркестру и оркестрантам подарков от «предприятий, организаций и частных лиц». Владику вручили настоящий старый патефон с набором соответствующих пластинок, военно-музыкальное училище преподнесло нам горн, застрявший потом у меня, были какие-то еще подарки, вроде огромного копченого леща, были адреса, пожелания, поцелуи – всё, как положено. Главное, что было много музыкантов, которые играли с нами или с которыми мы играли: Лаци Олах, Леша Зубов, Игорь Бриль, Витя Алексеев, Виталий Клейнот, Сергей Гурбелошвили, Валера Буланов, Паша Плешанов и другие.

А движение вперед продолжалось, несмотря на аплодисменты. Юрий Павлович Козырев предложил мне поработать в студии «по классу ансамбля». С радостью согласился.

* * *

Прежде всего было решено создать студийный ансамбль, играющий традиционный джаз. Сравнительно быстро был собран полный состав – труба, кларнет, тромбон и ритм-секция с банджо. Ребята, уже имеющие представление о джазе, заиграли быстро, я расписал для них программу из пяти – семи пьес, мы (они) вскоре выступили на фестивале в Студии, даже пару раз приняли участие в каких-то выездных концертах. Ансамбль назвали «Студия-8», по номеру класса, в котором проходили репетиции. Состав был вполне типичным для Студии по «социальному положению» его участников, включал и профессиональных музыкантов, и увлекающихся джазом представителей других специальностей. На тромбоне играл студент Московской консерватории, только начинавший чувствовать, что и как надо делать в джазе, кроме как владеть инструментом. Симпатичный, несколько более старший, чем другие ребята, банджист Дима был доцентом Московского историко-архивного института. Пианист Петя Печников, очень способный музыкант с дипломом врача, даже однажды умудрившийся помочь мне иглоукалыванием во время обострения моей весенней аллергии, уже был учащимся Студии со стажем. Через некоторое время он с легкостью освоил банджо и даже играл с нами пару лет в «Новом московском джаз-бэнде», после чего перешел на трубу и в этом качестве успешно работал в разных московских кафе. На кларнете в «Студии-8» играл Игорь Тертычный, обративший на себя мое внимание не только своей сдержанностью, уравновешенностью и интеллигентностью, но уже и достаточно правильным пониманием характера кларнетовой партии в традиционном джазе. Инженер-электронщик, работавший в известном технической Москве ЭНИМСе, Игорь практиковался в Студии, играя на саксофоне в биг-бэнде, которым тогда руководил легендарный Лаци – Ладислав Данилович Олах. Игорь с радостью примкнул к нашему учебному ансамблю, даже, мне кажется, в ущерб оркестру. И мне сразу показалось, что он – очень подходящая кандидатура для грачевского Диксиленда, музыка которого после ухода Лебедева несколько отяжелела. Звучание передней линии с невысокой трубой Грачева, тромбоном и баритон-саксофоном явно нуждалось в легком кружевном обрамлении. Эта функция всегда возлагалась на кларнет. Упускать возможность восполнить вакансию в Диксиленде уже играющим кларнетистом, еще не востребованным другими составами, было непозволительно. Даже не советовавшись с Владиком, я принял решение и пригласил Игоря придти на нашу очередную репетицию, которые в это время мы мало-мальски регулярно проводили или в клубе авиационной фирмы Бори Васильева, или в подвале грачевского НИТХИБа. Он пришел. И сразу же заиграл то, что надо и то, как надо. Судьба Тертычного была решена на многие годы. А мы обрели хорошего кларнетиста и альт-саксофониста в духе эллингтоновского Джонни Ходжеса и очень хорошего и порядочного коллегу. Игорь даже смирился с тем, что его поразило на первой репетиции. После нее он как-то спросил у меня: «А что, на всех репетициях у вас пьют?». Ответ был, что не на всех, но... Час-два мы обычно работали, а потом Боря или Владик доставали «огнетушитель» и на этом все кончалось. Это увлечение еще не грозило катастрофой, но симптомы упадка уже начали проявляться. Кроме наших встреч на выступлениях и репетициях, у каждого еще была работа, были друзья, были поводы и желание «поддать»... Вскоре впервые пришлось подлечиться в больнице Волику Лакрееву, который первым начал постепенно «входить в пике». Грачев уже не мыслил себе любую нашу встречу без горячительного... Сейчас, когда весь мир поражен страшнейшей болезнью, наркотиками, я часто думаю, что это наше – и не только наше – счастье, что тогда, лет тридцать назад, они еще не столь широко распространились и не были легкодоступны в Москве. Бог миловал нас от этой пагубной страсти, намного раньше овладевшей американскими джазменами и, наверное, более страшной, чем любовь к спиртному...

Да простят меня ушедшие от нас Волик и Владик и все ныне живущие ребята за мои слова. Что было, то, к сожалению, было, и это было частью нашей жизни. У меня нет ни права, ни малейшего желания кого-либо осуждать, ибо каждый вел себя так, как считал нужным и возможным. Можно говорить об обязанностях каждого перед «коллективом», но наше объединение было абсолютно добровольным, а это, может быть, сыграло свою не самую лучшую роль: у нас не было, как у профессиональных коллективов, ответственности и обязательств перед кем-либо, и в итоге оказалось, что каждый отвечал прежде всего сам за себя, меньше всего думая обо всех остальных. Но в очередной раз прекращаю говорить о невеселом. Что бы то ни было, Диксиленду Грачева предстояло еще просуществовать пять – шесть лет. Не самых легких, но достаточно успешных. К 1980 году самому старшему из нас (мне) было 45, самому младшему (Игорю Тертычному) – почти 35. Еще многое было впереди.

...Кроме учебного диксиленда, я поработал в Студии с ребятами – пианистами, обучая их тому, как надо играть в ритм-секции, как аккомпанировать. Теорией и методическими разработками я богат не был, но использовал весь практический – уже двадцатипятилетний, не менее, опыт. А ребятки были образованные, некоторые уже получили образование в училищах и даже в консерватории. Но учиться играть джаз они начинали практически с нуля. И еще неизвестно, кто больше учился на занятиях – они у меня или я у них. Могу с гордостью заявить, что первые уроки игры в ансамбле получил у меня Сергей Жилин, ныне – пианист и руководитель достаточно известного джаз-оркестра «Фонограф», иногда появляющегося в эстрадных шоу на российском телевидении.

* * *

1980 год вошел в нашу историю как год Московской Олимпиады. Это событие ничем особым для нас отмечено не было, разве что впервые попробовали баночное пиво, которое, как утверждала пресса, экстренно начал выпускать Останкинский пивзавод. Злые языки, впрочем, говорят, что на самом деле это было то ли чешское пиво, то ли гэдээровское, но на банках значилась вся атрибутика на русском языке. А нас усадили в ДК Медиков, где мы на протяжении почти всей олимпиады играли для различных делегаций. По этому поводу всем выдали соломенные канотье, чтобы придать нам экзотический вид. Но мы скорее смахивали на одесситов начала века, чем на новоорлеанских стариков, что играли в шляпах и домашних тапочках. Может быть, мы своим видом иллюстрировали «теорию» Леонида Осиповича Утесова о том, что джаз родился-таки в Одессе, а не в каких-то там Северо-американских Соединенных Штатах.

Были очередные фестивали в Студии, были нечастые выступления с концертами, в которых я уже привычно занимал свои места и за роялем, и с микрофоном на авансцене в качестве ведущего. Почему-то я думаю, что приобретенный опыт общения с аудиторией серьезно помог мне, по крайней мере, однажды, на защите в 1979 году кандидатской диссертации пред лицом очень серьезного Ученого Совета. В таких ситуациях многие мои знакомые не сразу входили в нормальное состояние, некоторые принимали перед докладом успокоительное, кто-то убеждал, что лучшее средство унять волнение – пятьдесят грамм коньяку, кто-то предпочитал аминазин... А я вышел, как на сцену и оттарабанил, как беседу об истории джаза. Разве что без музыкальных иллюстраций Диксиленда Грачева.

В начале 80-х началась реализация нового проекта, как это называется сейчас, – серии концертов в Концертном зале Олимпийской деревни под названием «Джаз + джаз», которые вел «вальяжный и одновременно свойский», по словам Гарика Искендерова, А.Н.Баташев. На сцене сводились, почти как дуэлянты, два или более музыкантов, выступающих то по очереди, то вместе, то с другими приглашенными джазистами. Принять участие в одном из таких концертов, в 1983 году, Баташев пригласил меня и Игоря Тертычного – с одной стороны, и «Уральский диксиленд» – с другой. Кроме того, в концерте принимали участие Виталий Клейнот и нашумевший тогда в Москве скрипач, выпускник козыревской студии Федя Левинштейн. Музыкальная встреча прошла весело и вполне достойно, а «Уральский диксиленд» Плотникова показал себя очень профессиональным составом. Я их слышал впервые и слегка позавидовал тому, что ребята хорошо срепетированы, чувствуется серьезная работа, интересные оркестровки, хотя чуть «эстрадные». Такие уже могли давать концерты в любой аудитории, в больших залах, что они и делали, работая от какой-то филармонии. С ними играл тромбонист, ленинградец, из фамилии которого я запомнил только «швили», как его называли в ансамбле (Баташев недавно напомнил мне, что это был Александр Кавлелашвили). Он потрясающе здорово, медленно-медленно сыграл с диксилендом «Over the Rainbow», мы с Клейнотом присоединились к ним, и с удовольствием доиграли до конца все вместе. Этому событию обязан сочиненный тогда палиндром на тему присутствия на сцене грузина и ряда лиц «нетитульной» национальности: «И Лившиц, и Швили». А после концерта, вернувшись домой, я получил в честь своего выступления подарок от Марины и Лёни – хрустальный штоф. Он до сих пор хранится у нас и иногда применяется по своему прямому назначению.

* * *

В 1983-85 годах продолжали поигрывать, хотя нам самим становилось понятно, что качество игры порой оставляет желать лучшего. Ездили на фестивали в Ярославль, в Ленинград. Регулярно выступали на фестивалях в «Москворечье», иногда бывали и в Пущино. Пару раз навестили Юру Верменича в гостеприимном городе Воронеже, в одну из поездок изрядно повеселились на пароходной прогулке по одноименной реке, отметив всей фестивальной братией день рождения Севы Данилочкина. Играть продолжали все с той же «передней линией» – Грачев, Тертычный, Заверткин и/или Данилочкин плюс-минус Банных. Принимали нас все так же хорошо. Оставалось надеяться, что со стороны не очень искушенному слушателю наши недостатки продолжали быть не так уж заметны. Но мы это чувствовали, порой высказывали друг другу свое недовольство. А кардинально изменить что-нибудь уже было невозможно. Репетировали мало, надеясь на свой опыт и достаточно большой репертуарный багаж, хотя из него чаще брали вещи, более легкие для исполнения Грачевым. Случались и не очень приятные ситуации, как, например, при выступлении в Подольске по приглашению наших больших друзей. Встречали нас потрясающе, но, кроме аплодисментов и восторженных криков во время исполнения, за кулисами было немереное количество спирта. Короче, доигрывать второе отделение нам пришлось практически в неполном составе. и закусывать остатки выпивки после концерта валидолом. Это был не Куйбышев двадцатилетней давности, когда «допинг» только способствовал лучшей игре... Бал потихоньку катился к окончанию. Уже начинали гаснуть некоторые свечи. Тридцатилетие нашей совместной жизни в джазе мы с Грачевым всерьез не отмечали, разве что пожелали друг другу дожить до следующей кругленькой даты и выпили по этому поводу всем составом после очередного выступления.

Похоже, что последний раз в составе с Владиком Грачевым мы выступили в серьезном концерте в мае 1985 года, когда в Театре Эстрады был организован не фестиваль – просто цикл концертов самых известных в Москве ансамблей. Помню многометровую афишу с перечнем и составами выступающих, где наравне с другими, более молодыми и более современными составами фигурировал Диксиленд Грачева.

В 1983 году Сева Данилочкин впервые осуществил то, к чему он шел уже много лет. Он создал репертуар для сравнительно большого состава, в десять инструментов, расписав в стиле раннего Эллингтона десятка два или даже более композиций классического джаза. Трудно сказать, собирался ли состав под написанные партитуры, или произведения оркестровались с учетом возможного состава – не знаю. Спросите у Данилочкина. Но в 1983 году на свет появилась «Децима». Конечно, с Грачевым, Мелконовым, Тертычным. Сева был «играющим тренером», исполняя ответственнейшую партию баритона, на басу играл Боря Назаревский. Не буду перечислять остальных, их было много, они иногда менялись, надеюсь, это при случае сделает сам руководитель «Децимы», описывая историю своих оркестров. Грачев и Мелконов попеременно, в зависимости от конкретной композиции, играли первую партию. В предусмотренных партитурой соло Владик оставался привычным Грачевым. Я не один раз слушал «Дециму», и порой, например, в «Learning the Вlues», – Грачев был просто великолепен, настолько стиль его игры вписывался в исполнявшееся оркестром.

О том, чтобы мне принять участие в «Дециме», не могло быть и речи: Севу связывали старые дружеские отношения с Сашей Смирновым, устраивавшим руководителя оркестра еще и тем, что он умел играть стабильно, а точнее – то и только то, что предусмотрено партитурой. И не делал ничего лишнего. При всей скромности возможностей Смирнова этого было достаточно. Уверен, что варианты приглашения любого другого пианиста вообще не рассматривались. Я, наверное, не без удовольствия играл бы в новом, большом ансамбле, и может быть, тоже выполнял бы все требования руководителя, но об этом ни разу не произносилось ни слова, да таких желаний тогда у меня просто-напросто не возникало. Это только сейчас я очередной раз думаю: «А что, если...». История не знает сослагательного наклонения. Изредка мне предоставляли возможность быть ведущим на концерте «Децимы», но не более. Мне оставалось доигрывать с Севой же в еще существующем Диксиленде Грачева.

Это продолжалось до весны 1985 года, когда я стал всерьез задумываться о новом традиционном составе со свинговым уклоном. Было ясно, что первым кандидатом является Саша Банных, с которым мы были, кроме всего прочего, в прекрасных отношениях, а при случае не без удовольствия играли не входящее в программу Диксиленда, как, например, «Joy Spring», «Willow, Weep For Me» и тому подобное, и, конечно, Игорь Тертычный. Из тромбонистов мне в голову приходил только Нил Фузейников, мне нравилось, как он играет, но уверенности в том, что его заинтересует идея нового состава, не было. Оставалось определиться с басом и ударными. На их ролях могли оставаться Атаманов и Лакреев, хотя уже хотелось чего-то получше! Короче, я думал. А там наступило лето, музыкальное межсезонье, было, как говорится, «не до грибов». И я доразмышлялся. Вместо того, чтобы мне пригласить ребят в новый состав – пригласили меня.

* * *

К началу. Предыдущие главы (2, 3, 4)  Продолжение (6)